Хоть бы у старика нашлась какая-нибудь захудалая одежонка. Но в шалаше пусто. А овчину, которая валяется у входа, на себя не напялишь. В ней только детишек пугать.
Они сидели молча, думая об одном и том же. Оставаться в шалаше тоже было рискованно. Те, кто увел старика, могли заявиться снова. А что, если они засели за изгородью?
— Чепуха. Они бы нас уже давно зацапали, — сказал Нечаев.
— И то верно, — кивнул Шкляр, который сидел на тюфяке, обхватив колени руками.
Треск мотоцикла заставил Нечаева выглянуть. Остановится? Нет. Немцы, очевидно, патрулировали на дороге. Или жандармы. Пройдет минут двадцать, и они проедут снова. А потом опять. Так что на дорогу лучше не показываться.
В шалаше было тепло. Нечаев согрелся, размяк. Подумал: «Будь что будет». Задание выполнено, совесть у них чиста. Хотелось растянуться на тюфяке и ни о чем не думать. Двум смертям не бывать.
— Хватит, надо поглядеть на дорогу, — сказал Сеня-Сенечка, поднимаясь с тюфяка. — Хорошего понемногу.
Не хватало еще, чтобы он стал уверять, что под лежачий камень вода не течет или что люди — везде люди. Нечаев насупился. Он сам знает, что болгары тоже славяне. Но они не могут довериться первому встречному.
— Чудак, — сказал Сеня-Сенечка. — Я живым в руки тоже не дамся.
— Ладно, пошли, — согласился Нечаев.
Он выглянул. Никого!.. Тогда он что есть духу побежал к изгороди и залег. За изгородью смутно белела дорога.
— Ну как? — Сеня-Сенечка плюхнулся рядом.
В тишину ворвался треск мотоцикла. Вынырнув из-за поворота, он покатил по дороге. За рулем и в коляске сидели солдаты в касках. Двое.
— Немцы, — сказал Нечаев, когда мотоцикл скрылся из глаз. Во рту у него было сухо, язык его не слушался. — Они скоро вернутся.
— Вниз они будут лететь как угорелые.
— Ты хочешь сказать…
— Ага, но где достать веревку? — спросил Сеня-Сенечка.
— Можно протянуть проволоку, — ответил Нечаев. — Тут ее хватает.
Это было первое, что почти одновременно пришло им в голову.
Они отползли от изгороди. В ход пошли ножи. Шкляр отгибал гвозди, а Нечаев срывал проволоку с кольев и наматывал ее на руку.
— Пожалуй, хватит, — сказал Сеня-Сенечка. — Ты прикрепишь ее к изгороди, а я переберусь через дорогу. Залягу вон за тем деревом. Гансов двое и нас двое. Справимся. Только аккуратненько. Иначе хай поднимут, понял?
— Не учи ученого, — ответил Нечаев, словно всю жизнь только этим и занимался.
Он прикрепил проволоку к изгороди напротив того дерева, которое облюбовал Шкляр, и, когда Сеня-Сенечка перемахнул через дорогу, растянулся в кювете. Но он не мог совладать со своим нетерпением и сразу же поднял голову.
С трудом он разглядел Сеню-Сенечку, который всем телом прижимался к дереву по ту сторону дороги. А где же проволока? Только нащупав ее рукой, он удостоверился, что она натянута до звона. Ее просто не было видно в темноте.
Он с такой силой сжимал рукоятку ножа, что у него онемели пальцы. Ладонь словно бы прикипела к черенку — не отодрать.
И тут же он услышал торопливый, захлебывающийся треск — мотоцикл несся вниз, под уклон, и его сердце зачастило в такт мотору. Тонкий светлый луч скользнул по листве и погас. И в ту же секунду мотоцикл выскочил из-за поворота.
Нечаев приготовился к прыжку.
Ему попался хилый, тщедушный немец. Нечаев навалился на него, оглушил и поволок за ноги в сторону. Сбросив солдата в кювет, Нечаев вернулся за автоматом, который остался на дороге. Он успел заметить, что у немца остроносое лицо и влажный рот. Но ему было не до немца.
Шкляр все еще возился со своим немцем, они оба катались по земле, и Нечаев, не выпуская из рук автомата, поспешил к нему. Но, когда он подбежал, Сеня-Сенечка уже поднялся, отряхиваясь. Тяжело дыша, он выдохнул:
— Готов!
Опрокинутый мотоцикл лежал посреди дороги, его колеса пусто вертелись в воздухе, и Сеня-Сенечка выключил мотор. Потом он подставил плечо, а Нечаев ухватился за коляску. Взяли…
Они водрузили машину на место.
— Садись, — сказал Нечаев. Ему не терпелось поскорее убраться отсюда.
— В таком виде?
Сеня-Сенечка не раздумывал. Нагнувшись над «своим» немцем, он принялся стягивать с него сапоги.
— Чего стоишь? Помоги…
Вдвоем они быстро раздели немца почти догола. От того разило потом. Чужой едкий запах шибал в нос. И этот мундир придется надеть?
— Давай быстрее, — сказал Сеня-Сенечка.
Им снова пригодилась проволока. Связав немца по рукам и ногам, они отнесли его к изгороди и, раскачав, перебросили через нее. Затем раздели второго немца, лежавшего в кювете, связали и тоже перебросили через изгородь.
— Теперь они не скоро очухаются, — сказал Нечаев.
— Там видно будет, — ответил Сеня-Сенечка.
Ему самому чужой мундир пришелся впору. Только сапоги были великоваты. Затянув ремень с белой бляхой потуже, он повесил себе на шею трофейный «шмайсер».
Нечаев не удержался и фыркнул:
— Шпрехен зи дойч?
— Яволь! — лихо козырнул Сеня-Сенечка. — Что, хорош?
— Вылитый ганс.
— А ты, думаешь, лучше? — Шкляр стал серьезным. — Слушай, а вдруг они очухаются? Давай заткнем им глотки. На всякий случай.
— Можно, — сказал Нечаев.
Сунув руку в карман, он нащупал носовой платок и пачку сигарет, которым обрадовался так, словно это были самые лучшие сигареты в мире. И зажигалка имеется. Красота! Вполне приличная сумма. И это не считая тех двух монеток, которые зашиты у него в трусах.
Но Шкляр покачал головой. С тревогой глянув на слегка посветлевшее небо, он сказал:
— Потом покурим. Заводи.
Небо над морем медленно зеленело, обнажив пустынный горизонт, и Нечаев с тоской подумал о том, что где-то там, далеко-далеко, лежит под солнцем его родная земля, тогда как над ним, над горной дорогой и высоким берегом, поросшим пихтами и сосняком, все еще висит ночь.
Выжимая из мотоцикла километр за километром, Нечаев пристально смотрел на дорогу, в то время как Шкляр, сидевший в коляске, держал
