и клетка мутирует, чтобы выжить. Потом эта клетка не принимает участия в работе организма. Так же молодой человек, который попадает на фронт, видит безумие, жестокость, — он начинает адаптироваться со знаком минус, чтобы его психика не так страдала. Он начинает ругаться матом, отрезать врагам уши и так далее. То есть он пытается «спастись» через расчеловечивание, через снижение порога сознания. Но очень важно помнить, что, когда гаснет деятельность разума, человек — не мгновенно, но достаточно быстро — переформатируется, исходя из характера тех импульсов, которые до него доносятся из среды вокруг. То есть он катастрофически меняется, и главная проблема в том, что с этим багажом он возвращается в гражданскую жизнь. И адаптироваться к ней он не может, потому что у него сформировался другой взгляд на людей, на проблему. И слава Богу, если у него были хоть какие-то интересы до фронта или хотя бы способность дружить, — тогда он, обогащаясь лучшим, что может замечать в людях, становится способным переключиться со своей травматической доминанты на что-то более конструктивное. Если же он обладает гордостью и навязывает всем вокруг своё поведение, то он начинает конфликтовать с другими и найти себя может только на войне, что хорошо было показано в фильме «Апокалипсис сегодня», о котором уже упоминалось: герой фильма чувствовал себя на войне как рыба в воде, но в гражданской жизни оказался совершенно деморализован.
Адаптация со знаком минус — это катастрофа. Очень хорошо это было показано американским психиатром Бруно Беттельхеймом в книге «Просвещённое сердце» [117], где он рассматривает поведение узников концлагерей. Сама книга тяжёлая — не столько потому, что там описаны зверства, сколько из-за факта, что впоследствии сам Беттельхейм покончил с собой: он пережил концлагерь, но не смог пережить смерть жены. Эта книга — свидетельство психиатра о том, что, когда он оказался в концлагере, он понял, что всё, что он знал о психоанализе, перестало работать. Он не мог объяснить поведение людей — как заключённых, так и надзирателей — с позиций психоанализа. Бруно Беттельхейм описал стратегии выживания людей, но стратегии, оторванные от духовности, от мировоззрения, от Бога — сам автор бы неверующим и негативно относился к вере [118].
Бруно Беттельхейм приходит к выводу, что все стратегии выживания, которые он наблюдал вокруг во время заключения, привели к краху. Мы понимаем, что причина краха в том, что у людей не было высшего уровня, с которого можно было бы по-другому посмотреть на ситуацию, но Бруно, видимо, об этом уровне ничего не знал. Например, одна из описанных им стратегий — это эмоциональное очерствение. То же самое описано в повести Б. Л. Васильева «А зори здесь тихие» — командир обучает девушек тому, что на войне нужно зачерстветь. То есть у человека на душе образуется некая мозоль, которая, может быть, и поможет ему меньше чувствовать боль и страдания на войне, но как он потом вернётся к мирной жизни с этой мозолью? То есть он помогает себе выжить на войне, но в то же время теряет основу для взаимодействия с людьми, которое могло бы напитать его надеждой, информацией, важной для выживания, и т. д.
Также запрещённым приёмом адаптации является расчеловечивание противника. Чтобы преодолеть порог убийства, противника начинают представлять как недочеловека. Нашим воинам важно сохранить в себе человека, не опускаться до мысли, что мы убиваем не людей, а клопов и тараканов. Может быть, проще воевать, когда ты думаешь, что твой враг — недочеловек, но как ты потом с этой мыслью вернёшься домой, как будешь воспитывать своих детей? Если ты привык к тому, что люди — это тараканы и клопы, ты ведь можешь ударить и своего ребёнка, когда он что-то скажет тебе поперёк.
Адаптация же со знаком плюс — это идея воинахристианина. Есть замечательная беседа Марии Шукшиной с иеромонахом Троицкой Лавры Нектарием, где рассказывается о зарождении нового этноса на территории Украины, высказывается мысль о том, что мы воюем не с самой Украиной, а с новым искусственным формированием, которое построено на неоязыческих паттернах. И очень важно остаться при этом человеком. Не нужно закрывать глаза на то, что происходит, но важно при этом иметь такую систему взглядов, основанных на истине, чтобы у тебя была основа для осмысления происходящего, — тогда условный рефлекс не сформируется.
Условный рефлекс и вторая сигнальная система. Эрик Ломакс. «Шантарам». Преподобная Мария Египетская
Условный рефлекс изучал академик Павлов в своих знаменитых экспериментах с собаками. Павлов включал лампочку, давал собаке еду — и у животного вырабатывалась слюна. Через какое-то время при включении лампочки еду уже не давали, но слюна всё равно вырабатывалась.
Этот условный рефлекс в контексте боевых действий был хорошо описан в книге Эрика Ломакса «Возмездие» [119]. Во время Второй мировой войны он, будучи британским солдатом, попал в японский плен. Как военнопленный он работал на строительстве железной дороги, и у него обнаружили зарисовки и радиоприёмник, по которому он слушал новости с фронта. Японцы посчитали, что Эрик является агентом шпионской сети и его задача — передать планы железной дороги. Эрик не смог объяснить, что радиоприёмник нацелен только на приём данных, но не на передачу. Его пытали. Как можно предположить, причина крушения его семейной жизни состояла в следующем. Во время допросов он привык собираться в комок: мол, я никому ничего не скажу. Когда он вернулся домой, у него остался этот рефлекс: если жена его спрашивала о каких-то бытовых вещах, он по привычке сжимался в комок. Ему никто не мог помочь, и он очень хорошо описал ощущение стыда: мол, я взрослый мужик, зачем я кому-то сейчас буду рассказывать о своих переживаниях? Единственным человеком, который смог ему помочь, была женщина, член организации помощи ветеранам, и смысл её помощи состоял вовсе не в каких-то умных словах — она просто его слушала. Она слушала Эрика не с профессиональным спокойствием психотерапевта, а по-настоящему. И глядя на эту женщину, он понял, что его история имеет шанс не утонуть в бесконечном потоке подобных историй, он почувствовал, что он личность, а не просто статистическая единица в практике этой женщины.
Через тридцать лет жена Эрика узнала, что японец, который его пытал, жив. Он написал в газете, что молится —
