Николай написал письмо, запечатал конверт. Вылезая из кабины, увидел шагающих к вертолету офицеров экипажа Сташенкова. Чуть позади шел и сам командир.
Сташенков доложил:
— Товарищ майор, экипаж вернулся из отпуска без замечаний. Разрешите приступить к выполнению своих обязанностей?
— Разве у вас кончился отпуск?
— Два дня осталось, потом догуляем. Капитан Дехта просил нашим друзьям-соседям продуктишек подбросить.
Глаза у Сташенкова были красноватыми — не выспался. Но держался он браво.
— Как себя чувствуете? — Николай испытующе смотрел ему в лицо. Сташенков выдержал взгляд.
— Превосходно, чувствую. У врача был. Какие еще будут вопросы?
Он начинал заводиться. Обострять отношения было не место и не время, и Николай ответил как можно спокойнее:
— Вопросов нет. Готовьтесь. Через полчаса слетаю с вами.
— А может, обойдемся без проверки? — В голосе зама звучала обида.
— Не обойдемся, — отрезал Николай.
Перерыв в летной работе на Сташенкове не сказался: он пилотировал так, словно и не был в отпуске. Николай расписался в летной книжке о допуске и пошел к своему вертолету.
Еще через полчаса взлетели и взяли курс на юг. День, как и предыдущие, был безоблачным, душным.
Вот и чужая земля. Даже горы кажутся другими — суровыми, неприветливыми, а из черных бездонных расщелин веет могильным тленом. На душе у Николая заныло, и стало так тягостно и тоскливо, словно он улетал из родного края навсегда.
— Домой что-то захотелось, — дурашливо заблажил Савочка. — Может, повернем, командир?
Значит, не одного его тянет домой, не он один подвержен магической силе — притяжению родимой сторонки.
— Твой непосредственный начальник Семен Митрофанович не соглашается, — пошутил Николай. — Говорит, в Шопше его ждет не дождется черноглазая пуштунка.
— Он у нас такой, — поддержал шутку Савочка. — Дюже до женского пола охочий. Дома троих настругал, теперь на сторону смотрит.
— А тебе завидно? — отозвался Мезенцев. — Бракодел несчастный. Одного смастерил, и то девчонку.
— Прекращаем о любви. Внимательнее следите за землей, — напомнил Николай. — О нас тут очень соскучились и тоже, наверное, приготовили подарки.
Вертолеты прошли над перевалом и со снижением направились к узенькой безымянной речушке, ведущей прямо в Шопшу. Левее речушки, километрах в двух, пролегала шоссейная дорога, соединяющая Файзабад с основной магистралью. Там курсировали наши самолеты и вертолеты, охраняя движущиеся по ней колонны автомашин. Николай решил держаться от трассы подальше, чтобы не мешать крылатым патрульным и избежать излюбленных мест засад душманов.
И решение оказалось верным: до самой Шопши по ним не сделали ни одного выстрела.
В кишлаке их уже ждали: на ровной площадке за дувалом собралось человек сто — женщины, старики, дети. У дувалов стояли две машины с десантниками и бронетранспортер. Пятеро царандоев ходили около толпы и прогоняли с площадки вездесущих мальчишек.
Николай и Сташенков приземлили вертолеты. Не успели остановиться лопасти, как толпа окружила машины. Солдаты еле сдерживали людей. Наконец их удалось оттеснить, чтобы заняться выгрузкой. К Николаю подошел немолодой худощавый мужчина в заношенном халате и полосатой чалме, что-то стая говорить. От толпы отделился царандой и перевел:
— Староста кишлака Зафар благодарит вас от имени дехкан за помощь и желает благополучных полетов.
— Спасибо, — сказал Николай и пожал старосте руку.
Тот заговорил снова.
— Староста предлагает помощь в разгрузке, — перевел царандой.
— Хорошо, — согласился Николай. — Наши солдаты будут выносить из вертолетов, а дехкане укладывать мешки и коробки вон на той площадке.
— Биссер хуп[1], — сложил староста на груди руки.
Мезенцев и Савочка расставили десантников цепочкой у вертолетов. К ним присоединились дехкане. Мальчишки лет 10—12 тоже лезли в помощники, но их отгоняли.
Николай с жалостью смотрел на оборванных и голодных до изнеможения людей: женщины с морщинистыми лицами и безрадостными глазами, согбенные старики в лохмотьях — кожа да кости, грязные мальчишки и девчонки, снующие между взрослыми в надежде чем-то поживиться. Те, кто не был занят разгрузкой, молча наблюдали за мешками и коробками, ожидая, когда начнется дележка, когда можно будет сварить суп или макароны, испечь лепешки, утолить мучительный голод.
Мальчишки-непоседы бегали вокруг вертолетов и норовили заглянуть в их утробы, а то и забраться туда. На них прикрикивали, они отбегали, но спустя немного лезли снова.
Пацан лет десяти, на теле которого был лишь замызганный хлопчатобумажный поясок, заменяющий трусы, исцарапанный и немытый целую вечность, приблизился к Николаю и протянул руку.
— Капитана, да афгани.
— Зачем тебе афгани? — поинтересовался Николай.
— Клеба, — пояснил малыш.
— А ты неплохо знаешь нужные слова, — улыбнулся Николай и позвал Савочку. — Поднимись в кабину и принеси наши бортпайки.
Прапорщик с проворностью спортсмена юркнул в кабину и вернулся с пакетом. Николай развернул бумагу, протянул бутерброды мальчишке. Тот схватил их, крикнул: «Пасибо!» — и скрылся в толпе.
— Теперь понял, почему у афганцев много детей? — спросил Савочка у Мезенцева и, не ожидая ответа, пояснил: — Пока такого отмоешь, быстрее нового сделаешь…
К Николаю приблизилось еще трое пацанов.
— У нас ничего не осталось? — спросил Николай у Савочки.
— Только яблоки, товарищ майор.
— Тащи яблоки.
Не успел Савочка выйти из вертолета, как их окружили десятка два мальчишек и девчонок. Неожиданно среди них появилась симпатичная молодая женщина с большими черными глазами, сердито прикрикнула на детей, и они разбежались.
— Зря вы, — укорил Николай женщину. — Они голодные.
Женщина прищурила свои большущие глаза, гордо вскинула голову и, круто повернувшись, ушла, не удостоив его ответом.
«А она совсем не похожа на соотечественниц, — отметил Николай. — И одета чисто, опрятно, можно даже сказать, модно — в легкой кремовой блузке, узкой серой юбке с большим разрезом сбоку; непокрытая — густые черные волосы спадают на плечи, в ушах — золотые серьги полумесяцем. И вид не как у других, не отягченный заботами, а независимый, гордый. Не иначе жена богатого бая или главаря шайки».
Женщина вошла в толпу и обернулась. Николай обратил внимание, что и присутствующие афганцы следили за ней с любопытством, будто видели впервые. Кто она и почему вмешалась, в общем-то, в несвойственное женщинам дело: в присутствии мужчин здесь не принято командовать даже детишками.
Симпатичная незнакомка заметила, что за ней наблюдают, и углубилась в толпу.
Разгрузка подходила к концу, лица дехкан светлели, в толпе нарастало оживление. Пацанов уже трудно было удержать, и они носились вокруг людей, ныряя под вертолет, трогали руками стойки колес, створки люков, подкосы. Николай поискал взглядом женщину в кремовой блузке и с серьгами полумесяцем — что-то в ней показалось ему знакомым, уж не встречались ли они в Ташкенте три года назад, когда он был там в командировке — зрительная память у него отменная, — но тут же отогнал эту мысль: что делать афганской девушке в Ташкенте? Внимание его снова привлек мальчуган, которого он угостил бутербродами: теперь на нем висел, как на пугале, халат не по росту. Кто это успел его «приодеть»? Халат стеснял мальчугана, сползал с плеч, и он придерживал лацкан рукой. Хотя нет, это он что-то держал за пазухой, видимо бутерброды, оставив их братьям и сестрам. Но почему у него такой встревоженный, испуганный вид — все время озирается по сторонам, словно боится, что у него отнимут гостинцы?
Пацан покрутился у вертолета Николая и перешел к группе Сташенкова. Там народу было поменьше, а пацанов побольше, и они свободнее, словно жуки, лазали под фюзеляжем и хвостовой балкой. Присоединился к ним и «крестник». Он прополз под хвостом, приблизился к подвесному баку и, достав что-то из-за пазухи, прилепил снизу. И бегом в толпу.
Николай бросился к вертолету Сташенкова. Нагнулся и оторвал от бака магнитную прицепку — металлическую коробку с часовым механизмом.
К Николаю подошел царандой[2], выполняющий роль переводчика. Поцокал языком, выругался по-своему. Сказал:
— Душманы, покарай их аллах.
— Очень уж юные душманы, — грустно усмехнулся Николай.
— Мы его поймаем и накажем.
Подошел староста с капитаном ХАД[3]. Капитан сказал что-то царандою, и тот устремился в толпу.
Пацанов от вертолета словно ветром сдуло.
Николай отдал мину капитану.
— А ты спрашивал, какой навар мы будем иметь, — услышал Николай ироничный голос Савочки. — Мы им пироги и пышки, а они нам мины да шишки.
