— Дмитрий! Чего же ты стоишь как вкопанный? Это наш квартирант, Владимир Сергеевич.
Кравченко, шагнув вперед, дружелюбно протянул Дмитрию руку:
— Садитесь, господин вахмистр! Здесь хозяин вы, а я ваш гость. — И, видя, что Нина выскользнула из комнаты, с грустью добавил: — К тому же, очень недолгий.
— Как? Разве вы уезжаете?
— Да, наша дивизия сегодня уходит из станицы.
Кравченко невольно заметил, как в глазах Дмитрия на миг вспыхнула радость. Но уже в следующую секунду они безразлично смотрели на Кравченко.
— Не знаю, правда или нет, но слышал, что будто бы наш фронт прорван и что эта рваная сволочь идет на Армавир. — Дмитрий проговорил это таким искренним тоном, что Кравченко невольно подумал: «Неужели я ошибся?»
— Скажите, вы давно служите у генерала Шкуро? — спросил он.
— Да, мы с его превосходительством старые знакомые. Я у него служил урядником еще в германскую войну.
В комнату вбежала Нина:
— Владимир Сергеевич! Вам из штаба пакет привезли.
Кравченко быстро разорвал протянутый девушкой серый конверт. Писал адъютант генерала Покровского, Николай Бут:
«Владимир! Приходи в штаб. Есть важные новости. Жду».
Кравченко недовольно перечитал письмо — не хотелось уходить, не расспросив хорошенько Дмитрия. Он и сам не знал, для чего ему это нужно, но казалось ему, что Дмитрий совсем не тот человек, за которого себя выдает, и хотелось узнать о нем правду. Поймав вопросительный взгляд Нины, он небрежно сказал:
— Так, ничего важного. Зовут в штаб.
И, надевая на ходу шашку, кивнул Дмитрию головой:
— Еще увидимся.
Штаб дивизии занимал большой каменный дом в центре станицы. Кравченко торопливо вбежал на крыльцо и прошел в конец коридора, в небольшую комнату Николая Бута.
Николай сидел за столом и что–то читал. Увидев Кравченко, он недовольно посмотрел на часы и пробурчал:
— Опять пешком шел! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты денщика с лошадьми к себе на квартиру брал. Садись!
Кравченко сел на койку, стоявшую около окна. Николай в раздумье прошелся по комнате, потом сел рядом с ним:
— Ты, очевидно, слышал уже, что красные прорвали фронт. В прорыв вошла Таманская армия и теперь, по–видимому, уже соединилась с Одиннадцатой армией Сорокина. Нам надо срочно отходить к Армавиру, если мы не хотим остаться в тылу красного фронта. Ясно?
Кравченко молча кивнул головой. Николай продолжал:
— Выступаем завтра утром, твоя сотня назначена генералом в разъезд. Ты выступаешь сегодня ночью — в три часа двадцать минут.
— Но почему же опять моя сотня? — возмутился Кравченко. — Ведь мы только что сменились.
Николай строго сдвинул брови:
— Так надо… В последнее время в дивизии среди нижних чинов наблюдается скрытое брожение… Мы не можем посылать в разъезд малонадежные части. В твоей сотне почти поголовно брюховчане, а их набирал я. — В голосе Николая прозвучала гордость. — Ну, а теперь слушай: ты Семенного, что был у нас, на турецком фронте, помнишь?
Помню, — неопределенно пробурчал Кравченко.
Бесцветные глаза Николая загорелись холодным, злым блеском:
— Ну, так вот: этот мерзавец, наконец, в наших руках.
— И что ты с ним думаешь сделать? — глухо спросил Кравченко.
Николай нервно встал, подошел к столу и взял папиросу:
— Взяты десять человек. Двух я приказал расстрелять.
— А остальные?..
Кравченко поразился своему голосу: чужим и странным он ему показался.
— Двух я при допросе застрелил. И выходит, что осталось их шестеро. Ну, так вот, тебе, как их бывшему командиру, — все шестеро когда–то служили в твоей сотне на турецком фронте — генерал поручил окончить допрос, а когда поедешь в разъезд, захватишь их с собой и где–нибудь в степи расстреляешь. В станице перед уходом неудобно стрельбу подымать.
Кравченко быстро поднялся с кровати, шагнул к столу:
— Я не желаю, Николай, участвовать в этом деле. Я солдат, а не жандарм. И… пожалуйста, не путай меня в эти мерзости!
— Что вы называете мерзостью, господин есаул? — медленно спросил Николай.
— А, оставь, пожалуйста! Все эти бесцельные расстрелы, грабежи, прикрытые формой реквизиции, пьянство среди офицеров, издевательства над пленными — все это только губит наше дело.
— Скажите, пожалуйста!.. — насмешливо протянул Николай. — Хочешь победить эту рваную орду, уничтожить большевиков и остаться чистым, как голубь? Брось говорить глупости!
Он взял со стола папаху:
— Ну, я ухожу, а ты можешь тут располагаться. Арестованных сейчас передам в твое распоряжение. И помни, сегодня в три двадцать — в разъезд. Когда допросишь арестованных, явишься к начальнику штаба.
В дверь заглянул пожилой урядник:
— Господин есаул, можно привести?
Кравченко беспомощно оглянулся по сторонам, потом, обойдя стол, сел за него и тихо сказал:
— Приведите Семенного!
Конвоиры ввели в комнату Андрея.
Увидев вместо Бута Кравченко, он удивленно остановился. Конвоиры отошли к дверям.
Кравченко исподлобья посмотрел на его окровавленное, распухшее лицо и невольно вздрогнул.
— Развязать руки арестованному!
— Господин есаул, так это ж ихний комиссар… как бы
не убег!
Пожилой урядник смущенно топтался на месте.
— Делай, что приказано!
Урядник разрезал кинжалом веревку. Андрей, потирая отекшие руки, насмешливо посмотрел на него:
— Ты, станичник, веревку эту не выкидай — я на ней генерала вашего повешу.
Урядник, испуганно покосившись на Андрея, отодвинулся в сторону.
— Подождите в коридоре, — бросил Владимир конвоирам. И когда за ними закрылась дверь, подошел к Андрею: — Это кто ж тебя так разукрасил?
— Есаул Бут, — криво усмехнулся Андрей. — В бою не совладал, так хоть на связанном отыгрался. А впрочем, чего ж лучшего и ждать от бандитов?
— Ну, это ты напрасно, Семенной. У нас много хороших, честных людей.
— Это таких, как полковник Лещ?
Кравченко, вспомнив о рассказе вахмистра, покраснел. Андрей проговорил, с трудом выталкивая слова из распухших губ:
— Выходит, Владимир Сергеевич, то, что вы нам на турецком фронте говорили, за обман считать можно?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Как что — говорили одно, а на деле против народа пошли?
— Неправда! — почти выкрикнул есаул. — Это вы против народа пошли.
— Мы?! — удивился Андрей.
— Да, да! — Кравченко в возбуждении забегал по комнате. — Разве не подымаются на вас целые станицы?
— Кулаки вроде вашего Бута да Леща горят таким желанием. А что насчет восстаний, то я очень хорошо знаю, кто их подымает.
— Садись, Семенной! Поговорим.
— Не о чем нам говорить.
Кравченко сел на койку.
— Скажи, Семенной, много у вас офицеров служит?
Он с затаенной надеждой посмотрел на Андрея.
— Которые порядочные, те все к нам перешли, а сволочь вам осталась, — ответил Андрей и презрительно посмотрел на Кравченко. — Эх, ошибку я тогда сделал, на турецком фронте!
Кравченко, быстро вскочив с койки, подошел к Андрею:
— Ты что же, жалеешь, что тогда мне жизнь спас?
Андрей хмуро сказал:
— Жалею.
— Ну, хорошо, если бы ты поймал меня вот так, как тебя поймали, расстрелял бы ты меня или нет?
— Может быть, и расстрелял бы, но бить и издеваться, конечно, не стал бы. Что ж, при штабе контрразведчиком служите?
Кравченко хотел что–то сказать, но в это время, распахнув дверь, в комнату быстро вошел Николай. Владимир крикнул в коридор:
— Конвой! Увести арестованного!
Когда Андрея увели, Николай, посмотрев на Кравченко, иронически улыбнулся:
— Ну, убедился?
— Начинаю убеждаться.
Николай не заметил горечи, с какой Кравченко произнес эти слова. Он полез в карман, вытащил оттуда бумажку и подал ее есаулу:
— Вот приказ о выступлении твоей сотни. Прочти и распишись. Там же сказано об арестованных.
— Но позволь, ведь следствие еще не кончено?
— А, какое там следствие! Все равно от них ничего не вытянешь. К тому же из Одиннадцатой к нам штабной работник перебежал. Его сейчас сам генерал допрашивает. У меня и так по горло работы, а тебе надо готовиться к выступлению. Ну, иди да имей в виду, что ты в приеме арестованных расписался. В другое время я бы это с огромным наслаждением сделал сам…
Владимир, не прощаясь, вышел из комнаты.
Во дворе он увидел вахмистра своей сотни и того урядника, который приводил к нему Андрея. Вахмистр, заметив Кравченко, торопливо подошел к нему:
— Пришел к вам узнать, нет ли каких приказаний?
— А откуда ты узнал, что я здесь?
— На вашей квартире сказали, господин есаул.
Кравченко подозвал урядника:
— Где содержатся арестованные?
