— Вы из Нальчика? Ваши где вещи?
— Вещи, вещи!.. Вот узелок, видишь? Пеленки, распашонки, обмылок. Дом сожгли фашисты, мстили… ты понимаешь, нет? Они меня искали — взяли бы вместе с ребенком, чтобы я предала мужа…
— А твой муж кто?
— Мой муж… Человек, что тебе? Имя — Ахмед…
Женщина замолчала, поглядывая на меня исподлобья.
— За него мстили гитлеровцы?
Она махнула рукой и отвернулась.
— Смотри какая — все знать хочешь…
Выходит, я от них, они от меня таятся.
Эта женщина — она совсем была молодой, лет двадцати двух. Я написала — похожа на сову. Нет, она просто была очень голодная, измученная. Я видела ее злой, теперь она обмякла, на ресницах повисли слезы. Она еще и от холода дрожала. Одета в шевиотовое пальтишко, из-под небрежно накинутого бумажного платка выбивались черные волосы.
— Ладно, скажу: мы в этой пещерке хотели встретиться с Ахмедом. Отец слишком долго меня искал, пять дней ходил по городу. Мы прятались в развалинах… Может, Ахмед у отца дома… или нас пошел встречать. Нашего отца дом недалеко: два холма перейти — лесной кордон. Отец лесник, понимаешь?
У меня в голове путалось — ничего понять не могла. Вроде бы все мы советские люди, но друг друга таимся, недоговариваем. Я хотела было сказать, что встречала одного Ахмеда. Но ведь и у той вдовы, что жила с детьми в овечьем загоне, сын ушел в горы, и тоже Ахмед. Правда, тот должен быть совсем мальчишка. Одно мне стало почти ясно: полынную подстилку в пещерке набросал либо вот этот старик, либо его зять.
Женщина спросила, можно ли дать немного поесть отцу. Я кивнула. Она ласково позвала:
— Беч, иди!
Старик отрицательно замотал головой. Дочь стала просить:
— Поешь, Беч, хоть немного…
Отец опять замотал головой.
— Почему не идет? — спросила я. — Обижается?
— Сердится.
— На меня или на тебя?
— На весь мир сердится. На тебя тоже. Он в лесу живет, один, в город редко приходит, разговоров не любит. Тебя спросил, что ты передала по своей штуке. Ты ответила: секрет. Он не понимает: ты советская, мы советские, зачем секреты? Мой отец так тебя ждал… Нет, не тебя — думал, парень придет.
Я что-то начала понимать.
— Вы из-за меня тут сидели? Сторожили мои… все, что я спрятала?
Женщина посмотрела на меня как на дурочку:
— Ты девочка… Говоришь, твой парашют. Мы тебе поверили, правильно, да? Спрашиваешь, что мы тут… Когда пришли, мужа моего не застали. Отец почувствовал: тут кто-то был. Стал смотреть — нашел парашют, аппарат, хлеб, эти вот консервы. Говорит мне: «Куарэ, нам уходить нельзя. Народ собирается в горах — женщины, дети. Не поймут. Все растащат, аппарат испортят. Наш разведчик вернется — не сможет работать…» Он ждал парня, понимаешь?
— А зачем мои гранаты взял?
Женщина покачала головой:
— Ты что! А если немцы? Отец себе взял, мне дал, научил выдергивать кольцо… Мы дежурили, спали по очереди.
Вот когда до меня дошло. Старик и его дочь голодали и холодали из-за меня. Захотелось броситься ей на шею, расцеловать. Она отстранилась и сказала:
— Дай моего мальчика. У тебя сильно кричит.
Я отдала ей ребенка и спросила:
— Как твоего отца зовут?
Она улыбнулась. Первый раз улыбнулась и стала почти красивой. Кажется, мне поверила. Мягко сказала:
— Ты слышала. Я называю Беч. Имя отца — Кадырбеч… Лучше говори по фамилии: товарищ Пшимахов.
Я вспомнила: абхазцы, среди которых я жила, нередко называют отца сокращенным именем. Посторонний так обращаться к старику не смеет.
— Товарищ Пшимахов! — позвала я как можно ласковей.
Он не повернулся, замотал головой:
— Сиди, раз-вед-чица. Не надо твоего мяса!
Я окончательно растерялась, посмотрела на женщину:
— Как быть, а?
Она не успела ответить. На подъеме от дороги появились какие-то люди. Сыпал густой снег, их было плохо видно. Когда подошли ближе, я разглядела — два старика. Такие же дряхлые, как и наш.
Наш старик закричал, замахал руками:
— Э-эй, Петрович!
Ему ответил хриплый голос:
— Я Петрович… Ты чего здесь, а, Пшимахов? Мы к тебе, а ты, оказывается, здесь… С Новым тебя годом!
Один из путников подошел, тяжело опираясь на палку. Второй остановился в отдалении.
Наш старик показал рукой на пещерку:
— Тут у меня дочка с внуком. С тобой кто?
— Коваленко Семен. Помнишь его? Еле живой…
— Что такое?
— Фрицы из автоматов… всю семью. — Петрович стал говорить тише, я еле слышала. — Возвращается, понимаешь, домой — хата сожжена, старуха, невестка, племянница… Всех кончили. Он хотел хоронить… я его увел. Не ровен час, и нас бы того. Комендантские зверствуют. Это ужас — чувствуют свой конец.
Помолчали. Наш старик задает вопрос:
— Как из города вышли?
— Ты выходил, и мы вышли. Партизанские времена совсем, что ли, забыл?
Вот когда я навострила уши. Неужели партизаны? Вдруг и наш старик партизан? Такой дряхлый? Ну и что, разве не бывает?.. Тогда понятно, что обиделся на мое секретничанье.
— А через эту вот дорогу? — спрашивает наш старик.
Петрович ответил:
— Теперь стало полегче. Их артполк отсюда смылся. Их наши засекли и разбомбили. Вот и перебазировались поближе к совхозу. На этой дороге одни патрули — проскочить можно. Хотя движение, конечно, большое. С перевалов фрицы вывозят тысячи раненых. Комендантские в эсэсовцы вывозят из города что только могут…
Меня оттолкнула дочка старика и закричала вниз:
— Иван Петрович, это я, Куарэ! Нашего Ахмеда не видели?
Пришлый старик весь осветился:
— Здравствуй, маленькая… Твоего муженька я давно не встречал.
Тут приблизился третий старик. Он был страшен. Лицо в кровоподтеках, сам весь в глине. Пальцами раскрыл глаз пошире.
— Э, дочка. Твой муж Ахмед Мухарбиев, что ли? Дней пять назад я его видел. Он тебя искал или твоего старика, а нашел другого…
— Кого? Что такое вы говорите?
— Ты слушай, слушай, Мухарбиева. Был один человек… сильно раненный. Разоружил охранника, бежал из гестапо. Так вот, твой Ахмед повел его в горы… Может, они давно на лесном кордоне. Вы Ахмеда тут караулите, а он вас там ждет…
Наш старик поднялся, поздоровался с подошедшими за руку.
— Мы Ахмеда не ждем, тут находимся по другому делу… Ай, ну и сильно ж тебя помяло, Коваленко. Прыгал, что ли, с поезда?
— Прыгал… Ездил по картоплю для своих… Кормить теперь некого. Вы не ждите Ахмеда. Тот сильно был раненный, которого он тащил… Они прошли, а потом, бачу, — патруль с собаками. Спрашивают меня — я им в другую сторону показал…
Наш старик нахмурился:
— Ахмед, значит, на кордоне? Э, Куарэ! Ты иди, что ли, с ними… Шагайте, ребята, мой дом открыт. Я своих из города выручил, иди, иди, Куарэ, я пока тут побуду.
Женщина с мальчишкой, прихватив узелок, стала понемногу спускаться из пещерки. А меня терзали мысли: они партизаны, они уйдут. Говорили, что артполк передислоцировался… Значит, я неверные передала сведения… Ахмед — он, наверно, тот самый.
Я себя потеряла — ринулась вниз, чуть не сбила с ног дочку старика:
— Товарищи, товарищи!
Какие уж там товарищи, мне они в прадеды годятся. Видят, замурзанная девчонка скатилась им под ноги. Но сама-то я себя считала взрослой. Вскочила на ноги, обвела всех троих взглядом:
— Вы… вы партизаны?
Развеселила стариков. Я такого хохота давно не слышала. Просто даже дико: сами как тряпичные, их ветер качает — и вдруг смеются.
Хорошо хоть недолго смеялись. Первым сделался серьезным Петрович. Смотрит в глаза и говорит:
— Мы-то партизаны… Правда, не теперешние, а с гражданской войны. Против беляков партизанили. А ты кто будешь?
Наш старик не дал мне ответить:
— Секрет. Она секретная, что ли… Вот не знаю — верить, а может, не надо?
Он рассказал, что уложил в пещерке для дочери с внуком полынь, а потом пошел их искать в город и долго не мог найти, а потом нашел, но потерялся Ахмед…
— Что Ахмед! На обратном пути залезаю в пещерку — чую, нюхательным табаком пахнет. Ненормально, да? Стал рыться-копаться — парашют нашел, рацию нашел. Ждем разведчика, парашютиста ждем — вдруг девчонка. Вот эта…
Коваленко перебил нашего старика:
— Подожди-ка, Пшимахов, я что вспомнил. В ночь на двадцать пятое молодая дивчина прямо в траншею к немцам спустилась. На следующий день гестаповцы ее напоказ водили…
Меня колотить стало:
— Какая из себя? Чернявая или беленькая?..
Они видят, что я трясусь, молчат, ждут. Я с собой кое-как совладала и говорю:
— Нас, девчат, трое: Даша, Полина и я. Мы подруги. Нас вместе выбросили… Вот вы не верите… честное комсомольское. Это… это… Даша или Полинка…
Петрович мне кулак показал:
— Эй, не имеешь права!
Я опешила:
— Права? Но ведь вы свои…
