Следующий этап — пока не начался новый виток большой войны — ознаменовался попытками установить контакт со средним и малым бизнесом.
Местные бизнесмены при каждом перемирии — сколь бы условным оно не было — понемногу возвращались на Донбасс. Первое время они придерживали свои кровные — в уверенности, что вот-вот вернётся Украина, и всё будет как прежде.
— Я честно пытался устроить разговор между бизнесом и властью на предмет того, что мы друг друга понимаем, что мы союзники, — признавался Захарченко. — У меня этого не получилось. Союзником власти бизнес не стал, и никогда не станет — я это понял. Я пытался строить с ними партнёрские отношения. Но получилось так, что власть выполняет свои обещания, а бизнес начинает обманывать. И тогда я решил, что власть должна заняться бизнесом — в том плане, чтобы бизнес понимал, что власть всё-таки зубастая. Только надо объяснить, в каком именно смысле зубастая. Появились республиканские супермаркеты, республиканские заправки и республиканские аптеки. Бизнес получает конкурента в виде власти и начинает её бояться. Этих людей нужно наказывать не автоматом! К примеру, я провернул операцию, когда за свои деньги я купил 3,5 тысячи тонн картошки. И всё! Картошка упала в цене и не поднимается. Я уже ничего не покупаю: цена встала. Бизнесмены в итоге привыкли к определённому заработку и теперь живут на этих деньгах, а не на баснословных прибылях. Я, конечно, понимаю, что в этот момент кого-то разорил…
— Это озарение снизошло — с картошкой? — с доброй иронией спросил я.
— Жизненный опыт, — совершенно серьёзно ответил Захарченко. — Я же занимался продуктами питания. Это была моя работа. Опыт показал, что это правильно: почему нет?
Опыт у Захарченко был самый разный; уточнять не станем — кто смог, сам догадался.
Новым начальникам республики приходилось выкручиваться не только в сложнейших отношениях с Киевом, с местным бизнесом и с «полевыми командирами», но и с российскими чиновниками тоже: огромная их часть, признаем, далеко не всегда выступали в качестве сторонников и соратников донбасских республик.
— Россия никак не могла понять, — смеялся Захарченко: — почему она перекрывает границу, а мы всё равно получаем 20 тысяч тонн бензина в месяц. Причём каждый пограничник сидит под каждым кустом и пытается нас поймать.
К какому-то моменту я понял, — продолжает Захарченко, — что если на этом этапе внедрить демократическую модель — государство не выживет. Диктатура — единственно правильная модель управления государством в период его становления. Причём государство должно иметь рычаги влияния на все до единой сферы жизни общества. Особенно экономические: безопасность продуктовая, энергетическая и так далее. Если на ключевых направлениях вовремя не проявить волю — всё, конец.
— А общество?
— Общество можно направлять. Что такое на самом деле управление? Это искусство направлять события так, как тебе нужно. Искусство приказывать людям делать то, что ты хочешь, не говоря при этом ни слова.
— Что особенно раздражало тебя в тот момент, когда ты от войны стал переходить к экономике?
— Первое время очень бесил телеэкран — когда я видел там себя. Прибегал домой, включал последние новости, и — просто не мог себя видеть… А потом стал равнодушен к этому, и сейчас вообще ничего не смотрю.
Мы сидели втроём; когда про все виды стрелкового оружия переговорили, и плюсы-минусы ношения бронежилетов обсудили, речь зашла про кино; я спросил у военкора Поддубного:
— Жень, а у тебя есть самый любимый фильм? Или три?
— У меня есть, «Брестская крепость», — вклинился Захарченко, пока Женя раздумывал.
— Новый? — спросил я.
— Нет, хотя и новый тоже смотрел. Мне клип нравится, «Небо славян».
— На Кинчева? — удивился я; с рок-н-роллом Захарченко у меня мало ассоциировался; он предпочитал другие мелодии.
— Да. Сделали клип, вот там где рукопашная идёт из «Брестской крепости».
— А ещё какие?
— «Русь изначальная». Там оконцовка, когда выскакивает сотня, а тут же всё войско стоит, и они понимают, что сейчас драка будет — последняя. И они перед смертью — «мёртвые срама не имут» — и доспехи, и рубашки с себя снимают, и остаются по пояс голые с мечами в руках.
— А третий?
— А третий — старый довоенный фильм «Ушаков: взятие Мальты».
Признаться, я был озадачен. В этом выборе круто замешалось детское, эстетское, советское и мужицкое.
Если короче: это очень человеческий выбор; и мне он кажется правильным. Нормальная хронология для человека, помнящего родство: Русь изначальная — Ушаков — Брестская крепость.
— Очень нравится «Кутузов», кстати: тоже старый чёрно-белый фильм, — подумав, добавляет Захарченко. — И «Освобождение». Большие съёмки: два округа участвовало в съёмках фильма — Киевский и Западный.
От такого кино до Шахтёрска и Дебальцево, как в той песне пелось, «четыре шага». Или даже один.
…на работе, я несколько раз был свидетелем, Захарченко, если выпадает свободная минута, включает в компьютере советские военные песни. При мне он несколько раз слушал «Как прекрасно: в дни войны / есть минуты тишины…» в исполнении Николая Караченцева из прекрасного фильма «Батальоны просят огня» по Юрию Бондареву; в другой раз — песню из старого советского фильма «Офицеры», в третий — из «Мгновений весны…»
Героическое наследство прямых предков Захарченко, да эти песни, да книжка про войну Симонова, да правильное кино, — тот самый, кажется, залог, когда из своей, весьма, прямо скажем, разнообразной биографии он вдруг осознанно ступил на путь государственника и солдата.
Вряд ли политики нового времени и нового типа станут коваться из подобных сплавов — увы, нет. Они по-прежнему будут приходить из чиновничьих кабинетов, с их дистиллированными биографиями и постными лицами тайных маниаков. Иногда успешные дельцы будут перебираться в кресла президентов из своих финансовых корпораций, или, на худой конец, шоколадных фабрик. Время от времени, куда реже — во власть будут попадать революционеры, в том числе религиозного толка; или профессиональные военные.
Однако диковатое исключение в лице Захарченко — донецкого пацана, борца, шахтёра, «водителя караванов», ополченца, революционера в силу исторических обстоятельств и президента по случайности, — оно забавляет; а то и радует. В мире ещё случаются странные чудеса.
Другие песни, которые слушает Захарченко, — это не по моей части. Я настолько голую харизму воспринимаю с трудом.
— Есть такая песня хорошая, десантная, — рассказывал он, — и там поётся: «А мы береты надвинем на глаза,/мы по локоть закатаем рукава,/будем резать, будем бить/ и Чикаго разваляем на дрова». Или есть ещё такой стишок, посвящённый Дню Победы: «Хмелел солдат, слеза катилась, / играл трофейный саксофон, / а на груди его светилась / медаль за город Вашингтон». Такое вот восприятие. Почему появляются такие стишки и песни? Это говорит кровь наших предков. Болит внутри! Если мы вернёмся на тысячелетие назад, то тогда мораль была другая. Если оскорбили твой род, твой город, твою страну — ты должен отомстить.
27 октября в Донецком театре оперы и балета прошёл концерт Иосифа Кобзона: непотопляемый советский артист привёз гуманитарку, целую фуру, встречали его как государственного деятеля: охрана, кортеж, — всё это, в сущности, было объяснимо — до него артисты подобного уровня в воюющий Донецк не приезжали.
Вместе с Захарченко они исполнили на концерте песню «Я люблю тебя, жизнь».
— Ему бы лет на пятьдесят меньше — думаю, он бы, сто процентов, с автоматом уже сидел в окопе, — рассказал Захарченко. — Психует сильно, очень сильно психует, и воспринимает то, что здесь происходит, реально как зверства. Проедет по городу, насмотрится… Перед концертами его обкалывают — он же на обезболивающих выступал здесь. Очень сильный мужик, очень.
— И концерты даёт — по четыре часа…
— Последний раз распелся, почти шесть часов пел. Другой раз на улице устроил выступление… Сейчас таких не делают.
Когда речь заходит о Кобзоне, сразу вспоминается одна старая песня Константина Кинчева, называвшаяся «Всё это рок-н-ролл». Там ещё были слова: «Здесь каждый в душе Сид Вишес, / а на деле — Иосиф Кобзон».
Кобзон, как вы понимаете, в этой песне был представлен как символ конформизма — в противовес панку и нонконформисту Вишесу.
Но когда Кобзон дал, один за другим, несколько концертов в Донецке и в Луганске — за что немедленно был обложен самыми разнообразными санкциями, став много где невъездным, — я с невесёлым смехом пошутил, что Кобзон — это и есть Сид Вишес; едва ли не в единственном роде.
Представители российской эстрады, чьи имена даже называть не хочется, чтоб бумагу не обидеть, — эти перекормленные паяцы с мутными глазами, увешенные многочисленными орденами и медалями, которые даже настоящим солдатам достаются редко, — так и не докатились за два года войны в Луганск или Донецк. Да и в Крым тоже. За что их, позвольте спросить, награждали? За какие такие боевые заслуги?
