Обер-лейтенант Зангер уехал, пригрозив им, что, если к следующему построению во взводе не будет наведен порядок, то обер-фельдфебель Гейнце и унтер-офицер Бальк будут разжалованы в рядовые, а весь личный состав взвода в свободное от боевого дежурства время будет мостить дорогу от Малых Василей до Закут. Дорога среди этого океана непролазных болот – это, конечно же, большое благо. Но все на передовой знают, что сигареты в дождь или даже когда сутки-другие проторчишь в сыром окопе или блиндаже, сохранить сухими можно только в противогазной коробке. Она герметична. А сигареты на передовой порой важнее боеприпасов. Так что пошел он, прусская задница!..
Покончив с установкой пулемета на станок, они тут же принялись натягивать на колья парусиновые накидки. Небольшие по размеру, к тому же неудобной для такого сооружения треугольной формы, они были куда хуже красноармейских. Те и размером побольше, и формы правильной.
И Бальк, прикрепляя бечевкой конец накидки к стойке, подумал: хорошо, что спит Дальке, иначе бы обругал сейчас и Гитлера, и весь германский офицерский корпус за то, что сэкономили на парусине для солдат.
В следующее мгновение произошло то, что в корне изменило обстоятельства, в которые они попали, и заставило на некоторое время забыть первоначальный приказ, с которым они сюда прибыли.
За разливом на русском берегу послышался характерный хлопок, и тотчас в воздухе просвистела одинокая мина и с металлическим хряском разорвалась среди сосен. Мина упала метрах в ста от их окопа. В общем-то далеко. Даже примитивный полог, более или менее спасавший их от дождя, не содрогнулся. Но лица сидевших в окопе сразу побледнели.
– Они что, нашу косу пристреливают?
– Это их земля, – зло буркнул Дальке, – и они здесь делают то, что считают необходимым.
Минометный огонь, пожалуй, похуже снайперского. От снайпера можно укрыться в окопе. Не высовывайся, и все будет в порядке. Снайпера можно отпугнуть парочкой пулеметных очередей. А мина может запросто залететь в окоп, и пулеметный огонь минометчикам не помеха.
Командир Третьего гвардейского батальона капитан Солодовников, оставшись без своих двух рот, выдернутых приказом по дивизии для выполнения специального задания командования, затосковал.
Девятая рота продолжала заниматься по расписанию. Утром на второй день после ухода Седьмой и Восьмой в батальон прибыло пополнение – двадцать шесть человек с лейтенантом.
После распределения вновь прибывших капитан Солодовников вернулся в штабную избу и предложил своему начштаба составить ему компанию.
– Нет, Андрей Ильич, я не пил на передовой, а здесь и подавно не буду, – отказал ему капитан Подосинников.
– Пить… Я и не собирался пить. – Солодовников неподвижно смотрел в угол, где громоздились какие-то штабные ящики, и все ему и здесь, в штабе, и на улице, и во всем расположении батальона показалось вдруг таким тоскливым, что он с размаху плеснул полстакана водки, выпил и, не закусывая, вышел на крыльцо. Уже с крыльца он крикнул капитану Подосинникову, что отбывает в штаб полка по срочному делу.
Капитан Подосинников хотел было уточнить, по какому делу, но постоял посреди комнаты, посмотрел в окно, где мелькали возле джипа водитель и комбат, и махнул рукой.
Джип был новеньким. От него пахло свежей краской. Этот запах сливался с запахом весеннего ветра, будоражил, куда-то торопил. Капитан Солодовников, впрочем, знал, куда. Дорогу уже отремонтировали. Только кое-где насыпь все еще оползала в огромные воронки, оставленные авиабомбами, может, нашими, а может, немецкими. Возле воронок водитель притормаживал, лихо объезжал по самому краю и гнал джип дальше. Возле лесного болотца капитан Солодовников приказал остановить. Еще неделю назад он присмотрел в ольхах, залитых водой, заросли калужницы. Весенний первоцвет только-только зацветал. Снег на болоте, в ольхах, лежал, должно быть, долго, пока его не подтопило водой.
– У тебя лопата есть? – спросил он водителя.
– А как же! У меня, товарищ капитан, полный набор всего необходимого. – И водитель вытащил из-под сиденья большую саперную лопату с укороченным черенком.
– Иди-ка сюда, – позвал он водителя. – Давай вот этот цветок, прямо с корнем… Да не вывози его в грязи.
Капитан Солодовников вытащил из торфяной почвы длинные узловатые корни, обмыл их в чистой воде, потом несколько раз окунул весь цветок, так что он засиял своей молодой зеленью.
– Смотри, Голованов, – сказал Солодовников водителю, – в дождь этот цветок закрывается почти полностью. Сегодня дождя нет, и он немного раскрылся. В солнечный день будет сверкать. А ну-ка, давай вон ту каску.
Они опустили корни калужницы в немецкую каску, валявшуюся у насыпи, налили в нее воды.
– Вот, теперь порядок. – И капитан Солодовников посмотрел на своего водителя и спросил: – Голованов, ты в цветах разбираешься?
– Да не особенно.
– Как не особенно? Ты же деревенский!
– Деревенский. Но у нас, кроме георгинов, никаких других цветов не было. И георгины, товарищ капитан, все одинаковые. Бордовые, с желтой серединкой. У всей деревни – одинаковые! Но зато когда расцветут!.. – И водитель засмеялся.
– Вот видишь, разбираешься. А в женщинах?
– Пока еще нет. – И Голованов притушил улыбку. – Жениться не успел. Но после войны сразу женюсь. Это я уже решил.
– В женщинах, значит, не особенно. Что ты так? Усы уже бреешь, а на девок не поглядываешь?
– Да поглядывать-то поглядываю. Да только баловство все это. У нас в деревне так не принято.
– А как у вас принято?
– У нас так: нравится девушка, сватов засылай, а там все и решится, согласна она за тебя пойти или нет.
– Без сватов, значит, нельзя?
– Нельзя. Батька кнутом отходит, а с той стороны и покалечить могут.
– Строгие у вас нравы. Вот тебе и георгины.
– У нас так. Зато семьи крепкие. И если, к примеру, муж загулял или жена изменила, то виноватого могут и из деревни прогнать.
– Вот как?! Значит, и у вас штрафбат есть. Лихо. А скажи: вот этот букет женщине понравится?
– Вере Ивановне, что ль?
Капитан Солодовников хмыкнул, строго посмотрел на своего водителя:
– Разговоры, что ль, в батальоне разговариваете? А?
– Да нет, товарищ капитан, это я только вам…
– Ладно, говори, понравятся эти цветы Вере Ивановне или нет?
– Это дело такое… Когда женщине цветы даришь, она, мне кажется, на цветы особо и не смотрит. Главное, кто подарил. И то, что – цветы. Когда, товарищ капитан, преподнесете ей цветы, внимательно наблюдайте. Женщина в этот момент беззащитна. И свое к вам отношение тут же выкажет. Вы все поймете, как она к вам относится.
– Ну вот, а говоришь, что не разбираешься в женщинах. А тут же все и растолковал. Ты в какой деревне жил?
– Крутели. Большая деревня. У нас на Алтае все деревни большие.
– А цветы вы там женщинам дарите?
– Бывает. Муж – жене, жених – невесте.
– А просто так? Женщине!
– Как это – просто так? Просто так, как вы сейчас хотите подарить вот эти калужницы?
– Ну да.
– Нет, так не дарят. У нас если дарят цветы чужой женщине, значит, замуж ее зовут. Чтобы лишних слов не говорить.
– Вот как? – И капитан Солодовников задумался. – Мудреная у вас местность, Голованов. По-вашему, значит, если я сейчас с этими цветами к Вере Ивановне заявлюсь, то это все равно что в сваты приехал? Так?
– Так, товарищ капитан.
– Ну, тогда будешь моим шафером!
– Шафером? Шафер – это когда венчаются. Шафер держит венец над головой жениха в церкви, когда венчаются, – уточнил Голованов.
– И что, у вас в Крутелях и церковь есть?
– Есть. Наша деревня вовсе и не деревня, а село – Крутели-Покровское. Так оно называется. Раньше больше называли просто Покровским. На Покров устраивали ярмарку. Веселая была ярмарка! Даже духовой оркестр играл. А теперь называют просто Крутелями. Посреди церковь. Батюшка есть. Служит. Только в колокола не бьют. Сельсовет приказал языки с колоколов снять.
– И венчают?
– Венчают.
– Вот и родители мои – венчанные. Жизнь прожили – друг другу грубого слова не сказали. А я не венчался. И – что? А ничего хорошего.
И капитан Солодовников почувствовал вдруг, как отяжелела каска с калужницей в его руках. И, чувствуя, как в нем мгновенным вихрем закручивается смесь обиды и злости, поспешил сунуть цветы на заднее сиденье, с глаз долой. Он знал себя. Полетит сейчас в болото и эта каска, и калужница, и все его сватовство…
Не шла из головы Мальва. И, казалось бы, уже проклял ее, выжег из сердца порохом и огнем. Однажды встал с батальоном, взял винтовку убитого бойца и пошел в первой цепи. Никто не знал, что творилось в его душе. Даже капитан Подосинников. Даже этот интеллигент из бывших учителей ничего не понял. Он думал, что комбат граненый стакан засадил, вот и полез на бруствер с пьяной головы. Как же она могла? Как посмела? Уйти с немцами… Она что, полюбила другого? Немца? Или кого из полицаев? Так полюбила, что и его забыла и родину? Значит, все, что было до войны, – чепуха?
