Все чаще он списывал происходящее на то, что у молодых лидеров просто нет не то что мозгов, у них нет мудрости и понятия о справедливости. Мораль обезьяньей стаи. Ему казалось, что только отряд, состоящий из людей разных возрастов, может быть по-настоящему сплоченным. Там недостатки одного возраста компенсируются достоинствами другого. И в результате получается даже не просто воинская часть, а настоящая семья. «Но не в этой жизни», — вздыхал Юра, и с душевной болью чувствовал, что скоро придется усмирять самых оборзевших.
Причем если бы эти потенциальные «оборзевшие» знали о душевной метаморфозе, происходившей в душе их командира, никто не рискнул бы лезть на рожон. Юра начинал «закипать». И у самого терпеливого человека нервы не железные. Он долго терпел предыдущий состав батареи, но на новый состав этого терпения уже не хватило бы. Сам того не зная, Попов ожидал только повода, чтобы сорваться, и наказать виновного так, чтобы ни у кого потом даже и мысли не было что-то вякнуть, и не исполнить приказа «бегом — спотыкаясь и падая»…
— Так, — сказал он бойцам. — Снять личное оружие с предохранителя, дослать патрон в патронник.
Прослушав щелчки затворов, Попов скомандовал:
— Поставить автоматы на предохранитель. Смотрите не перестреляйте друг друга случайно. Были и такие случаи… И еще. Напоминаю. Если будет обстрел, и ваша машина остановится, всем немедленно покинуть ее и разбежаться как можно дальше. Автомобиль — самая ценная мишень для духов. А у нас там ящики с минами. Если сдетонируют… В общем, вы поняли.
Он замолчал, прошелся вдоль строя, глядя в глаза каждому. Возле «авторитетного» бойца Коли Николаева он приостановился, и поморщился. В глазах сержанта ему почудилось плохо спрятанная усмешка. Юра и сам усмехнулся, но ничего не сказал.
Обойдя всех, он посмотрел на часы.
— По машинам!
Все четыре «шишиги» минометной батареи выстроились в одну линию. В первой сидел сам командир батареи, во второй и третьей — Чепрасов и Бессарабов, а в последней, за неимением офицеров и даже прапорщиков, сидел сержант Николаев. Старшина Врублевский передвигался где-то в составе колонны ПХД. Попов на него давно уже не рассчитывал, только удивлялся, отчего минометке так не везет на старшин. Все они, как сделанные по копирку, игнорируют вверенное подразделение, и околачиваются где-то в среде прочих хозяйственников. Хорошо еще, что хотя бы еду подвозят своевременно. Правда, как выразился иногда излишне бойкий на язык боец Воробьев, «они сначала кашу с мясом сварят, чтобы мясом хотя бы пахло, а потом все мясо всем своим кагалом из котла сами и выберут».
— Ты знаешь, что такое кагал? — спросил Попов с улыбкой. Трудно было не улыбаться, глядя на неунывающее лицо Воробьева.
— Ага, так точно! — радостно сообщил боец…
Тронулись. Мимо поплыли берега, обрывы, до боли знакомые уже кусты и деревья. Юра вздохнул про себя. А потом решительно откинул всякую расслабленность и уныние. «Уныние — тяжкий грех», — сказал он сам себе. Смотреть в боковые стекла было затруднительно, так как и с его стороны, и со стороны водителя они были завешены бронежилетами. Остальных бойцов, тех, что находились в кузовах, лейтенант заставил броники одеть.
— Когда начнут стрелять, — жестко предупредил он, — сами поймете, насколько вам нужна эта вещь.
Они поверили ему на слово. Все-таки, что ни говори, это он провел в Чечне несколько месяцев подряд, а не они.
Попов думал, что сделал на данный момент все, что мог, и потому отдался приятному чувству передвижения. Впереди маячили, в клубах пыли, БМП второй роты, но над ними было высокое голубое небо с белыми пушистыми облаками, на горизонте можно было видеть строения, даже целые поселения. Юра достал карту, и попробовал сориентироваться. У него было отмечено место их последней дислокации, и благодаря спидометру, показывавшему количество пройденных машиной километров, а также некоторым уцелевшим с того времени, когда эту карту издали, ориентирам, ему удавалось примерно определять местоположения колонны.
Вдруг они остановились. Рация, находившаяся в кабине, и подключенная к автомобильному аккумулятору, молчала. Попов не решился сам выходить на комбата, а потому был в неведении — можно ли выйти и размять ноги, или не стоит. Но остановка затягивалась. Лейтенант вышел из кабины, скомандовал — «К машинам»! — и выпрыгнувшим бойцам разрешил расслабиться, и посидеть на сухой придорожной траве.
Место, конечно, было не самое приятное для отдыха, но по сравнению с сумрачным, пыльным и жарким кузовом и это было неплохо. По крайней мере, крепкий степной ветерок позволял хотя бы немного осушить пот.
— Как называется эта местность? — подошел к комбату любопытный Толтинов. Он вообще как-то искренне всем интересовался с какой-то научной точки зрения. И строго говоря, на взгляд Попова, гораздо больше напоминал студента — «ботаника».
— Эта местность, — ответил лейтенант, — называется Чеченская равнина… Кстати, Толтинов, скажи мне, братец, ты же ведь по виду — типичнейший «ботан». Ты как в армию-то попал, а не в институт?
Толтинов даже не обиделся, только грустно наклонил голову.
— Да я и поступал в институт — провалился просто. Первый экзамен у нас был математика. Билет мне попался самый неплохой: два теоретических вопроса я точно знал, и пример — такие мы в школе часто решали. Я всю теорию записал, а потом начал решать пример, а у меня не получается! Все делаю по правилам — а не получается! Мне потом уже объяснили, что это был нестандартный пример. Там были три переменные, и две нужно было представить как одну. На сообразительность пример. А я не сообразил. Время вышло, меня вызывают, я теорию рассказываю — все хорошо. А на пример глянули — а он не решен. Вот и все. Сразу двойка. На первом экзамене «два» — все. Вернули документы. Год курьером проработал у отца на заводе. Ради стажа. А потом сюда — в армию… Вот какие-то козлы вместо экзамена тест на сообразительность устраивают, а я пострадал!
— Бывает, — неопределенно протянул лейтенант, потому что не знал совершенно, что ему можно сказать Толтинову в этом случае, и нужно ли вообще что-то говорить.
— Куда после армии? — все же спросил он, потому что молчать было неинтересно, а рядом все равно больше никого не было. — Опять будешь поступать?
— Да, наверное, — ответил солдат. — Да нет, точно буду. Что же мне — без профессии жить? У меня от дома неподалеку строительный техникум есть. Поступлю туда. Там всегда недобор — все в институты ломятся, чтобы в армии не служить, а техникумы отсрочки не дают. А мне после армии бояться будет нечего — буду спокойно себе учиться.
— А если тебе твоя профессия не понравится?
Толтинов на минуту задумался, причем его нижняя губа, видимо, непроизвольно, поднялась на верхнюю, отчего боец стал похожим на толстого глупого гусака.
— Да ну! — воскликнул Толтинов. — Строитель — профессия нужная. Всегда нужная. В конце — концов, закончу техникум, можно будет еще куда-нибудь поступить. Выучусь. Я умный, просто невезучий.
Попов с усмешкой посмотрел на разоткровенничавшегося солдата, и поднялся. И сразу увидел, что боевые машины второй роты начали движение.
Из кабины же «шишиги» уже махал руками водитель:
— Вас к рации, товарищ лейтенант!
Очередная остановка произошла через час. И потом движение так и шло рывками. Так продолжалось весь день, а к вечеру, когда солнце уже явно начало уходить за горизонт, весь батальон собрался в кучку.
Мязин приказал ротам занять вершины воображаемого треугольника, и окопаться. Минометная и артиллерийская батарея расположились в центре. Причем «пушкари» разворачиваться не стали, а вот минометчикам Попова пришлось оборудовать огневые позиции.
Уже совсем в потемках Юру нашел знакомый лейтенант Лосев — из «пехотинцев» — и пригласил в кунг к начальнику штаба.
— Есть немного водки, карты, музыка, — сказал он. — Тебя начштаба приглашает. Говорит, ты поешь хорошо. Пойдем.
— Ладно, я сейчас, подожди тут минутку, — ответил Юра, позвал своих взводных, дал им ценные указания на всякий непредвиденный случай, и ушел вместе с Лосевым.
Вечер получился неплохой. Народу набилось прилично, но раз уж Попова пригласили персонально, то ему нашлось и хорошее место, и выпить, и закусить. Сначала играли в «дурака», потом в «кингу», потом в «секу». Но в «секу» Юра играть не стал. Заядлые картежники сгрудились в одном углу, а пьюще — поющие товарищи — в другом.
Начштаба играл на гитаре, поэтому сначала спели все, что он умел играть. Потом пели уже без аккомпанемента. Юра пел так, как давно не пел. И голос шел без хрипа, и связки не саднили, и мышцы живота вибрировали так, как было нужно. И текст как бы сам собой всплывал в памяти без сбоев. Так что Попов разошелся, и, наверное, пел бы еще до утра, если бы, в конце — концов, не пришел сам Мязин, и всех не разогнал.
