Владимир Цеха хотя очень плохо видел, но рассмотрел двигавшихся людей и оленей. Он, несказанно обрадовавшись, заторопился, направился к людям, закричал. Но те почему-то повернули от него, побежали к оленям и уехали. Человек долго смотрел им вслед, тянул руки, звал, но силы уже покидали его, и он остановился. С трудом вернулся к самолету. Положение стало совсем безнадежным. Все чаще мутился рассудок, и только одна мысль теплилась в голове: «Не спать! Не сдаваться! Не спать!»
И он снова заставлял себя ковылять вокруг самолета…
…Отъехав на большое расстояние, Алеша Канев опомнился. За ним никто не гнался, не стрелял. Парень поехал к отцу.
Оленеводы переполошились: откуда в тундре самолет? Почему речь непонятная? Может быть, немцы высадили десант? Посовещавшись, утром 28 сентября вчетвером, захватив охотничьи ружья, они поехали к самолету. Соблюдая осторожность, остановились вдалеке, окружили. По сигналу скрытно двинулись вперед. Когда приблизились на выстрел, Канев-отец вскочил и направился к самолету. Оттуда отделился и шагнул навстречу высокий человек в лохмотьях с совершенно черным лицом. Канев вскинул ружье, скомандовал: «Стой! Я буду стрелять!» Но человек еле держался на ногах, тянул к оленеводу черные руки и бормотал что-то несвязное. Бригадир отбросил ружье и подхватил вконец обессилевшего человека. Остальные подбежали на помощь. Они уже разглядели красные звезды на килях «Петлякова» и на обломках его крыльев. Пострадавшего осторожно уложили на нарты и увезли в куваксу.
Шел одиннадцатый день после катастрофы…
В куваксе оленеводы, как могли, оказали человеку первую помощь, поили его водой, оленьим молоком и спешно готовили упряжки в дальний путь — везти командира в Энск.
Цеха впал в беспамятство…
На другой день с утра Иван Харлин и Григорий Филиппов двинулись в путь. Только на второй день к вечеру они приехали в Энск. Техника передали в медпункт и сообщили на аэродром. Тогда-то и узнали там о судьбе экипажа сержанта Киселева.
Цеху срочно переправили в медицинский пункт мыса Корабельного. Врач немедленно ампутировал ему ступни обеих ног и сообщил в Архангельск, просил срочную помощь.
Командир энской авиабазы направил в район Бревенного ручья экспедицию. Она и произвела захоронение летчиков. На братской могиле вместо обелиска установили полуразрушенный фюзеляж «Петлякова-3» с именами погибших.
Состояние здоровья раненого было крайне тяжелым. К ближайшему причалу подошел теплоход «Ямал», и Цеху со всеми предосторожностями перевезли в военно-морской госпиталь города Архангельска. Все дни и ночи он был без сознания. Врачи госпиталя, медицинский персонал начали долгую борьбу за спасение жизни мужественного техника. Нина Васильевна Хорошко и главный хирург Северного флота Дмитрий Алексеевич Арапов сделали Владимиру Самойловичу несколько сложных операций. Ему ампутировали ноги и пальцы на руках. Но состояние по-прежнему оставалось весьма опасным. Борьба продолжалась…
Командование госпиталя сообщило о Цехе в авиаполк. Однополчане использовали каждую оказию, чтобы проведать боевого друга. Но он об этом не знал: был без сознания…
В ледяном дыхании Арктики
1
В начале октября резко похолодало: подули северные ветры, облака стали усерднее сыпать снег на землю, и она быстро оделась в белое покрывало. На Северной Двине образовалась шуга, а в затонах появился лед — на край стремительно надвигалась суровая полярная зима.
На базе летный и технический составы авиаполков ОМАГ поэскадрильно несли боевое дежурство и упорно занимались «теркой» — так летчики образно окрестили наземную учебу. Помимо прямого назначения — «теория» — теоретические занятия, слово имело тайный смысл: нередко учение сводилось к повторению давно известных истин, и пословица «повторение — мать учения» становилась надоедавшим топтанием на одном месте — теркой в прямом смысле — от слова «тереть».
Иногда для контроля индивидуальной техники пилотирования проводились плановые учебные полеты. Правда, удавались они редко, так как летных дней было совсем мало, больше бушевала непогода. Целыми днями сплошная облачность плыла и плыла у самой земли. К плохой видимости постоянно прибавлялось интенсивное обледенение, для борьбы с которым «Петляковы» были оборудованы недостаточно. Из-за сложных погодных условий в авиаполках участились случаи поломок и аварий. Особенно не повезло 95-му: за два таких летных дня несколько самолетов оказались серьезно поврежденными и даже разбитыми.
Между тем снег окончательно заполонил землю, ударили крепкие морозы — зима вступила в свои права. Материальная часть была переведена в условия зимней эксплуатации. Технический состав для поддержания высокой боевой готовности сутками не отходил от самолетов, время от времени прогревал моторы, и тогда тихие окрестности острова содрогались от мощного рева.
Штурманская служба занялась обучением пилотов и стрелков-бомбардиров особенностям ориентировки зимой в условиях Крайнего Севера. Очень много времени уходило на борьбу со снегом. Буквально тонны его перемещались руками людей, чтобы освободить подъездные пути, стоянки самолетов и взлетно-посадочную полосу.
Но так было только в светлое время дня. А продолжительность его исчислялась всего несколькими часами: рассвет наступал где-то около десяти утра, в 15–16 часов уже устанавливались такие густые сумерки, что без искусственного освещения ничего нельзя было делать. Практически из суток 18 часов приходилось на ночь. Конечно, распорядок дня и здесь, как и во всех авиаполках, выдерживался обычный; подъем в шесть утра, отбой в двадцать три. Но если дневное время летчиков уходило на «терку», полеты или различные работы, то вечерами наступала гнетущая скука, которая переносилась молодыми людьми еще более тяжко, чем недавние напряженнейшие боевые полеты.
Как-то в минуту откровенности Усенко сказал Крониду:
— От такой фронтовой жизни я скоро «дойду до ручки»! Нет больше терпения… Скажи, Кроня, ну зачем нас сейчас держат здесь? Почему не отправляют в Сталинград, на Кавказ, в Ленинград, к черту на кулички, лишь бы там бить фашистов?
Обойщиков разделял недовольство командира. Но чем практически он мог помочь ему?
— Хочешь послушать стихи? Не мои, Есенина?
— Давай! — повернулся летчик.
Бомбардир наклонил голову, некоторое время молчал, будто изучал свои рыжие унты. Потом, подперев щеку рукой, задумчиво начал:
В этой могиле под скромными ивами
Спит он, зарытый землей,
С чистой душой, со святыми порывами,
С верой зари огневой…
Тихо от ветра, тоски напустившего,
Плачет, нахмурившись, даль,
Точно им всем безо времени сгибшего
Бедного юношу жаль.
Негромкий голос друга умолк. Константин про себя повторил эти впервые услышанные им строки и почувствовал за ними что-то невысказанное. Он осторожно коснулся плеча Обойщикова:
— Тоскуешь, Кроня? Вспомнил погибших?
Тот медленно кивнул и вздохнул:
— Стоят, Костик, они перед глазами как живые. Все время вижу Диговцева, Кузина, Родина, Ананьева… Вот ты говоришь, в Сталинград бы! Я тоже. Но… теперь нелегко нам будет уйти отсюда. Слишком много осталось здесь нашего брата неотомщенного! Много!
— Ничего, Кронид! Отомстим! Мы еще свое слово скажем.
Большинство людей вечернее время проводило в кубриках в до тошноты надоевшем однообразии: читали и перечитывали немногочисленные имевшиеся в библиотеке книжки, старые газеты, забивали «козла», писали длинные письма родным, заранее зная, что до адресатов они не дойдут, так как большинство летчиков были из тех мест, которые сейчас оказались под пятой фашистов.
Политработники и комсомольская организация наладили работу кружков художественной самодеятельности, организовали хор и даже танцевальную группу, часто проводились партийные и комсомольские собрания, политинформации. Но поднять настроение у людей должным образом не удавалось. Сказывались не столько тяжкие климатические условия Севера, сколько отсутствие главного дела — боев. А сообщения с других фронтов поступали все более тревожные: изнурительные бои шли в Сталинграде, в Воронеже, на Кавказе. Летчики не понимали, почему в такое критическое время их удерживали на Севере, и открыто роптали. На партийных и комсомольских собраниях все чаще вносились предложения: «Просить командование немедленно отправить авиаполк на „горячие“ участки фронта». Политработники разъясняли несостоятельность таких резолюций, доказывали, что начальству сверху виднее, и прочее. Коммунисты и комсомольцы соглашались и… продолжали проситься в Сталинград…
К середине октября по аэродрому поползли упорные слухи, что союзники готовят к отправке в Советский Союз очередной конвой РQ-19. Косвенным подтверждением слухов явилась развернувшаяся в авиаполках учеба и тщательная подготовка материальной части. Инженерно-авиационная служба организовала небывало придирчивый осмотр всех самолетов и оборудования. Сомнительное немедленно ремонтировалось либо заменялось. С особой старательностью проверялись навигационно-пилотажные приборы: истребители по очереди выкатывались на ровные площадки и там, пока пилоты с техниками под дружное «раз-два, взяли!» крутили их по кругу, стрелки-бомбардиры устраняли и списывали девиацию магнитных компасов, составляли новые графики. Пристреливалось бортовое оружие. Самолеты окрашивались в белый цвет.
