После окончания техникума Людмила и Шорников по распределению должны были поехать вместе в один район. Но началась война, Шорникова призвали в армию. Провожая его, она плакала и клялась, что будет ждать, что бы ни случилось. И верить ему…
После войны Шорников начал разыскивать Людмилу. Оказалось, что она вернулась из эвакуации с Урала и поступила работать в тот же техникум, где они учились. А в это время Степан Чеботарев прибыл на побывку…
Говорили, был он капитаном, вся грудь в орденах.
Шорников старается представить себе Степана в военной форме, «большого начальника», но видит его только в косоворотке, высокого и угловатого, не рыжего и не блондина. Ботинки он носил сорок шестого размера — вот помучил, наверное, старшин!
Никак не мог представить себе Людмилу женой Чеботарева. Она вспоминалась ему все той же девочкой-подростком. Белая кофточка в мелкий черный горошек. Рукава коротенькие, комары наваливались роем. Но на свидание она почему-то приходила только в ней. Появится, бывало, у мостика, где над самой водой склонялась ракита: «Ты давно ждешь меня?» Поцелует — снимет все обиды. Он водил ее по лесным дорогам и по полям, среди высокой ржи; подолгу сидели, обнявшись, на холмах и строили всевозможные планы на будущее.
Обвинять ее теперь во всем было бы просто несправедливо. Видимо, и он сам не смог сделать все для того, чтобы они были вместе. В порыве возбуждения произнесенные клятвы тоже нельзя принимать всерьез. Было что-то похожее на детство и кончилось. Так же, как и дружба со Степаном.
«Так зачем же я еду? Или только потому, что мать и никто из земляков не поймут, почему не поехал? Издавна в чужих местах земляки были как родственники».
Еще из электрички он заметил красные железные ворота военного городка. К ним и направился по бетонке.
Пригревало солнце, от синих лужаек на обочине дороги поднимался парок. Пели жаворонки.
Дежурный по контрольно-пропускному пункту подтвердил, что в части есть такой офицер — подполковник Чеботарев, и показал дом, где он живет.
— Квартиру не знаю, там спросите.
Шорников зашел в первый же подъезд. По лестнице спускалась женщина с тазом в руках, несла развешивать белье. Руки розовые, волосы прикрыты косынкой. Он стал всматриваться в ее лицо, женщина смутилась. Поспешил пояснить:
— Я ищу Чеботаревых…
— Нет, я не Чеботарева. А если вам нужен Степан, то вы только что прошли мимо него. Вон он, с машиной в гараже возится.
Из-под капота «Москвича» видна была только фуражка с черным околышем.
— Здравия желаю, товарищ подполковник.
— Здравствуйте.
— Хорошо ходит?
— Не обижаюсь. — Подполковник выпрямился, смотрит на него и улыбается. Весь как есть чеботаревской породы: рыжеватый и с веснушками, худой и широкоплечий, длинноногий. Мнет в руках ветошь. Хотел подать руку, но сообразил, что она в мазуте. — Вот бы не подумал! — И стал закрывать ворота. — Пошли в дом.
Он завел его в квартиру на втором этаже, поставил на плиту чайник, начал выгружать из холодильника свертки и банки.
— Сейчас мы что-нибудь сообразим.
В квартире слишком свободно и солнечно. Дверь на балкон распахнута, ветер шевелит занавеску. На улице дворники жгут костры, пахнет кислым дымом.
— Как живете? — спросил Шорников.
— Не обижаемся, — ответил Чеботарев. У него холодноватые с лукавинкой глаза, нос стал еще крупнее, появились залысины у висков — видимо, от фуражки. И скулы чеботаревские — не ошибешься.
О службе своей он ничего не рассказывал, может, потому, что считал: о части все каждому известно. Сколько раз передавали о ней по радио и телевидению! Не интересовался, где служит Шорников. Только после того, когда сели за стол, Чеботарев, поднимая рюмку, сказал:
— Ну что ж, земляк, за встречу! Погостить в Москву приехал?
— Нет, я теперь здесь служу.
— Где это — здесь?
— Я не совсем точно выразился. В самой Москве.
— У кого?
— У генерала Королькова.
— Не плохо. А где семья?
— Семья? Не повезло мне с семьей. Жену схоронил еще за границей, а дочь пока у тестя.
— А я уж думал, что ты совсем не женился. Сильные тогда у тебя были юношеские увлечения… Но не будем об этом. Кто бы мог подумать, что наша жизнь так сложится? Раньше из Залужья только в фельдфебели кто-то вышел, и то о нем все говорили, а мы ведь с тобой старшие офицеры!
Чеботарев пригласил Шорникова на балкон покурить, стал рассказывать о своей службе. Командует он батальоном, много лет ждет выдвижения, но полк получить трудно. И на батальоне дальше сидеть невозможно.
— Ты ведь когда-то уже служил здесь поблизости? — сказал Чеботарев. — Это с тобой произошло?.. На параде?.. Ну, приказ был… Я прочитал и впервые узнал, что ты жив.
«Ему известен даже тот случай?» На параде во время выхода с площади один из танков батальона почему-то остановился. И не завелся… На второй день Шорников уже оказался в резерве. А потом новое назначение — заместителем комбата. Уехал за границу.
— Считай, что ты в сорочке родился! — сказал Чеботарев. — Снова вернуться. И куда!
Зазвонил телефон. Чеботарев зашел в комнату, взял трубку.
— Слушаю. Ясно, понял, сейчас буду. — Он стал торопливо одеваться. — Посиди немного, почитай газету, я скоро вернусь.
Прошел час, второй, уже скоро начнет темнеть, а Чеботарев все не возвращался. Сидя в кресле, Шорников вздремнул с газетой в руках. Не слышал, как открылась дверь и вошла Людмила, сняла плащ, шляпку, причесалась у зеркала. Он услышал только ее вскрик. Открыл глаза и встретился с ее глазами. Прежде он никогда не видел их такими: в них отразились какой-то испуг и растерянность. Но она тут же овладела собой. Улыбнулась!
— О, у нас гости!
Он в растерянности встал:
— Извините, я тут в тишине уснул.
— Могли бы и на диване. С приездом. Как это вы надумали? А где же Степан?
— Его куда-то вызвали на минуточку, и он не вернулся.
— Его всегда на минуточку вызывают!
Казалось, она обрадовалась, что именно так, без свидетелей, произошла их встреча.
— Извините, Коля, я сейчас…
Бледная, уставшая, даже глаза приобрели другой цвет — были светлые, а теперь потемнели. Отошла к зеркалу, взглянула на себя, причесалась снова и уже торопливыми шагами приблизилась, подала руку:
— Боже мой! Почти седой! Где же это вас так потрепало? — И, видимо сообразив, что жестоко больному говорить, что он болен, продолжала: — Но седина вам идет. Я все равно бы вас узнала сразу, будь здесь хоть тысяча майоров. Просто никогда не думала…
— Я тоже не думал, что когда-нибудь встречу вас.
— Что же мы стоим? Вы, наверное, голодны?
— Не беспокойтесь, мы уже со Степаном перекусили.
— И все же мы сейчас будем пить чай вместе.
Они сидели за столом, чувствуя себя так, будто все в этих стенах за ними наблюдает. Наверное, ей следовало обратиться к нему на «ты», но она не решалась. А он тем более. Людмила посочувствовала ему, когда узнала, что у него умерла жена, а дочка живет без отца, у деда.
Он вдруг заметил, что в доме Чеботаревых нет ни детских кроваток, ни игрушек. Наверное, у них нет детей. И он не стал вынимать из портфеля купленные для них игрушки и конфеты.
Наконец позвонил Степан, сказал Людмиле, чтобы она оставила гостя ночевать, а он еще немного задержится.
— Значит, теперь его надо ждать только к утру… Достается ему… Иные с годами остывают, а у него, наоборот, только страсти разгораются. Служба в первую очередь, а потом уже все остальное.
— А разве это порок?
— Я и не говорю, что порок. Его здесь ценят… А вы где служите?
— В Москве.
— Верно? Повезло же вам.
— Не знаю. Я никогда не видел счастье только в службе.
— И в остальном все устроится, вот увидите! Теперь мы хотя бы изредка сможем встречаться. Ведь когда-то вы со Степаном были друзьями.
— Да, были.
Но ему казалось, что это не совсем так. Сам Шорников давно не чувствовал никакой привязанности к Чеботареву. И к Людмиле тоже. Хотя то, что бывает в юности, первые чувства, бесследно не уходит. Особенно если их не заглушили другие, более сильные.
— Вы работаете где-нибудь? — спросил он у Людмилы.
— Да, рентгенологом, на полставки. Не из-за денег, а чтобы не сойти с ума дома. Степан ведь все время в гарнизоне.
— Жалуетесь?
— А кому же мне еще пожаловаться? Может быть, роднее вас у меня никогда человека не было.
Он взглянул на нее — она опустила голову и отвела глаза.
Когда-то и она ему казалась самой родной.
Кого теперь винить в том, что они не вместе? Степана? Так он тоже добивался своего счастья. Себя? Или ее? Война, столько лет разлуки научили их по-иному смотреть на многое. От судьбы своей никуда не уйдешь.
