Над головой вверху гремели выстрелы – одиночные выстрелы, десятки очередей одновременно. То и дело звучно хлопали взрывы гранат, где-то раздавался грохот рушащихся конструкций. Сквозь этот хаос звуков то и дело прорывались отрывистые крики: слова команд, возгласы на русском и немецком языках. Вот стрельбу перекрыл истошный, нечеловеческий по тембру и пронзительности вопль, который тут же перешел в надсадный хрип, через секунду оборвавшийся.
Андрею на миг показалось, что он оказался в аду. Из дымных клубов преисподней прямо на него вдруг выскочил боец. Действительно, с перепугу его можно было принять за черта. Весь покрытый черными пятнами от пилотки до голенищ, с густо перепачканным копотью лицом, на бровях и в морщинах вокруг глаз глубоко въевшаяся серая пыль. И посреди этой черноты – ослепительно-белые, горящие каким-то неистребимым огнем белки глаз. Солдат стремительно подбежал к Андрею.
– Воды, браток… Христом Богом… Воды… – задыхаясь, выпалил он, отирая прожженным рукавом потную копоть со лба.
Выхватывая протянутую Аникиным флягу, он стремглав срывает с нее крышечку и жадно долго пьет, потом, словно с силой, прерывается и возвращает.
– На вот… тебе чуток оставил… – вытирая губы, так же скороговоркой говорит он.
Аникин говорит, чтобы пил еще, и боец, не удержавшись, опять прикладывается.
– Уф… браток… спасибо тебе… Жажда… Всех наших корежит. Ночка жаркая выдалась. Тут дышать нечем, в дыму и пыли всю ночь от этих гадов отбивались. И сверху лезут, и с улицы… Точно тараканы… Но ничего, продержались… Вы чьи будете?
– Штрафная рота… – коротко ответил Аникин.
– А мы стрелковые… – так же ободрившимся голосом отвечал боец.
Боец сообщает, что три этажа заняты нашими, бой идет за верхние три. Фашисты все полупьяные и дерутся, как смертники. Сдаваться никто не хочет. Все сплошь эсэсовцы.
Пока он впопыхах говорил, их окружили другие штрафники.
– Ну, ничего, мы этот бараний рог догнем… – говорит солдат и совсем уже весело сообщает, что ему надо наверх, к своим.
Аникин задерживает его и двумя словами перекидывается с Липатовым и остальными. Из собственных запасов тут же выделяются две фляги с водой для тех, кто бьется наверху.
– Спасибо, братишки! Сочтемся!.. – благодарно кричит боец в ответ и тут же исчезает в дыму и пыли.
В дыму и пыли, лавируя среди хаоса перевернутой мебели, штрафники продвигались по первому этажу. То и дело спотыкались о каменную щебенку и целые куски стен, разбросанные повсюду тумбочки, стулья, столы, валявшиеся тут и там трупы фашистов.
Стены, наплывавшие из дымной завесы, были сплошь иссечены пулями и осколками. Двигаться старались как можно быстрее, но все равно продвижение взвода замедляло то, что шли практически на ощупь, с трудом разбирая дорогу в череде коридоров и переплетавшихся друг с другом комнат.
Главное было не заблудиться в череде лабиринтов. В какой-то степени подспорьем в выборе направления движения являлся грохот немецкого зенитного орудия, выставленного на углу Королевской оперы. Ужасающий гул каждого выстрела немецкого орудия перекрывает даже треск выстрелов и взрывов гранат, который, не умолкая ни на минуту, доносится с верхних этажей. Тяжелая ухающая волна 88-миллиметрового калибра проникает внутрь здания и пронизывает насквозь, каждый раз врываясь с большей и большей силой.
– Сюда! Сюда!.. – доносится до Андрея спереди, из мутных потемок, голос кого-то из авангарда движения взвода.
Навстречу Аникину выныривает Капустин и, наталкиваясь на командира, тут же скороговоркой докладывает, что перед ними площадь. Он уверенно ведет Андрея и замыкающих по длинному коридору. По пути они ошибочно сворачивают в комнату без окон, скорее напоминающую подсобное помещение.
– Э, нет… не сюда, – вслух поправляет себя Капустин и спешно ведет дальше по коридору.
Наконец, и сам Аникин видит неяркое, но отчетливое просветление впереди. Он и другие бойцы входят в просторное помещение, напоминающее классную аудиторию. Столы все сплошь перевернуты, на полу среди бумаг валяются многочисленные пишущие машинки. Здесь тоже стоит пропахшая гарью пелена, сотканная из дыма и пыли, а за ней в оконных проемах жуткая, не похожая ни на что земное картина.
Впереди, метрах в четырехстах, пепельно-серый остов Рейхстага, со скелетом купола, полуразрушенными, дырявыми фасадными стенами и башнями по бокам. Все пространство до него – черная, выжженная поверхность. Земля обуглена, как будто каждый ее метр обработан огнеметом. Это так называемая Королевская плошадь. На карте майора Шибановского она обозначена зеленым цветом, подразумевающим многочисленные зеленые насаждения. Планируя наступление, обсуждались варианты использования кустарников и деревьев в качестве укрытия.
Теперь, глядя в обгрызенный осколками и пулями оконный проем, Андрей убеждается, что вся эта зелень осталась только на карте. В жизни площадь начисто лишена всякой растительной жизни. Взамен она сплошь изрыта воронками, усеяна подбитыми, перекореженными артиллерийскими установками, в том числе и самоходными «фердинандами», колесно-гусеничными бронетранспортерами.
Плотность винтовочного, автоматного и пулеметного огня со стороны площади и с правого бока, со стороны здания Королевской оперы, такова, что пули роем влетают в оконный проем, который Аникин избрал в качестве точки наблюдения. Факелочки огня озаряют каждую выемку, каждый бугорок щебня, которыми сплошь покрыто мертвое пространство Кениг-плац.
Присмотревшись внимательно, Андрей разглядел и черту оборонительного рва, который слева направо пересекает площадь поперек метрах в двухстах вдоль парадного входа в Рейхстаг. Отсюда хорошо видна и парадная лестница, заваленная обломками стен и исщербленных колонн, отколовшихся при взрывах многочисленных снарядов. Они продолжают гвоздить подступы к Рейхстагу и стены этого здания, больше похожего на жуткий кошмар, чем на реальность.
Огонь со стороны площади усиливается. Андрей замечает, как грязно-серые и черные фигурки движутся из глубины площади, из-за правой башни Рейхстага. Одновременно вспышки пушечных и пулеметных залпов начинают часто-часто вспыхивать на линии прямо перед зданием и в его стенах. Еще накануне стали известны данные разведки, согласно которым непосредственно перед Рейхстагом немцы вырыли систему траншей, оборудованную орудийными и пулеметными гнездами и площадками.
Сейчас оттуда по нижним этажам здания МВД, в котором находится аникинский взвод, ведется плотный огонь. Теперь уже сомнений нет: немцы предприняли очередное контрнаступление и движутся они прямиком на «дом Гиммлера».
– Готовиться к бою!.. – откатившись от окна, истошно командует Аникин.
На четвереньках по полу, усыпанному щебенкой, кипами бумаг и кусками известки, он выкарабкивается в коридор и бегло осматривает смежные комнаты. Попутно Андрей распределяет бойцов возле оконных проемов. Бегущие там, по изрытой снарядами площади, уже хорошо видны.
Среди них выделяется черная форма части наступающих. Та самая так называемая фашистская морская пехота, о которой обмолвился солдат, мучавшийся от жажды. По его словам, позавчера этих, которые в черных кителях, сбросили с транспортных самолетов на парашютах прямо на Рейхстаг.
По словам солдата, дрались эти фашистские подразделения как черти, да только на поверку они оказались никакими не морпехами. Накануне бойцы в рукопашной схватке скрутили парочку «черных кителей» и, как говорится, выяснили все подробности. Это оказались курсанты военной морской школы, сосунки, которых Гитлер в своем бесовском отчаянии бросил на смерть по личному приказу со своим же личным благословением. Вот и перли они в одну контратаку за другой с фанатизмом обреченных.
С таким же остервенением бились и эсэсовцы, но эти по другим причинам – заматеревшие в своих зверствах, вдоволь насытившиеся муками и страданиями безвинных и несчастных, они прекрасно осознавали, что отступать им некуда, и потому в плен, как правило, не сдавались, сопротивляясь до последнего патрона, до последнего взмаха ножа.
Аникину, припавшему к углу оконного проема, теперь хорошо были видны и курсанты в черной морской форме, похожей на офицерскую, и фигуры эсэсовцев, одетых в просторные куртки, покрытые маскировочным пятнистым рисунком. Они наступали со стороны Рейхстага почти шагом, в полный рост, подчеркивая свое безразличие к смерти и готовность умереть за своего фюрера.
– Глядите, товарищ старший лейтенант! – с волнением в голосе проговорил притаившийся по соседству Чаплыгин. – Как на парад шагают!.. И не боятся!..
– Ничего, нам проще будет… – с нарастающей внутри злостью процедил в ответ Аникин.
По приказу командира первый взвод не стрелял до тех пор, пока не прозвучала команда. Подпускали врага настолько, насколько было возможно. Враг наступал по двум направлениям. Несколько густых цепей бравурно шли в полный рост от Рейхстага, вторая группа, более многочисленная, но не такая безразличная к собственной участи, двигалась вдоль площади справа.
