– Все порядка, командир!.. – повернувшись к Аникину и Липатову, кричит Ферзь. – Все порядка. – Я здесь, с Тютя!..
Как только он произнес это, сноп воды с жуткой скоростью и в то же время с дьявольской замедленностью вытягивается вверх прямо на том самом месте, где качались на плоту Бабаев с раненым Тютиным. Обоих вместе с мутно-зелеными брызгами воды, кусками дерева, вертикально вздыбившимися бревнами подбросило вверх и в стороны. Одновременно в воздухе Тютина разорвало напополам, а Бабаеву, будто консервным ножом, вспороло осколком наискось верхнюю часть груди и шею.
Аникин в отчетливых подробностях наблюдает это в тот самый момент, когда та же самая сила, которая убивает Ферзя и Тютина, отшвыривает его в сторону. Во время падения в воду Андрею показалось, что он потерял сознание. Или, может быть, вызванная взрывом волна, которая накрыла его с головой, была такой непроглядно-черной, что его сознание на миг померкло.
Андрей приходит в себя в вязкой, безвоздушно-стылой немоте водной толщи. Он судорожно дергается, стремясь к тускло светлеющей над головой зеленой водной поверхности. Телогрейка и сапоги, вещмешок и автомат, перекинутый через плечо, сковывают его движения. Словно невидимая, но сильная рука вытянулась из страшно-черной речной глубины, вцепилась мертвой хваткой в телогрейку и держит его, понемногу подтягивая все дальше от этого тусклого света вверху.
Андрей вскидывает руки кверху и что есть силы выбрасывает их в стороны, одновременно работая ногами. Ему кажется, что и к рукам, и к ногам его пристегнуты свинцовые грузы. Но усилия его не проходят даром, он приближается к свету. В этот момент что-то вверху поперек перегораживает светлое колыхание толстой черной чертой. Черт возьми, это же бревно!
Андрей что есть силы предпринимает еще одну попытку приблизиться к поверхности, и его пальцы вскользь ударяют по склизкой древесине. Вот правая ладонь цепляется за дерево, и, пока бревно не успело провернуться в воде, он тут же хватается за него слева и одновременно подтягивается.
Носоглотка с жадностью втягивает в себя полные легкие сырого утреннего воздуха. Отфыркиваясь, крепко перехватив бревно правой рукой вокруг, Аникин левой рукой с силой гребет вперед, вовсю работая ногами. Он продвигается мимо опоры моста и с досадой, лихорадочно думает о том, насколько его отбросило взрывом.
Только когда впереди среди редких полос тумана проступает красная полоса стены берегового гранита, Андрей соображает, что его, наоборот, бросило вперед и он только что миновал вторую опору.
На набережной грохочут выстрелы. Люди барахтаются в воде, цепляясь за плоты, причалившие дальше от моста, вдоль каменной стены у ступенчатых спусков. Выбравшись на ступеньки, взбегают по ним наверх. Им помогают те, кто уже наверху. Теперь, когда туман над рекой почти развеялся, хорошо видно, как середину ее и водную гладь ближе к северному берегу секут фонтанчики непрерывных автоматных и пулеметных очередей.
Этот сектор – почти две трети русла реки, – хорошо простреливаемый с тех огневых точек, которые немцы еще удерживают вблизи Шпрее, штрафники в большинстве своем уже преодолели. Теперь те, кто еще на воде, уже находятся в недосягаемой для фашистских пуль мертвой зоне, под прикрытием гранитного отвеса набережной, и основной удар на себя принимают бойцы, первыми взобравшиеся на набережную.
Слева, под самым мостом, Андрей замечает, как несколько бойцов взбираются на низкую каменную площадку у самой кромки воды. К ней от подъезда к мосту с обеих сторон спускаются каменные сходни. Аникин на пределе сил пытается грести в ту сторону, но течение неумолимо сносит его дальше.
– Смотрите, командир!.. – слышит Андрей чей-то крик.
Он еле держит голову над водой и уже не в силах поднять ее настолько, чтобы посмотреть через бревно. Весь он закоченел от холода. Ноги свело так, что он их почти не чувствовал. Правая рука окоченела и уже не чувствовала шершавой, занозистой коры древесины. Андрей, теряя силы, уже без всякого страха ощущал, что она вот-вот соскользнет. Вдруг ход бревна изменился, как будто кто-то взял его вместе с Аникиным на буксир. Потом Аникин почувствовал, как несколько рук подхватили его и вытянули из воды на гладкий, из красных гранитных плит состыкованный пятачок под сводчатой опорой моста.
В первый миг после ледяной воды каменная поверхность показалась Андрею горячей.
– Живой! Командир! – окружили его радостные голоса. Он узнал Капустина, Кокошилова и других бойцов из первого отделения.
– Живой… только искупался малость… – стараясь побыстрее прийти в себя, отвечал Аникин, выливая из сапог мутно-зеленую воду.
Сырой, но теплый после ледяной воды воздух согревал, однако от мокрой одежды тело начинал сотрясать озноб.
– Скорее одежду сухую Андреичу!.. – крикнул кто-то.
– Отставить!.. – отталкивая поддерживающую его руку, скорее зарычал, чем закричал Аникин. – Быстро – все наверх!.. Вправо! Вправо берем!..
Бойцы с готовностью, опрометью бросились к каменным ступеням лесенки, ведущей к стыку моста и уличной мостовой.
Уже наверху Аникин с радостью встречает Липатова. Замкомвзвода жив, как и он, добрался до берега вплавь, держась за бревно. О судьбе Тютина и Бабаева ничего не известно. Скорее всего, погибли. Такая же информация еще о двух бойцах из взвода Латаного. Они попали под огонь пулемета, бившего с правого фланга из сектора, где переправлялись бойцы Настасенко. У них тоже потери от пулемета. О третьем взводе сведений нет.
От набережной взвод наступал в своем секторе, в виду здания Министерства внутренних дел. Только вблизи можно было осознать, каким громадным и вширь, и ввысь был «дом Гиммлера». С верхних этажей этого пепельно-серого, словно обгорелый гроб, почерневшего от пожаров и взрывов куба на головы бойцов обрушивался шквальный огонь. Ожесточенную стрельбу фашистские пулеметчики и «фаустники» вели со стороны здания Королевской оперы, находившегося в нескольких десятках метрах справа в глубине от «дома Гиммлера». Между ними менее чем в пяти сотнях метров по ту сторону площади чернел Рейхстаг.
Его вид подействовал на бойцов как залпом выпитый стакан спирта.
– Товарищ старший лейтенант!.. Рейхстаг! Это же Рейхстаг!.. – завопил кто-то справа от Аникина.
Оглянувшись, он узнал Чаплыгина. Ему вторили голоса других бойцов, исполненные такой же эйфории, на которую не действовали ни свистящие тут и там пули, ни взрывы выпущенных «фаустпатронами» гранат, от которых пригоршнями во все стороны разлетались вокруг осколки.
– Скорее под стену, под стену!.. – срывая голос, командовал Аникин, стремясь увести людей под прикрытие стен «дома Гиммлера».
Он знал, что нижние этажи должны были контролировать стрелковые батальоны, прорвавшиеся через мост накануне. Информация оказалась верной. Улица тонула в гуле нескончаемой стрельбы, но тот грохот, который вырывался наружу из оконных проемов «дома Гиммлера», заглушал все вокруг.
Со стороны казалось, что внутри серого куба, как в железной шкатулке-ловушке, заперты громадные великаны. Закованные в стальные латы и вооруженные огромными молотами или палицами, они сцепились насмерть и наносят, как заведенные, нескончаемые удары, круша друг друга и все вокруг лестничные пролеты, перегородки комнатных и коридорных стен, потолочные перекрытия.
Узкий створ между «домом Гиммлера» и Кроль-оперой был сектором наступления штрафников. Но из-за плотного, а со стороны оперы – кинжального – огня попытка пройти на Королевскую площадь здесь, по открытому пространству, грозила смертью всему взводу. Тогда и родилась в мозгу Аникина идея попасть на Королевскую площадь, пройдя через «дом Гиммлера». Если хотя бы часть здания в руках штурмовой группы советских солдат, попробовать стоило.
На плане, который вчера майор Шибановский на совещании в КП штрафной роты демонстрировал своим подчиненным, здание МВД было изображено в виде четырехугольника, одна стена которого, нарушая равностороннюю симметрию, была слишком вытянута в сторону моста Мольтке.
Именно к ней, повернутой к Шпрее, одним концом смотрящей на мост, а второй – на Королевскую оперу, и притиснулись штрафники Аникина, спасаясь от перекрестного огня пулеметчиков с крыши «дома Гиммлера» и из Кроль-оперы. Теперь они поспешно забирались внутрь через оконные проемы и зияющие пробоины, проделанные, судя по размеру выломанных толстенных стен, 150– и 200-миллиметровыми «чемоданами» тяжелых гаубичных орудий и реактивными снарядами установок залпового огня.
Забравшись в разбитый снарядом оконный проем, Аникин попытался оглядеться, но сделать это было практически невозможно. Все пространство вокруг с едва проступающими стенами заполняла грязно-серая взвесь пыли и известки, перемешанная с дымом и запахом гари.
