И как-то сразу появилась небольшая группа «мессеров». Майор дал команду по радио и повел всю группу в лобовую атаку. Карусель закрутилась.
Пока штурмовикам ничего не угрожало, я не вмешивался в управление боем. Но вот показалась другая группа Me-109-шесть штук. Их отсекает от «илов» пара Макеева. Она ведет бой в бешеном темпе. Немцы, с которыми кружилась в карусели группа майора, стали оттягивать бой на свою сторону. Тогда я дал сержанту команду поменяться местами, разогнал карусель, но оторваться от этой группы «мессершмиттов» не удалось. Немецкие истребители прибывали небольшими группами и со всех сторон «облепляли» девятку «яков». У комиссара сбили ведомого. Бросаюсь на выручку майору. Потом вдвоем с Акуловым спасаем сержанта. А в это время сбили майора и ведомого его звена. Второй ведомый майора пристроился к комиссару.
Я вызвал комиссара по радио и приказал ему немедленно пикированием выйти со своими ведомыми из боя догнать штурмовики и прикрыть их на посадке.
Немного погодя, тоже самое приказал сделать Акулову и сержанту. Сам решил прикрыть их отход.
Вот здесь мне и досталось. Против меня шло сразу сорок самолетов противника.
Выполнение задачи и спасение было в одной– сбить их с толку сложными и стремительными маневрами, запутать, ошеломить.
Я не помню, что я выделывал тогда в самых фантастических каскадах фигур-пикировал, выходил в Лобовые атаки, проваливался вниз.
Скоро немцы поняли, что «скопом» ничего не добьешься в такой свалке только перебьешь своих. Часть «мессеров» отвалилась и пошла в догонку за «илами». Другая-решила взять меня в клещи.
Мне казалось тогда, что от адского каскада фигур, в которые я бросал самолет, он разлетится вдребезги. Не раз помянул я потом добрым словом наших конструкторов: машина выдержала все, не подвела, спасла мне жизнь.
Во время этой сумасшедшей карусели я и не заметил, как оказался над Севастополем. С тревогой смотрю на стрелки приборов – хватило бы бензина!
«Илы» ушли.
Теперь – моя очередь: глупо становиться мишенью, когда задание выполнено и победа одержана. Но как уходить? Разъяренные гитлеровцы не отстанут: если не в воздухе, так при посадке меня непременно собью г. Я вспомнил тогда Чкалова: пролетел же тот под речным мостом. В этом единственная возможность уйти.
Преследовавшие меня «мессеры» взмыли вверх. Вероятно, их летчики ошалело старались понять, что делает этот русский самоубийца?
Спасай, родная земля!
Я свалил свой самолет ниже севастопольских крыш и повел его в каких-то метрах над искореженным асфальтом. Преследовать такую машину, не рискуя врезаться в землю, невозможно, но улица не бесконечна: гитлеровцы ждали либо взрыва, либо моего появления. И я, действительно, появился над домами, чтобы через секунды снова провалиться вниз. Опять «мессеры» вынуждены были отвернуть от земли.
Вижу обалделые лица людей на улицах. Узнаю: вот– Большая Морская. Вновь делаю ложное движение: выравниваю машину в нескольких метрах от мостовой, несусь между скелетами зданий вдоль улицы. Проводов нет. Только бы не зацепиться консолями за столбы или уцелевшие стволы деревьев. Инстинктивно чувствую, что сверху настигают «сто девятые», сворачиваю в прогалину между разрушенными домами, выскакиваю на другую улицу и снова – на Большую Морскую. Потом – улица Фрунзе. Развернулся за Приморским бульваром, обогнул Константиновский равелин, взмыл вверх и над морем – домой.
Сесть удалось с ходу. У капонира инженер Макеев спросил:
– Как, товарищ капитан, двигатель? На задание выпускать можно?
– Чудесный мотор, инженер. Спасибо. Штурмовики все сели?
– Что с этими танками сделается? Но у нас беда – от новой эскадрильи всего трое осталось: комиссар и два сержанта. Одного тут, на виду, над аэродромом свалили…
А на следующий день не стало ни комиссара, ни его ведомых.
Но чтобы понять все происходящее далее, нужно вернуться к некоторым более ранним событиям.
Дело в том, что еще задолго до этой заварухи, настроение мое было испорчено накрепко и, казалось, бесповоротно. Виной всему был таинственный «зет» – немецкий ас с черной латинской буквой «зет» на грязно-рыжем закамуфлированном фюзеляже истребителя.
«Зет» появлялся ежедневно. Всегда с истребителями охранения и прикрытия. Обычно он выбирал себе жертву, и редкая его атака была безуспешной. Не раз и не два я пытался преследовать гитлеровца, и всякий раз неудачно: заметив атакующий самолет, «мессеры» неизменно принимали удар на себя, чего бы это ни стоило, и давали возможность «зету» уйти.
Было ясно, что «зет» незаурядный летчик. Вероятно, кто-то из ближайшего окружения Рихтгофена, если не сам Рихтгофен.
Мы знали, что наш противник – 8-й авиационный корпус, которым командовал известный фашистский ас. Любимец Гитлера, летчик с огромным фронтовым опытом генерал фон Рихтгофен. Под его командованием удостаивались служить лишь опытнейшие и наиболее показавшие себя в бою летчики.
Фон Манштейн свидетельствует: «8-й авиационный корпус, которым располагало командование для поддержки операций сухопутных войск, имел в своем составе также большие силы зенитной артиллерии. Он был самым мощным соединением военно-воздушных сил, обладающим большой ударной мощью. Его командир барон фон Рихтгофен, можно с уверенностью сказать, был лучшим из авиационных командиров во второй мировой войне. Он не только предъявлял очень большие требования к подчиненным ему соединениям, но и лично наблюдал за их каждой важной операцией в воздухе».
Проклятый «зет» лишил нас сна и покоя. Он словно издевался над нами. Сотни раз перебирал я в голове варианты различных атак. Сверху и снизу. Из облаков и со стороны солнца.
Но, как известно, самые хитроумные теоретические положения рушатся на практике.
«Зет» был не из тех, кого можно было заманить в ловушку, испугать лобовой атакой, заставить нервничать.
Это был достойный противник.
Здесь было над чем поломать голову.
А началось все так.
Было это вечером. Солнце садилось. Черные бесконечно длинные тени на Херсонесе делали аэродром трудно просматриваемым со стороны позиций противника и его дальнобойная артиллерия умолкала. Наступало благодатное время для работы нашей бомбардировочной и штурмовой авиации.
Первыми поднялись в воздух истребители первой эскадрильи. Через три-четыре минуты появилась дюжина «мессершмиттов». Внизу в это время взлетали штурмовики майора Губрия.
Восьмерка «яков» встретила «мессеров» над морем. Наши быстрые, неожиданные атаки, точно рассчитанные маневры втянули немецких летчиков в бой и им стало не до штурмовиков. И тут откуда-то с большой высоты, в стороне от дерущихся, коршуном устремился к земле никем до этого не замеченный еще один Me-109. Он поджег взлетавший штурмовик и ушел на малой высоте в море. Я и Данилко попытались перехватить его на выходе из пике, но нас опередила вывалившаяся из боя четверка «мессершмиттов» и прикрыла своего охотника, на фюзеляже которого мы отчетливо рассмотрели черную букву «зет».
В эскадрилье, все, что происходило днем, по старой традиции обсуждалось за ужином. На этот раз предмет том разговора был «зет». Говорили пока как о случае. Капитан Алексеев сидел молча, задумавшись
– Что зажурывся, козаче? – спросил его батько Ныч.
– Да так, – отозвался Алексеев нехотя. Потом тронул меня за рукав, сказал: – Знаешь, этот «зет» украл мой фокус. Действовал точно так, как я отучал «мессеров» прочесывать наш аэродром…
На рассвете седьмого июня четыре капитана – Данилин, Алексеев, Катров и я сопровождали штурмовики в район Балаклавы. Только отошли в море, чтобы незамеченными подойти к позициям 30-го немецкого корпуса, как на наших глазах вся подкова линии фронта обозначилась со стороны противника вспышкой. Черные султаны взрывов поднялись на наших позициях. Артиллерийская канонада нарастала. Такой еще не было за всю оборону города. Над северным сектором фронта и над Севастополем большими стаями плыли гитлеровские бомбардировщики. В небе пестрели белые дымки от взрывов зенитных снарядов. Особенно сильная бомбардировка была у Камышлы и у Мекензиевых гор.
В начале июня сотни немецких самолетов обрушились на Севастополь. За шесть дней гитлеровцы сбросили на город 50 тысяч фугасных и зажигательных бомб. Тысячи и тысячи снарядов рвали камень, бетон, железо. Время от времени в адский рев, стоящий над Севастополем. вливался мощный, рвущий барабанные перепонки гром– это вступила в дело гигантская осадная пушка «Дора», сделанная когда-то для того, чтобы крушить мощные укрепления линии Мажино, а теперь доставленная специально под Севастополь. Ствол ее имел в длину около 30 метров, а лафет достигал высоты трехэтажного дома. «Потребовалось около 60 железнодорожных составов, – рассказывал впоследствии фон Манштейн, чтобы по специально проложенным путям доставить это чудовище на огневую позицию».
