— Вот все перед вами, товарищ генерал. Командир звена гвардии лейтенант Яков Макеев…
— «Король» воздуха?
— «Король» воздуха.
— Ты смотри… — Ермаченков смотрел на Макеева с нескрываемым любопытством, — маленький, а поди ж ты, ни одному асу немецкому не уступает.
Яша густо покраснел.
— Его ведомый — гвардии лейтенант Протасов.
Командующий снова прервал:
— Иван Иванович?
— Я, товарищ генерал, — отозвался Протасов.
— Я же тебя сержантом помню.
— Мой ведомый гвардии лейтенант Афанасий Акулов, — представил я Петю. — И я.
— Небогато! — Ермаченков задумался. — Не густо. — Он потер кулаком свой круглый подбородок и, как бы подводя итог разговору, сказал. — Завтра подброшу тебе целую эскадрилью на «яках», в полном составе.
На другой день в условленное время я вылетел со своими ребятами встречать пополнение. Отбились от круживших над Херсонесом «мессершмиттов» и ушли на траверзу Балаклавы. «Яков» с Большой земли оказалось в строю не восемь, как сказал по телефону Василий Васильевич, а семь. Потом на земле выяснилось, что одного успели утопить два Me-109 — охотники. С трудом удалось избежать потерь новичков и при посадке на нашем перепаханном снарядами и бомбами «аэродроме».
Командующий прислал, как и обещал, эскадрилью на новеньких самолетах во главе с командиром — майором и комиссаром — капитаном.
Меня немного смутило, что командир был старше по воинскому званию и с академическим образованием. Но тут своя академия, херсонесская. Майор стал моим заместителем. А как быть с новым комиссаром, я не знал. Предложил выход он сам:
— Я прибыл сюда воевать и это главное, — сказал капитан. — Кем назначите меня для пользы дела, тем и буду: командиром звена, рядовым летчиком — мне все равно…
— Придется побыть день-другой без портфеля…
Командир и комиссар понравились. Хорошие парни — молодые, рвутся в бой. В глубине души мне вдруг стало жалко их всех: как они с такого аэродрома, в таких адских условиях будут воевать? Привыкать здесь некогда — завтра в бой.
Все, что можно было рассказать новичкам о работе истребителей на Херсонесском аэродроме, о задачах и особенностях воздушной войны под Севастополем, мы рассказали. Посоветовал пока посмотреть, как это делается практически.
Мы вылетели на рассвете до бомбежки и артналета и показали, как нужно разгонять «мессершмитты», чтобы не мешать взлету штурмовиков. Потом снова поднялись четверкой после бомбежки и после артналета. И взлет, и воздушный бой, и посадка выполнялись нами привычно: со стороны все это казалось необычайно просто. На третий вылет взяли с собой командира и комиссара. И они справились, хотя нам пришлось не столько вести бой, сколько оберегать их.
Среди дня выпала небольшая передышка. Пообедали. В блиндаж вбежал побывавший на КП группы Ныч и звонко, прямо с порога, потрясая бумажкой:
— Товарищи! Телеграмма Верховного Главнокомандования защитникам Севастополя. Все вскочили: где, что?
— Слушайте, — сказал Ныч и начал читать.
«Вице-адмиралу тов. Октябрьскому.
Генерал-майору тов. Петрову.
…Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа…»
Неожиданно майор повернулся ко мне.
— Товарищ капитан, разрешите, нам самостоятельный вылет, — попросил он. — Я сам поведу эскадрилью на сопровождение штурмовиков.
— А почему не со мной? — удивился было я. Но все сразу понял: после чтения телеграммы нетрудно было догадаться, что у каждого на душе.
Но, пожалуй, наш совет будет им не лишним.
— Хорошо! Только учтите, что неразрывность пары и взаимная выручка в бою, если на первый раз и не принесут вам победы, то спасут от многих неожиданностей. И еще — не гонитесь за количеством сбитых истребителей.
На всякий случай я все же послал с новой эскадрильей Макеева и Протасова и велел им держаться сзади эскадрильи метров на пятьсот и настолько же выше, чтобы сковывать в случае чего прорвавшихся «мессеров».
Сам же я взлетел парой вслед за штурмовиками и, набирая высоту, наблюдал за боевым порядком новичков. Майор был ведущий всей группы. Его заместителем — комиссар. Строй был боевой, но седьмой оказывался как бы лишним. То туда, то сюда ткнется.
«Пропадет сержант», подумал я тогда. Догнал его, показал: иди, мол, ведущим. Сержант кивнул головой, понял. Я и Акулов заняли места двух ведомых — появилось в строю третье полноценное звено. Давно не приходилось летать мне ведомым. Тут обязанностей — смотри в оба, да еще бы запасные глаза не мешало иметь на затылке. Осмотрелся. Опасности вроде бы близко нет. Все на своих местах. Глянул вниз — вздыбленная от множества взрывов, вся в дыму Бельбекская долина. Штурмовики начали свою работу. Значит — жди гостей.
И как-то сразу появилась небольшая группа «мессеров». Майор дал команду по радио и повел всю группу в лобовую атаку. Карусель закрутилась.
Пока штурмовикам ничего не угрожало, я не вмешивался в управление боем. Но вот показалась другая группа Me-109 — шесть штук. Их отсекает от «илов» пара Макеева. Она ведет бой в бешеном темпе. Немцы, с которыми кружилась в карусели группа майора, стали оттягивать бой на свою сторону. Тогда я дал сержанту команду поменяться местами, разогнал карусель, но оторваться от этой группы «мессершмиттов» не удалось. Немецкие истребители прибывали небольшими группами и со всех сторон «облепляли» девятку «яков». У комиссара сбили ведомого. Бросаюсь на выручку майору. Потом вдвоем с Акуловым спасаем сержанта. А в это время сбили майора и ведомого его звена. Второй ведомый майора пристроился к комиссару.
Я вызвал комиссара по радио и приказал ему немедленно пикированием выйти со своими ведомыми из боя, догнать штурмовики и прикрыть их на посадке.
Немного погодя, тоже самое приказал сделать Акулову и сержанту. Сам решил прикрыть их отход.
Вот здесь мне и досталось. Против меня шло сразу сорок самолетов противника.
Выполнение задачи и спасение было в одной — сбить их с толку сложными и стремительными маневрами, запутать, ошеломить.
Я не помню, что я выделывал тогда в самых фантастических каскадах фигур — пикировал, выходил в лобовые атаки, проваливался вниз.
Скоро немцы поняли, что «скопом» ничего не добьешься в такой свалке — только перебьешь своих. Часть «мессеров» отвалилась и пошла в догонку за «илами». Другая решила взять меня в клещи.
Мне казалось тогда, что от адского каскада фигур, в которые я бросал самолет, он разлетится вдребезги. Не раз помянул я потом добрым словом наших конструкторов: машина выдержала все, не подвела, спасла мне жизнь.
Во время этой сумасшедшей карусели я и не заметил, как оказался над Севастополем. С тревогой смотрю на стрелки приборов — хватило бы бензина!
«Илы» ушли.
Теперь — моя очередь: глупо становиться мишенью, когда задание выполнено и победа одержана. Но как уходить? Разъяренные гитлеровцы не отстанут: если не в воздухе, так при посадке меня непременно собьют. Я вспомнил тогда Чкалова: пролетел же тот под речным мостом. В этом единственная возможность уйти.
Преследовавшие меня «мессеры» взмыли вверх. Вероятно, их летчики ошалело старались понять, что делает этот русский самоубийца?
Спасай, родная земля!
Я свалил свой самолет ниже севастопольских крыш и повел его в каких-то метрах над искореженным асфальтом. Преследовать такую машину, не рискуя врезаться в землю, невозможно, но улица не бесконечна: гитлеровцы ждали либо взрыва, либо моего появления. И я, действительно, появился над домами, чтобы через секунды снова провалиться вниз. Опять «мессеры» вынуждены были отвернуть от земли.
Вижу обалделые лица людей на улицах. Узнаю: вот — Большая Морская. Вновь делаю ложное движение: выравниваю машину в нескольких метрах от мостовой, несусь между скелетами зданий вдоль улицы. Проводов нет. Только бы не зацепиться консолями за столбы или уцелевшие стволы деревьев. Инстинктивно чувствую, что сверху настигают «сто девятые», сворачиваю в прогалину между разрушенными домами, выскакиваю на другую улицу и снова — на Большую Морскую. Потом — улица Фрунзе. Развернулся за Приморским бульваром, обогнул Константиновский равелин, взмыл вверх и над морем — домой.
Сесть удалось с ходу. У капонира инженер Макеев спросил:
— Как, товарищ капитан, двигатель? На задание выпускать можно?
— Чудесный мотор, инженер. Спасибо. Штурмовики все сели?
— Что с этими танками сделается? Но у нас беда — от новой эскадрильи всего трое осталось: комиссар и два сержанта. Одного тут, на виду, над аэродромом свалили…
А на следующий день не стало ни комиссара, ни его ведомых.
