Федор Савельевич был колхозным бригадиром. Каждое утро к его маленькому домику стекались люди. Обожженные солнцем женщины в выгоревших платьях и белых платках сбивались в кучу возле крыльца и, вздыхая, делились между собой своими тревогами. Старики — сутулый Антип и маленький хрупкий Игнат — садились на завалинку и молча курили самокрутки, сплевывая под ноги горечь.
Бригадир давал наряд, и люди расходились каждый на свою работу. Уходили в поле и дед с внуком.
Это утро тоже ничем не отличалось от предыдущих. Только за завтраком Федор Савельевич сказал Леньке:
— Митюха-то в гости пошел, так ты не жди. Долго ходить будет.
«В гости. Знаю, в какие гости!» — подумал Ленька, но не обиделся на старика. Дед прав: боевое задание есть военная тайна.
— Дедушка, а вы возьмите меня с собой на работу. Вместо Мити. Я ведь, смотрите, совсем поправился.
— На работу? Это хорошо. Мало поможешь, и то хорошо. Можешь — пойдем. Устанешь — отдыхать будешь.
Предлагая старику свою помощь, Ленька еще не отказывался от мысли бежать на фронт. Этот вопрос оставался нерешенным. Просто он не мог, не имел права уходить, не дождавшись Мити…
В колхозе началась жатва. Лето дышало зноем. В неподвижном воздухе стоял терпкий запах гари — где-то горел лес, — запах разнотравья и тот милый сердцу крестьянина аромат, который источает в жару спелый хлеб.
Рожь косили вручную, как траву. Подкошенные стебли с шелестом валились на щетку стерни, и сухое зерно текло из колосьев.
Позади женщин-косцов подвигалась стайка ребятишек, которые вязали снопы, а Ленька собирал их и отвозил на рыжей лошаденке к месту скирдования. На скирде стоял сам Федор Савельевич, подавальщиком был такой же, как и Ленька, подросток.
Солнце жгло Леньке плечи и спину, жесткая ость колосьев прилипала к потному телу, колола и щекотала, глаза резало от пыли. Скирда росла медленно, очень медленно, а снопам на поле, казалось, не будет конца.
Обедали на меже, в тени деревьев. Бабы развязывали узелки, доставали ржаные лепешки, бутылки молока, отваренную рыбу и молодую картошку. У Федора Савельевича тоже был узелок, и Ленька с особенным аппетитом принялся за еду.
— Устал — ходи домой, — сказал дед. — Отдыхать будешь, а завтра снова работать будешь.
После бессонной ночи, да и не окрепший еще, Ленька и в самом деле очень сильно устал. Но уйти домой он отказался: в поле работали ребята намного моложе его. Так неужели он слабее их?
И снова Ленька возил снопы, долго возил, до самых сумерек…
Так прошло три долгих и тревожных дня. Тревожных потому, что Ленька постоянно думал о Мите, который, может быть рискуя жизнью, где-то выполняет трудное задание. Как он хотел в эти дни быть рядом с Митей! Как бы хотел помочь ему, делить с ним опасность, но… Но, пока он не партизан, приходилось просто ждать…
Митя возвратился на третий день вечером. Он зашел в избу как ни в чем не бывало, будто отлучался из дому на какой-нибудь час. И только загорелое узкое лицо выглядело еще более темным от солнца и осунувшимся.
— Ну как? Все в порядке? — спросил Ленька, здороваясь и заглядывая в самую глубь Митиных глаз.
Митя пожал плечами: дескать, все в норме!
— А я-то боялся!
— Постой, постой… — Митя внимательно посмотрел на Леньку, взял его за руку повыше локтя. — Ну-ка пойдем…
Он что-то сказал деду по-вепсски и увел Леньку в другую половину дома.
— Ты о чем это говоришь? — все так же не выпуская Ленькину руку, спросил он.
Ленька понял, что не сказать правду он не сможет, и признался:
— Я тогда не спал… — и отвел глаза.
— Ага… Понятно. — Митя отпустил Леньку, сел на подоконник. — Не спал, говоришь… — Он уставился в пол и долго о чем-то думал. — И все видел?
— Видел.
— Кому проболтался?
— Никому! — Ленька вскинул голову. — Честное пионерское, никому! Даже дедушке не сказал.
Опять наступило молчание.
— Ладно. Иногда и спящим притвориться надо уметь. Только мне больше никогда не ври. Понял? Я-то верил тебе… Думал, не спишь, так сказать хотел, что ухожу… Ну, и попрощаться… По правде говоря, не надеялся, что застану тебя здесь. Думал, сбежишь…
— Я тебя ждал.
— Вот и хорошо. Мы с тобой тут такое дело развернем!
— Дело?! Какое?
— Потом поговорим. Я страшно хочу есть. Вы-то ужинали?
— Да.
— Тогда обожди немного. Я сейчас! — И Митя быстро ушел к деду.
Ленька понял, что у Мити со стариком, видимо, будет «свой» разговор, которому не следует мешать. Он подошел к окну и стал смотреть на улицу.
Ребятишки загоняли коров в хлевы, женщины носили воду из колодца, дед Антип, примостившись на завалинке, отбивал косы. Было хорошо слышно, как четко и ритмично чакал молоток.
Все как обычно, как всегда. И в то же время Ленька чувствовал, что для него этот вечер будет особенным: сегодня он решит окончательно — останется здесь или навсегда покинет эту тихую мирную деревеньку.
Уйти или остаться? Это был вопрос жизни, на который Ленька должен ответить сам, а ответить трудно. Митя — партизан. Наверняка здесь еще есть партизаны, может быть, целый отряд. Фронт близко, значит, партизаны скоро начнут действовать. Тогда надо остаться и делать все, что скажут, делать то, что делает в колхозе Митя: только так можно надеяться попасть в отряд…
Леньке подумалось, что это очень мудрое и правильное решение. И оттого, что он принял его самостоятельно, сразу стало легче на душе, исчезли сомнения и захотелось немедленно приступить к неведомому еще «делу».
Но «дело» оказалось вовсе не боевым — рыбная ловля.
— А я-то дума-ал… — разочарованно протянул Ленька.
— Что думал? — усмехнулся Митя. — Ты думал, что нам с тобой поручат взять в плен Гитлера?
— При чем тут Гитлера в плен! — взорвался Ленька. — Снопы возить и то больше толку, чем рыбалка.
— Вот оно что!.. — Темные брови Мити сдвинулись, как у взрослого человека, которому задали трудную задачу. — Если фашисты сюда придут, ты что жрать будешь? Ты что, думаешь, они для партизан магазины откроют? Пожалуйста, приходите, покупайте, что вам надо! Или, по-твоему, партизану еда не нужна? Был бы автомат, да гранаты, да патронов побольше?!
Ленька растерянно моргал рыжеватыми ресницами: он и в самом деле никогда не думал о том, как и чем живут настоящие партизаны, что они едят и где берут эту еду. Он знал только одно: партизаны бьют фашистов.
— Так, значит, рыбу-то надо…
— Вот тебе и «значит»!.. — передразнил его Митя. — В общем, если ты не желаешь помогать, я найду другого напарника.
— Нет, нет! — испугался Ленька. — Никого не ищи, я с тобой буду… Мы вместе будем… И знаешь, я хотел еще попросить тебя… — Ленька запнулся.
— Ну?
— Я хочу научиться говорить по-вепсски. Хоть немножечко научиться! — добавил он поспешно, боясь, что Митя не поймет его желание.
Но Митя отнесся к этому одобрительно и серьезно, охотно согласившись быть учителем.
— Между прочим, — сказал он, — с севера наступают финны, а наш язык немножко похож на финский. На войне это может пригодиться.
7
Каждое утро, когда еще отава на скошенных лугах дымно синела от росы и в ложбинах молочно белел туман, Митя и Ленька с большими берестяными кошелями на спинах уходили на озеро, широко раскинувшееся за перелеском в километре от Коровьей пустоши. Роса обжигала босые ноги, крупными каплями скатывалась с листвы за ворот, щекотала кожу, глухо барабанила по пустым кошелям. И каждый раз Ленька вспоминал, как он вот так же на зорьке уходил с отцом на лесные озера и речки, как учился распознавать по голосам птиц и запомнил только короткую переливчатую песенку зарянки, теньканье пеночки да одиноко-грустное рюмканье зяблика. Отец хорошо знал птиц, но передать свои знания так и не успел…
И вот теперь, когда зарянка первой начинала в перелеске утренний концерт, Леньке казалось, что эта оранжевогрудая пичужка тоже прилетела оттуда, из-под Ленинграда, чтобы не попасть в плен и не петь лютым врагам свои короткие тихие песенки.
Меж суковатых зеленостволых осин ребята спускались по узенькой тропинке на берег, сталкивали на темную, теплую с ночи воду долбленую лодку-осиновку и тихо плыли смотреть сети. Сетей много. Федор Савельевич собрал их с трех деревень — чего им пылиться на чердаках, в сараях да кладовках, если в семьях нет рыбаков? И дела хватало на целый день: поднимать сети, сушить их, чистить выловленную рыбу, солить ее, потом снова ставить снасти на ночь, чтобы утром опять спешить на озеро с берестяными кошелями за спиной.
Над озером, как пар, легкой пылью стлался туман. Пыль эта приходила в движение и невесомо струилась через лодку, оседая на одежде мелкой росой. Митя сидел на корме и без плеска и стука размеренно погружал широкое весло то справа, то слева, и послушная осиновка, шелестя рассекаемой водой, легко скользила по озерной глади.
