Вся деревня, женщины, старики, дети стояли вокруг братской могилы.
Федосия Кравчук отдавала родной земле останки единственного сына. Отдавала земле тело дочери старая Шариха. Остальные были незнакомые, но всем казалось, что в могильной яме лежат их сыновья, мужья, братья. В этот день ни у кого не было более близких людей, чем эти погибшие, глядящие мертвыми лицами в небо. Это были бойцы Красной Армии. Их армия.
— Родина никогда не забудет, — растроганным голосом говорил Шалов.
Да, они знали, что никогда не в состоянии будут забыть. Что в их памяти навсегда останутся лица погибших и этот день, когда они предавали их земле. Общая могила соединила тех, что погибли, отступая, что под ураганным огнем неприятеля покидали деревню, и тех, что пришли ее освободить, что вырвали ее из рук врага.
Спокойными глазами глядели люди вокруг. Да, это была война. Кровью, огнем и железом обрушилась она на деревню. Но здесь перед ними лежали те, что были символом непоколебимой веры, поддерживавшей деревню в самые страшные, в самые черные дни. Веры в то, что они придут, что последнее слово будет за ними. Шалов наклонился, взял комок смерзшейся земли и бросил в могилу. И все, один за другим, стали наклоняться и бросать в могильную яму по горсти родной земли. Чтобы им спокойно спалось в могиле. Чтобы они чувствовали на сердце родную землю, свободную родную землю. Братские руки выкопали им эту могилу, братские руки покрывали их тела родной землей.
— Брось, Нюрка, брось, — обратилась мать к двухлетней девочке. Ребенок взял горсточку земли и осторожно бросил вниз. Детские ручки выкапывали из-под снега темную землю и сталкивали ее вниз. Бойцы работали лопатами. Наконец, яма сравнялась с землей. Над могилой вырос холмик.
— Весной посадим цветы, — сказала Малючиха.
— Зеленую траву посеем, — прибавила Фрося. — Из каждого двора рассады принесем.
Расходились медленно. Торжественная печаль была в сердцах. Они погибли за свою землю. Так и раньше бывало, хотя бы и в восемнадцатом году, и многие это помнили. Мало ли тогда народу погибло и из их деревни? Землю защищают кровью и жизнью людей, выросших из этой земли и живущих на этой земле. И это просто и ясно.
* * *
Расходились в молчании, но уже минуту спустя в деревне раздавались шум и разговоры. Женщины тащили красноармейцев к себе, каждой хотелось, чтоб и у нее остановились бойцы.
К Шалову отправилась целая делегация.
— Товарищ командир, у нас к вам просьба, — начала Терпилиха. — Хотелось бы угостить своих, а нечем…
Он рассмеялся.
— Что ж я тут могу поделать?
— Да у нас бы нашлось чем, только бы вы нам помогли… У нас все закопано, спрятано в землю. Когда немцы шли, мы и спрятали. А как же теперь откопать? У нас нечем, земля, как камень. А у вас инструменты есть, вы бы дали красноармейцев, в два счета откопают.
— Что ж, давайте. Эй, ребята, кто хочет помочь?
Добровольцев нашлось немало. Женщины, проваливаясь по пояс в снег, отправились в поля.
— Здесь, вот у этого кустика…
— Что вы говорите, мама! С этой стороны, с этой!
— А ты не вмешивайся, когда еще мал! Не помню я, что ли?
— Овечку зарежьте, ничего овечка, сварите в котле, будет что поесть, — уговаривал своих квартирантов хромой Александр.
— Да ведь у вас всего одна?
— Одна… Было больше, да немцы зарезали. А эта осталась.
— Неужто мы у вас последнюю овцу заберем? Нет, это нельзя!
Он молитвенно сложил руки.
— Сыночки, не обижайте вы меня. Я от всего сердца даю, от всей души. Чем же я вас угощу? Только эта овца и осталась… Так вы уж не отказывайтесь, не обижайте…
Бабы вытаскивали из тайников, с чердаков, из подполий все, что могли. Сало зарезанных еще осенью свиней, связки чесноку, бутылки меда, даже семечки.
Раненые разместились в двух уцелевших комнатах сельсовета. Там уже суетилась ко всеобщей зависти Фрося, которая когда-то окончила санитарные курсы. Очень важная, она бегала из комнаты в комнату в белом фартуке и белой косынке, крепко стягивающей волосы. Женщины и девушки столпились у дверей.
— А вам чего? — бросил им на ходу молодой веселый врач.
— Помочь хотим… в лазарете…
— Что ж тут помогать? Все уже сделано, двух девушек я принял, санитары у нас есть…
Они разочарованными глазами глядели на него.
— Пол бы вымыть, грязно…
— Пол? Пол, пожалуй, действительно хорошо бы вымыть.
Они кинулись по домам и вскоре их явилась целая толпа с ведрами, щетками, тряпками.
— Что это вы, вдесятером пол мыть будете?
Шепотом, чтобы не помешать раненым, они принялись ссориться между собой.
Всем хотелось хоть чем-нибудь помочь этим беспомощно лежащим парням. Подать воды, отвести волосы со лба, присмотреть, чтобы кто не оставил дверь открытой, не напустил холоду в избу.
В комнату робко протиснулась Лидия Грохач.
— Тоже хотите помогать? — спросил врач.
Она оказала:
— Женщина у нас рожает… Не зайдете ли, вы ведь доктор…
— Вот тебе на! Я же хирург…
— Да это все равно, доктор всегда доктор. Очень уж она мучится, утром-то она таскала немцев за ноги из избы, ну, схватки и начались…
— Что ж, делать нечего, надо итти, — весело решил он. — Новый гражданин родится, надо помочь. Раненых оставляю на тебя, Кузьма. Ну, где это?
Лидия торопливо повела его к избе Левонюков. Потирая озябшие руки, он шел за ней.
— Вы бы варежки надели, такой мороз!
— Да вот были варежки и ночью пропали… Обронил где-то, что ли. Теперь остался без варежек.
Она робко взглянула на него, потом быстро стащила с рук толстые косматые перчатки собственной работы, вышитые по краям красными и голубыми цветами.
— Что вы, что вы! — защищался он. — С чем же вы-то останетесь?
— У меня есть другие, — солгала она. — Я хорошо спрятала, немцы не нашли, а вы ведь доктор, вам руки нужны. — Он заметил, что у нее дрожат губы и засмеялся:
— Ну, что ж, раз вы такая упрямая, давайте!
В сенях избы Левонюков столпились бабы. Они быстро расступились перед врачом.
— А ребенок уже родился, — заметила одна.
— Так что я уже и не нужен.
— Нет, вы все же загляните к ней, загляните, очень уж долго она мучилась, совсем ослабла.
— Вот, тетушка, я вам доктора привела, — объявила Лидия.
— Что ты, что ты, зачем доктор? Такой молоденький, — удивилась больная. — Вы вот ребенка посмотрите, а со мной ничего не сделается, что я, первый раз рожаю, что ли?
Он наклонился над люлькой.
— Мальчик?
— Мальчик, мальчик. У меня только одна девочка, Нюрка, а то одни мальчики… Такой уж у нас род…
— Молодец мальчик. Как же вы его назовете, а?
— Да мы уж тут с бабами говорили… Я было хотела Митей назвать, по старшему брату, но, говорят, это нехорошо…
— А что с братом?
— Да ведь его брата, моего старшего сына, хоронили сегодня со всеми… Месяц на виселице висел сын-то мой, а сегодня я его сама сняла, — объяснила женщина.
Врач смутился.
— Я не знал, что это ваш сын…
— Мой самый старший, как же… К партизанам пробирался, ну, поймали его немцы… Самый старший, семнадцатый год ему пошел. Я и хотела назвать, как его, — Митя. А они не советуют, говорят, не надо, так я уж теперь и сама не знаю, как…
— Назовите Виктором, — посоветовал врач. — Победитель, значит. Как раз сегодня родился, вот и назовите победителем…
Она задумалась.
— Ну, если это значит победитель, пусть будет Виктор, а, Лидия?
— Раз вам так советуют…
— Что тут долго думать! Во всей деревне ни одного Виктора нет. Пусть будет Виктор. Да вы присядьте, присядьте, посидите с нами.
— Спасибо, меня раненые ждут.
— Вы уж всех перевязали, бабы говорят. Посидите минутку. У всех в избах красноармейцы, а у меня, что я вот родить собралась, никого… А ты, Лидия, достань спирту из шкафчика, там есть бутылочка.
— Вам, может, лучше не пить, — робко пробормотал он.
Она улыбнулась.
— Это почему же? Вы ученый, как раненых лечить, а бабьего мяса, видно, не понимаете. Рюмка спирту сразу на ноги ставит.
Он не возражал больше. Лидия налила в толстый зеленоватый стакан.
— За здоровье маленького, чтобы рос здоровый…
— Чтобы никогда в жизни немцев в избе не увидел.
— Чтоб каждый день его рождения обозначался новой победой.
— Чтоб вырос таким, как Митя…
— И дожил в счастье до взрослых лет.
Врач смертельно устал, и рюмка спирта сразу опьянила его. Ему казалось, что война осталась где-то далеко, далеко. Стены хаты были белы, яркими красками алели нарисованные на печке цветы и вышитые полотенца по углам.
— Лидия, покажи-ка доктору карточку, она там, за иконой заткнута, покажи…
Врач взял в руки выцветший снимок. На него задорно смотрело молоденькое лицо, с волосами ежиком, простое, обыкновенное лицо деревенского парня.
