выйдут?! — закричал Матье и вытянул вперед длинную руку, как бы грозя кому-то в темноту.
— Ни сегодня, ни завтра не выйдут.
Лезанфан рассказал, что после того как получились вести о русской победе под Москвой, у железнодорожников без всякого между собой сговора, одновременно почти у всех, явилась мысль сейчас же, здесь же на месте задержать отправку немецких подкреплений. Очень быстро от человека к человеку передалось это решение, — люди понимали друг друга с одного кивка, один другому улыбнется, кивнет, и становится ясно, что надо делать.
«Работа сейчас же забурлила, и вышло такое чудное рагу, какого не делают и в Нормандии на рождество. Все паровозы нашего узла — целых тридцать два, — ни вперед, моя красотка-кантиньерша, ни назад, дружочек мой. Немцы бегают, орут, грозят. Вызывали полковника, — тот кричал и приказывал «под страхом смерти». А страх-то, господин полковник, у нас, извините, пожалуйста, весь израсходовался, — паровоз в ответ на его вежливость тоже вежливо прошипел и остался на месте. Полковник тут же сам застрелил машиниста, — вы знаете его, Буате, Эмиль Буате, чудный парень. Но, извините, полковник, страха у нас все равно нет. И со вторым паровозом тоже. И с третьим. Тогда эта гитлеровская сволочь стреляет во второго машиниста, — убивает. Это — Поль из Шарлеруа, фамилию его не знаю. И в третьего стреляет.
— И тоже убивает? — спросил Матье.
— Тоже — убил. Тот крикнуть успел: «Месть! Победа!» и упал около паровоза.
— А кто же был третий? — спросил Матье.
Но Лезанфан, как будто не слышав вопроса, продолжал:
— И тогда все зашумели. Всюду побросали работу. Все двинулись в депо. Что будет там, не знаю.
— Кто же там организатор?
— Лезанфан же сказал — никто, само собою вышло.
— Я этого не говорил. Я-то хорошо знаю, кто. Русские — вот кто там организатор. Их победа под Москвой всех зажгла: «И славный их пример — порука, что мы не дрогнем пред врагом», — пропел Лезанфан.
— Снимите шляпы, почтим героев молча. И сейчас же всем отрядом двинемся туда на помощь. Ты не сказал, Лезанфан, кто был третий, расстрелянный полковником.
— Это сын…
— Мой? — тихо спросил ван дер Смиссен.
— Да, ты угадал, твой сын, Смиссен. К нему на паровоз поставили Марике заложницей. Так она, говорят, соскочила с паровоза, когда полковник поднял на твоего сына револьвер и бросилась на Летуле, но тот все-таки успел выстрелить в твоего сына; тут-то и началась всеобщая суматоха.
— Что же ты сразу-то об этом не сказал?
— Я не решался, я не знал, как сказать… У меня в сердце застряли слезы.
* * *
Появление отряда Матье на привокзальных путях было внезапным. Выстрелы, раздавшиеся из темноты по постам охраны, усилили волнение и замешательство, начавшиеся около паровозного депо и мастерских. Полковник Летуле и майор спешно отбыли в комендатуру в доме ван-Экенов.
Отряду Матье удалось освободить двадцать заложников, назначенных сопровождать эшелоны, — в числе освобожденных была и Марике.
Увидев Марике, Матье ощутил, как он измучился за этот день: у него нехватило сил на радость. Марике же встретила его сурово: какое-то еще непонятное ей новое чувство владело ею всевластно. Она держалась замкнуто и была сурова не только с Матье, но и со всеми.
Матье приказал своему отряду разойтись по условленным местам, где люди могли укрыться. Сам же вместе с женой и Иохимом скрылся в домике кладбищенского сторожа возле канала, недалеко от дома ван-Экенов. «Вблизи твоего дома тебя искать не будут», — посоветовал ему Иохим.
Здесь Матье и Марике узнали, что Альберт пытался взорвать дом ван-Экенов и был расстрелял в саду под старой яблоней.
Марике сознавала, что надо спешно оставить город. Но уходить не спешила. Что-то удерживало ее. А она не решалась признаться в этом мужу. Матье тоже не торопился уходить. Его тоже удерживало какое-то задуманное дело, в котором он не хотел открыться жене.
Когда же все было готово к бегству, Марике попросила Матье подождать еще немного, пока она побывает на кладбище.
— Зачем тебе туда? — спросил Матье. Марике ответила с гневом:
— Не трогай ты меня. И не расспрашивай. И не отговаривай. И не доказывай ты мне ничего. Пусть кто хочет как угодно это назовет и как угодно об этом говорит — мне все равно.
Матье припомнил долетевшие до него слова из разговора, который перед тем вела Марике с кладбищенским сторожем. Он понял, что она хочет зарыть на кладбище реликвии, оставшиеся от Ренэ, чтобы создать себе место, где сможет остаться одна со своими воспоминаниями, когда придет победа и для всех вернется жизнь.
Слушая Марике, Матье боялся выказать ей нежность. Но теперь ему стало до трепета страшно, что он мог ее потерять. Он почувствовал к ней благодарность за живущую в ней такую же печаль, как у него на сердце, и ему показалось, что воспоминание о Ренэ связывает их двоих больше и крепче, чем долгая жизнь, прожитая вместе.
Сторож зарыл реликвии по указанию Марике и обложил место, как обкладывают могильный холм. Марике попросила его уйти. Она осталась одна.
Астры на соседних могилах порыжели и согнулись до земли. Цветы же, которые были за стеклом, стояли свежие и улыбались. Уже начинал брезжить рассвет. Предстоял солнечный декабрьский день с влажным морским ветерком.
Марике опустилась на колени. Ей хотелось вспомнить Ренэ. Но она вспомнила капитана, майора, полковника Летуле. Первый луч солнца скользнул по увядшим порыжелым цветам. «Как, — подумала Марике, — мы уйдем сейчас из своего города, из своего дома, а эти изверги останутся здесь, они будут ходить по комнатам, где был Ренэ, где Ренэ рос, где Ренэ улыбался солнцу. И я смею уединяться со своей печалью, когда эти уродливые, страшные чудовища живы и находятся здесь, среди наших людей, в наших домах. Чего же стоит вся моя печаль? И чего же я ждала всю мою жизнь? Они убили когда-то мою юность, и я ответила на это только печалью. Они убили моего сына, и я тоже это покорно снесу? И завтра они убьют моего мужа…» Марике вспомнила, как несчастья отдалили ее когда-то от жизни, как любовь к сыну только увеличила ее страх перед будущим. И вспомнила также знакомое ей ощущение силы, живущей в ней. Эта скрытая сила была ненависть. Раньше ненависть была в ней беспредметной. Теперь Марике знала своих врагов. Теперь она смотрела судьбе в глаза. Теперь ее не страшили никакие угрозы рока.
Ненависть вернула Марике к жизни. Ненависть дала ей решимость и смелость.
Марике повернула в сторону, противоположную той, где ждал ее Матье.
Она пробралась к кустарнику,
