Вечер был не особенно морозный и не очень светлый, хотя все небо, удивительно чистое, было усыпано звездами. Ночь всегда была доброй союзницей партизан. Немцы избегали ночных вылазок, боялись темноты и облавы проводили обычно на рассвете. И с наступлением вечера партизаны вели себя куда более свободно и весело, чем днем. А с приходом Гагары, когда силы почти удвоились, все почувствовали себя еще более уверенно.
У партизанских костров уже покончили с кашей Сукасьяна, как в шутку называли ужин из приевшегося пшена, и приступили к чаю, когда Ниночка Чопорова и Нестор Степовой начали прием с Большой земли.
В землянке радистов было, как всегда по вечерам, довольно много народу. Сюда прибегал от своих больных, чтобы узнать последние новости, доктор Сухаренко, за тем же приходили взводные пропагандисты, которые интересовались сводками Совинформбюро для утренней беседы с бойцами. Здесь можно было увидеть и воздыхателей Ниночки и Тани Кашириной. Иные же забегали просто на огонек, чтобы погреться. У радистов всегда было тепло, пахло домашним уютом, по которому истосковались партизанские сердца. И никто не обижался на строгое предупреждение Тани Кашириной: «Ноги хорошо вытер?» Никого не смущал ворчливый вопрос Нестора: «Что, язык пришел почесать?» Гости знали — хозяева отходчивы и, может быть, на прощание даже кружечкой чаю угостят. Эта знакомая синяя эмалированная кружка ходила по рукам, как трубка мира у индейцев.
Но в этот вечер Нестор и Таня Каширина были, на удивление, приветливы, и не было слышно язвительных вопросов.
Как это ни странно, но сегодня Нестор и Таня не только не были огорчены обычным наплывом гостей, но даже как будто радовались их приходу. Оказалось, товарищи нисколько не мешали им оставаться наедине друг с другом. Они смеялись вместе с Сухаренко над шуткой, припасенной доктором для вечерней встречи с друзьями, и становились серьезными, когда говорил судруг Пражма. Они горячо обсуждали новости, принесенные командиром конной разведки Данилой Грунтовым, и все же оставались наедине друг с другом.
В землянке становилось жарко, и Нестор, садясь к приемнику, хотел снять гимнастерку и остаться в тельняшке, как это делал не раз, но вдруг раздумал и взглянул на Таню. Она в это время, казалось, была увлечена разговором с Ниночкой, но заметила взгляд Нестора и улыбнулась ему.
— Тише, товарищи, начинается прием! — сказал Нестор.
Гости стали расходиться, так как знали, что во время расшифровки, которая последует за приемом, никому не разрешается присутствовать, кроме людей, непосредственно причастных к делу, командира и начштаба отряда.
Ниночка скоро сменила Нестора у аппарата, а Нестор взялся за расшифровку и вдруг, повернув русоволосую голову к Тане, закричал:
— Таня, майора наградили орденом! — Он помолчал с минуту. — И меня. Партизанской медалью первой степени. — Продолжая лихорадочно записывать, он говорил: — И Пражму, Вануша Сукасьяна, Алоиза Ковача…
Таня подошла к Нестору.
— Пока вы с Ниночкой заняты приемом, — сказала она, — я отнесу майору раскодированное, ему будет приятно, — и Таня взяла запись о награждении. Она уважала Зорича, и ей было радостно, что ее любимого командира оценили там, в центре. Нестор и Ниночка продолжали расшифровку, а Таня, накинув на себя меховой жилет, отправилась в штабную землянку.
Здесь Таня застала Пражму, старшего лейтенанта Волостнова и нового комвзвода. Они оживленно о чем-то спорили, но при появлении девушки разговор сразу оборвался, и она поняла, что пришла некстати. Это было видно и по недовольному лицу Зорича, повернувшемуся к ней.
— Ну, чего тебе, Каширина?
Таня, когда шла к майору, совсем иначе представляла себе эту встречу. Она радовалась, что может первой поздравить его с награждением, и, улыбаясь, думала о том, как сообщить об этом. Кто знал, что она придет так некстати! При виде сердитого лица Зорича и вопрошающего, холодного взгляда новенького — она еще не знала его фамилии — у Тани вылетели из головы заготовленные фразы, и она сказала только то, что было положено по уставу:
— Разрешите доложить, товарищ майор?
— Ну, ну, докладывай, — ответил командир отряда, И хотя слова звучали нетерпеливо, выражение его лица и взгляда смягчилось, как будто он уже догадался о ее волнении и детском разочаровании.
Она не выдержала официального тона, требуемого уставом, на ее губах заиграла улыбка, и Таня не то воскликнула, не то закричала:
— Поздравляю, товарищ майор! Вы награждены орденом… — и она протянула расшифрованную Нестором радиограмму. — Вот! И судруг Пражма награжден, и Алоиз Ковач… -и вдруг осеклась и покраснела, — и Степовой. Партизанской медалью… — уже тише продолжала Таня.
— А… вот это правильно! — воскликнул Зорич. — Вот это правильно, что Нестора… Вот это правильно! — и потянулся за радиограммой.
Зорича стали поздравлять.
— О, и нашего Сукасьяна наградили! — воскликнул . Александр Пантелеймонович, и видно было, что он очень доволен награждением боевых друзей. Но тут майор вспомнил о тех, кто вверил в его руки свои судьбы, и сказал, обращаясь к Волостнову:
— Надо, Владимир Георгиевич, сделать список награжденных по всей форме и приказик заготовить, чтобы утром перед строем и зачитать его… — Он опять повернулся к Тане, желая поблагодарить ее и сказать, что она свободна и может идти, когда снаружи, где-то очень близко, послышались взрывы гранат и пулеметная очередь, винтовочные выстрелы.
Все вскочили, и Зорич, как был в одной гимнастерке, кинулся вон из землянки, а за ним Пражма и новенький. Таня тоже выбежала на двор, под черное, в звездах небо. Но звезды тускнели в ярком свете пожара, начавшегося с левого края базы, почти на стыке с лагерем отряда Гагары, и Таня подумала, что это, должно быть, горят сенники, и еще подумала, что это нагрянули каратели и сейчас будет бой. Надо помочь Нестору и Ниночке спасать рацию и секретные коды, за которые они отвечают. Но тут она почувствовала сильный удар в грудь и в шею. Ей показалось, что она вдруг попала в горячий водоворот. И, захлебываясь, она стала склоняться все ниже и ниже к земле, укрытой пушистым снегом, падая как-то боком, с согнутой в локте белой рукой, которую она прижала к груди, обагренной кровью…
Из всех землянок и шалашей выбегали партизаны, слышались слова команды, но никто еще толком не знал, что произошло, откуда сделано нападение, кто нападающий и с какими силами имеют дело. Зорич был ранен в ногу, и Николай Трундаев силком уволок его в землянку. Майор отдал приказ залечь в оборону. Доктор Сухаренко осмотрел рану и успокоился тем, что она сквозная. «Вот и пуля!» — говорил доктор, держа ее на ладони. У Зорича мутилось сознание, но он продолжал давать распоряжения и указания командирам и связным. Они то и дело вбегали и выбегали из землянки.
Появился Волостнов. Кубанка с красной лентой была сдвинута на затылок, под расстегнутой тужуркой видны были ремни и открытая кобура, из которой торчал пистолет. Волостнов еще с порога стал докладывать, что нападение сделано не со стороны дедины. В боевую готовность приведены ручные пулеметы, но он приказал в открытый бой не вступать.
— Правильно, — одобрительно кивал Зорич и морщился от боли, так как и доктор не терял времени. Он промывал рану спиртом, присыпал порошком, отчего не становилось легче. Потом Сухаренко взял ногу в лубки. Только тогда доктор успокоился.
— Теперь, пан майор, — сказал Сухаренко, — можете командовать хоть парадом.
— Доктор, позаботьтесь о своем лазарете… — приказал Александр Пантелеймонович. — Лошадей возьмите у Грунтового, — и Зорич повернулся к Волостнову. — Ничего не поделаешь, надо уходить. Прикрывать отход будешь ты, Владимир Георгиевич, с Агладзе. Возьмите человек пятнадцать по своему усмотрению…
— Слушаюсь…
Перестрелка затихла, командиры взводов через связных докладывали обстановку. Противник прошел через сенники, забросав их гранатами и обстреляв зажигательными пулями. В сенниках отдыхали разведчики Грунтового и хозяйственная команда Сукасьяна. Не все успели выбраться.
Прибежал, запыхавшись, Агладзе. Он в своей стихии, разгоряченное лицо дышит отвагой, близость врага пьянит капитана. Агладзе уже успел связаться с Гагарой и договорился о совместных действиях. Гагара следует на запад, но тоже оставляет сильный заслон.
— Противник отступает к дедине, — доложил Агладзе.
Вошел Свидоник, которого Зорич посылал к радистам.
— Тяжело ранена Каширина, — сообщил он.
— Сухаренко смотрел?
— Пуля попала в горло. Тяжелое ранение, говорит доктор. Навряд ли выживет. Неприятное ранение и у Ниночки.
— Что значит неприятное? — сердито спросил Зорич.
