«Мишень» тоже детище матросов. Чтобы отвлечь вражеские самолеты от настоящих целей, мы, используя рельеф берега, кое-где сами ставили «баржи», на которые ночью вражеские самолеты и сбрасывали свой груз.
Остатки одной из таких «барж» и были у того берега. Может, второй раз на одну приманку клюнули летчики?
Вот мы и похохатывали.
Зато утром, когда стал отчетливо виден тот берег, мы долго угрюмо молчали, глядя на торчащие из воды ребра двух деревянных барж.
Часов через пять или шесть нагрянула комиссия с такими полномочиями, что зашагал в штрафную — говори, еще легко отделался.
Она и установила, что в полной темноте буксирный пароход снизу привел баржи сюда и приткнул к берегу под «кормой» нашей мишени; по своей наивности капитан буксира посчитал, что замаскировал их хорошо, вот и сохранил от нас в тайне свой приход.
Теперь, после собраний, подобные случаи, когда мы не знали об идущем к нам караване, исключались начисто, теперь оперативный дежурный по дивизиону перед наступлением сумерек был обязан взять на особый учет все суда, направляющиеся к нам с соседних участков; сам о них спрашивал, а не ждал, когда и что сообщат.
На одном из таких собраний не помню кто предложил и довольно-таки своеобразное траление мин на мелководье, где, как я уже говорил, появление катера-тральщика было равносильно самоубийству.
Этот способ траления сводился к тому, что тральщик, которому предстояло обработать мелководную минную банку, по чистой воде поднимал трал в верхнюю ее часть, где и отдавал буксир. Теперь трал самосплавом шел по минному полю, а катер следовал параллельным курсом и по безопасному фарватеру, чтобы в нужный момент взять трал на буксир и вновь поднять в изначальную точку траления.
Конечно, этот способ борьбы с вражескими минами имел много недостатков (медлительность траления, отклонение полосы траления от заданного направления и так далее), но все равно и он пригодился нам.
Короче говоря, траление возобновилось с еще большим неистовством.
А что касается настроения людей, атмосферы, в которой нам приходилось работать, об этом лучше всего судить, как мне кажется, по таким трем случаям.
Все мы, пришедшие на Волгу с различных морей, очень пренебрежительно относились к речным штормам: что нам волнение в этой речке, если мы и с океанской волной на «ты»?
И вот ночью на Волге разгулялся ветер-низовик. Его напор был так неистов, что одну трал-баржу сорвало со швартовых и понесло. Мы только проводили ее глазами: нечего было и думать начинать погоню за ней при такой волне. Да и нельзя нам было подходить к трал-барже — сразу начисто исчезло бы наше размагничивание.
К утру шторм утих. О нем теперь напоминали только сломанные деревья и наша трал-баржа, которую недавними волнами выбросило на пески, да так, что от нее до воды метров двадцать оказалось.
Шторм — стихийное бедствие, и мы еще дешево отделались, временно потеряв лишь одну трал-баржу, так что ни мне, ни кому-то другому наказания большого не предвиделось. Но общее желание поскорее очистить Волгу от вражеских мин было настолько велико, что несколько доброхотов тут же начали подсчитывать, сколько и на какое время потребуется людей, чтобы вырыть канаву-канал от Волги до трал-баржи; с учетом только своих сил и сил жителей прибрежных деревень, в помощи которых никто из нас ни на минуту не сомневался.
А представитель Наркомата речного флота в это время остановил буксирный пароход «Лев» и предложил его капитану завести на трал-баржу буксир и попытаться стащить ее с песков.
Попытка «Льва» закончилась тем, что трал-баржа осталась на песках, а он сломал свой буксирный гак. Но ни слова упрека не было высказано в наш адрес. «Лев» просто ушел в ближайший затон, оставив на наше попечение свой караван.
Ушел «Лев», с тремя нефтеналивными баржами на буксире появился «король» волжских буксиров — «Степан Разин». Представитель Наркомата речного флота остановил и его.
На мостик «Степана Разина» вместе с представителем наркомата поднялся и я; в тот момент я и сам не знал, чего хотел: с одной стороны, хорошо бы снять трал-баржу с песков, с другой… А вдруг и у «Степана Разина» что-нибудь сломается?
— Тяпком (рывком) ее, тяпком, — достаточно громко прошептал кто-то из речников, служивших у меня, когда буксир от «Степана Разина» был заведен на трал-баржу.
Капитан буксирного парохода покосился на него и скомандовал:
— Малый вперед!
Я не смотрел на трал-баржу. Мне было больно от одной мысли, что сейчас наша трал-баржа, как мертвый якорь, остановит и «Степана Разина», который в то время считался мощнейшим буксиром Волги.
Я с минуты на минуту ждал, что вот сейчас капитан буксира сначала застопорит машину, а потом и начнутся «тяпки», но он спросил:
— Куда тебе поставить ее?
Я оглянулся. Оказывается, вспахав пески, трал-баржа теперь послушно шла на буксире «Степана Разина». Второй случай произошел вскоре после этого.
Группа моих катеров-тральщиков заканчивала последние приготовления и вот-вот должна была выйти на траление. Все было спланировано «по последнему слову науки», как зубоскалили матросы: и число тральных галсов, и время нахождения на каждом из них, и так далее. И вдруг в самый последний момент матросы обнаружили, что пьян командир отделения минеров одного из катеров-тральщиков старшина 1-й статьи Тимофей Р.
Я только глянул в его остекленевшие глаза, сразу понял, что сейчас говорить с ним бесполезно, что к тралению его допускать ни в коем случае нельзя. Помнится, приказал уложить его спать, а сам напялил на себя комбинезон и занял в тральном расчете место командира отделения минеров.
Конечно, я не обязан был поступать так, конечно, минеры катера-тральщика могли бы и без меня справиться с работой, но я заменил Тимофея Р. Сделал это исключительно потому, что хотелось как можно точнее выполнить весь план траления и тем самым разбить мнение некоторых маловеров, утверждавших, будто бы в нашем тральном деле планирование — лишняя затея.
И проработал за командира отделения минеров весь долгий летний день. Не успел, переодевшись, войти в свою каюту, как подбежал один из командиров катеров тральщиков и выпалил:
— Товарищ комдив, там матросы его судят!
Действительно, на большой поляне метрах в ста от береговой кромки сгрудились почти все матросы этой группы катеров-тральщиков. В самом центре их, комкая пальцами бескозырку, стоял Тимофей Р.
Я, изо всех сил работая локтями, пробился к нему, встал почти рядом. Вскоре ко мне пристроились замполит и парторг дивизиона, парторг и командир отряда этих катеров-тральщиков.
Многое повидал я за годы своей жизни. Но таких искренне гневных речей не слыхивал никогда. И самое страшное в них было то, что все выступавшие, словно сговорившись, отказывались в Тимофее Р. видеть товарища, все требовали, чтобы он во избежание беды (на войне, известно, и случайные смерти бывают) уходил из нашего дивизиона. Хоть с помощью трибунала, хоть в штрафную, но уходил.
Вообще-то Тимофей Р., которому в то время чуть перевалило за сорок, был знающим, дисциплинированным, исполнительным специалистом, смерти не искал, но и не бегал от опасности и еще нынешним утром пользовался добротным авторитетом у тех самых людей, которые сейчас категорически требовали его исчезновения из дивизиона.
Помнится, Тимофей Р. спросил:
— А как я уйду, если нахожусь на военной службе?
— Не наша забота! — отрубили ему.
Потом Тимофей Р. заплакал и как-то невероятно тихо сказал:
— Как же я, братцы, без вас жить буду?
И столько искренней боли было в этих словах, что мое сердце дрогнуло, и я — комдив, которому, казалось бы, в первую очередь надо было ратовать за укрепление дисциплины, — стал уговаривать матросов простить Тимофея Р.
Матросы остались неумолимы.
Тогда, посоветовавшись с замполитом, я использовал свою власть.
Матросы, повозмущавшись, разошлись, заявив мне:
— Учтите, не мы, а вы сами оставили этого гада на дивизионе!
Забегая вперед, скажу, что с Тимофеем Р. мы вместе дошагали до конца войны. И за все последующие годы у меня не было даже малейшего повода, чтобы упрекнуть его в чем-то. Да и матросы, видя его усердие, скоро сменили гнев на милость.
И, наконец, третий эпизод.
Для разоружения вражеских мин у нас во флотилии была создана специальная партия, которая прекрасно знала свое дело, была постоянно готова выехать в любое место и по первому требованию. Но уж так устроен человек, что не хочет прибегать к помощи «варягов», если есть хоть малейшая возможность управиться самому. Вот и Кринов однажды, разговаривая со мной по телефону, вдруг попросил меня на катере-тральщике прийти в Камышин, в штаб бригады.
Если начальство просит, а не приказывает, это сразу настораживает. Поэтому я нисколько не удивился, когда Кринов, встретив меня как дорогого гостя, вдруг сказал, что на приверхе Караваинской воложки обсохла вражеская мина, которую неплохо бы разоружить самим, без чьей-либо помощи.
