Но окончательно «оживил» меня Кринов чуть позднее. В ту ночь вражеские самолеты опять нещадно бомбили Камышин. В самый разгар этой свистопляски, когда нормального человеческого голоса не было слышно, он подозвал меня и прокричал:
— На подходе к Камышину — нефтекараван! Иди и прими все меры к тому, чтобы он уцелел!
Я, помнится, спросил:
— Что конкретно предпринять?
— На месте увидишь!
— А вдруг ошибусь? — упрямился я.
Всеволод Александрович глянул на меня, вырвал из своего блокнота листок и написал на нем, что я, капитан-лейтенант Селянкин, выполняю его приказание.
Уже на полуглиссере, еще раз прочитав эту записку, я вдруг понял, как Кринов должен был верить мне, чтобы дать в руки такой страшный для него документ.
В ту ночь я, кажется, впервые за последние месяцы работал самозабвенно, без оглядки. А утром вернул Всеволоду Александровичу его записку, которую он тут же молча изорвал.
С этого дня мне и вовсе вздохнуть стало некогда: хотелось доказать командиру бригады, что он не зря так верил мне.
Но скоро в судьбе моей опять произошел крутой поворот. Неожиданный для меня, но именно тот, о котором тайно мечталось.
Хотя после разгрома своих полчищ под Сталинградом фашистская правящая верхушка объявила в Германии траур, хотя Геббельс, выступая по радио, вынужден был признать: «Мы переживаем на востоке военное поражение. Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления» — правящая клика фашистской Германии еще не отказалась от своих планов порабощения советского народа.
И 15 апреля Гитлер подписал оперативный приказ № 6, в котором было сказано: «Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом… На направлении главного удара должны… быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».
Главнокомандование Советской Армии, бесспорно, видело приготовление фашистов к новому наступлению и принимало соответствующие меры, прикидывало, где и какую неприятность можно ожидать от гитлеровцев в летние месяцы 1943 года. Видимо, решили, что враг будет минировать Волгу на участке Саратов — Куйбышев. Немедленно был издан приказ о создании на Волге еще одного (девятого) дивизиона катеров-тральщиков, которому предстояло базироваться на город Хвалынск.
Совершенно не думал, что я буду его командиром, но приказ пришел, и вот я создаю дивизион, осваиваю новый участок.
Создавать новую воинскую часть, да еще на пустом месте, — невероятно хлопотно и одновременно полезно: чего ни хватишься — всего нет, но зато изучишь свое хозяйство, как говорится, «от клотика до киля».
Единственное, что смогла сделать бригада для нового дивизиона, — выделить в мое распоряжение отряд катеров-тральщиков, который почти на пятьдесят процентов был укомплектован кадровыми матросами. Командовал им лейтенант Л. Лагно, приглянувшийся мне еще во время Сталинградской битвы. Тогда (в октябре 1942 года) мое внимание привлек черный, как цыган, лейтенант, который почему-то топотал ногами по листу фанеры, валявшемуся на берегу. Кругом рвались бомбы, а этому лейтенанту словно только и заботы было, что трамбовать фанеру!
Но что мне особенно понравилось — вокруг лейтенанта проворно и весело работали матросы; такое настроение было главным в то тяжелое для нас время.
Лишь позднее я узнал, что под этот лист фанеры, как под надежнейшую броню, залез трус.
Сознаюсь, мне понравился этот способ воспитания, понравилась находчивость лейтенанта Лагно.
Командиром второго отряда, сформированного уже исключительно из речников, был назначен старший лейтенант Л. Драгинский. Этому, разумеется, было значительно труднее, чем Лагно, этому, разумеется, перепадало от меня чаще и крепче.
Дело в том, что вчерашние речники, в душе готовые на подвиг, имели очень приблизительное представление о военной службе. Так, они звали друг друга только по именам, что уставом запрещалось категорически. Они не могли понять, почему мы требуем от них точно в определенные часы производить уборку катера, хотя на его палубе нет ни одной соринки. И так далее и тому подобное. А на одном из катеров, который был передан ко мне в дивизион, военными моряками разом стали муж и жена: ему было около шестидесяти, ей — чуть поменьше. А старшему лейтенанту Драгинскому предписывалось в считанные дни из него сделать командира военного катера, а ей втолковать, что военная служба — вовсе не семья, что здесь жена вовсе не обязана вместе с мужем идти в баню, чтобы потереть ему спину.
Да разве перечислишь все, о чем приходилось думать, с чем нам приходилось сталкиваться и бороться в дни формирования дивизиона?
На многое мы, конечно, смотрели сквозь пальцы, со многим мирились во имя главного, но, поверьте, я от стыда был готов провалиться сквозь землю, когда однажды Кринов, прибывший ко мне с проверкой, в трюме одного из катеров-тральщиков обнаружил самую обыкновенную поганку.
Кринов глянул на меня, я — на Драгинского. А тот спокойным голосом приказал уничтожить эту «грибную плантацию». Вроде бы никого не взволновала столь неожиданная находка, но чуть позднее, когда мы с Криновым сидели у меня в каюте, мимо иллюминатора пролетело что-то. Немного погодя — мелькнуло еще.
— И много у тебя лишних мисок? — невинным тоном спросил Всеволод Александрович.
К тому времени я уже прекрасно усвоил, что если у тебя на катерах даже есть что-то лишнее, из имущества или боевого запаса, не сознавайся — иначе отберут. А посуды у меня было только-только, о чем я с жаром и доложил командиру бригады.
— Тогда почему у тебя кто-то мисками бросается? — спросил он.
Я, конечно, пулей вылетел из каюты и сразу же натолкнулся на Лагно, который еле сдерживал смех. От него и узнал, что Драгинский так разозлился на своих подчиненных за обнаруженный нами гриб, что выкинул в иллюминатор обед.
Миски были выловлены, так что личный бюджет Драгинского не пострадал, но в штабе бригады приятели еще долго, с самым невинным видом, спрашивали у меня, какие грибы я предпочитаю и чем теперь швыряется старший лейтенант Драгинский.
Однако, как гласит народная мудрость, худа без добра не бывает: вспышка Драгинского убедительно показала вчерашним речникам, как болезненно мы, кадровые военные, реагируем на их упущения по службе, и теперь они старались изо всех сил.
Прошло еще какое-то время, и я, развернув на берегах участок СНИС и установив постоянные деловые контакты с партийными и советскими организациями Хвалынска и других населенных пунктов, доложил командованию, что дивизион готов к решению боевых задач.
Прибыла комиссия, осмотрела, проверила все и даже приняла отработанные нами задачи Курса боевой подготовки. Чувствовалось, осталась довольна. А еще через несколько дней вдруг пришел приказ, которым я назначался командиром дивизиона катеров-тральщиков, базирующихся на Горный Балыклей.
Это было явное поощрение, так как тот дивизион работал в самой гуще минных постановок 2-го боевого района. Несколько насторожило то, что Кринов при нашей короткой встрече сказал мне как-то особенно многозначительно:
— Сразу ничего не ломай, сначала приглядись, взвесь все.
Но «ломать» вообще ничего не пришлось: дивизион был хорошо отрегулирован и работал четко, с настоящим знанием дела. Единственное, что меня сразу же насторожило, так это очень хитро составляемые всяческие отчеты и боевые донесения. Например, однажды ко мне почти одновременно поступили донесения от двух командиров отрядов катеров-тральщиков. Причина, породившая эти документы, была такова: минувшей ночью фашистские самолеты появились над отрядами, которые открыли по ним огонь; на огонь одного отряда самолеты ее обратили внимания, а вот второму ответили несколькими бомбами.
Словом, имел место рядовой эпизод минной войны.
Но как все это было расписано в отчетах!
Начинались они примерно так: «Предвидя появление самолетов врага этой ночью, катера были заранее поставлены на огневые позиции (смотри схему № 1)…» Далее шло абсолютно точное описание того, что происходило ночью, зато концовка явно кричала о совершенном подвиге. И если тот, на огонь которого вражеские самолеты не обратили внимания, писал: «…Встретив на своем пути плотную стену огня (смотри схему № 2), они (самолеты) вынуждены были отказаться от нанесения бомбового удара по катерам-тральщикам нашего отряда», то второй, на которого было сброшено несколько бомб, это событие подавал так: «…Наш огонь был столь умело спланирован и настолько действенен, что они (опять же самолеты врага) приняли наши катера-тральщики за охрану важного объекта и сбросили бомбы на пустынный берег… Таким образом, вызвав бомбовый удар на себя, мы отвели его от более ценных для нас объектов…»
