Митя и Ленька прибыли на Нена-мяги с восходом солнца.
— Кто идет? — окликнул их постовой и щелкнул затвором винтовки.
Митя сказал пароль. Кривой опустил оружие и с холодным любопытством уставился на ребят единственным глазом.
— Чего пришли?
— Связного привел. — Митя кивнул головой на Леньку.
— Мало показалось, что я сдыхаю в этой норе, так еще и мальчонку послали!
— Приказ, — пожал плечами Митя. — Пост, сказано, должен быть круглосуточным.
— Должен — значит, будет, — вздохнул Кривой. — Только через эту трясину ни одна чертяка не полезет.
Леньке показалось, что постовой недоволен появлением связного.
— Ну, а ты сам куда? — спросил Кривой у Мити.
— На первый.
— Один?
— Один.
10
Кривой был угрюмым и мрачным нелюдимом. Жил без семьи, бобылем, работал сторожем на маслозаводе да шил сапоги. Глаз он потерял еще в молодости, в драке, и в армию его не взяли.
Ленька ничего этого не знал. Убежденный в том, что Кривой получил инвалидность на фронте, он спросил:
— А вы где воевали? Где вас ранило?
Кривой ожег связного холодным взглядом, ответил:
— Много знать будешь — стариком станешь.
Ленька почувствовал себя неловко за поспешно заданный вопрос и, чтобы исправить оплошность, примирительно, извиняющимся тоном сказал:
— Я это так спросил. Война уже многих покалечила.
— Нужна она мне, эта бойня, как козе коровий хвост.
— Она никому не нужна. Но раз фашисты напали, надо воевать.
Кривой помолчал, спросил:
— А ты-то откуда взялся? Это не тебя Антип с Савельичем в лесу нашли?
— Меня, — ответил Ленька, радуясь, что Кривой уже слышал о нем.
В разговоре с партизаном, пусть неприветливым и угрюмым, не было надобности таиться, и Ленька рассказал, кто он, откуда и как оказался в этих краях.
— Глуп ты, вот что, — в раздумье произнес Кривой. — Выходит, война ничему тебя не научила. Мало, что родных потерял, сам в пекло лезешь.
— Но ведь война!.. — оторопел Ленька. — Я должен отомстить…
— Тоже мне мститель!.. Хотя дело твое, раз один остался. Каждый живет, как умеет. Да и не все ли равно, когда и где помирать…
— Я помирать не собираюсь.
— Смерть — она не спрашивает, собираешься помирать или нет. Ну, здесь-то, конечно, и воевать можно: не передовая, цел будешь.
Леньке стало обидно, что взрослый человек, партизан, не может, не хочет понять его страстный порыв. И он с грустью подумал, как бы хорошо было, если бы его послали связным на первый пост, к Мите. Даже не обязательно к Мите — к любому другому, только бы не к этому угрюмому и неприветливому человеку.
— Ладно. Раз пришел, вот бинокль, и сиди. А я спать буду. Целую ночь, как пень, торчал… Если что заметишь — разбуди…
Кривой улегся в окопе на охапке сена, зажал меж коленей винтовку и скоро захрапел.
Ленька огляделся. Вокруг окопа на Нена-мяги густо желтели стволами сосны. Впереди узким коридором открывался вид на Мярг-со — бурое с прозеленью и ровное, как поле. Ленька поднял к глазам бинокль, но увидел лишь расплывчатые очертания веток да сосновых стволов.
Не раздумывая долго, он полез на сосну, что росла возле окопа.
Ленька добрался почти до самой вершины и удобно расположился в развилке ствола. На всякий случай пристегнул себя ремнем к дереву, обломал сучья, которые мешали обзору. Теперь болото было как на ладони. Отчетливо виднелась кромка леса на той стороне и даже отдельные деревья.
11
Целыми днями Ленька просиживал на сосне. Время в постоянном ожидании и напряжении проходило медленно, а порою казалось, что солнце остановилось и висит над лесом неподвижным огненным шаром. Все вокруг было спокойно и тихо. Не верилось, что всего в каких-то тридцати километрах проходит линия фронта. Но иногда оттуда доносился глухой гул канонады, который напоминал о том, что передовая действительно близко.
Как-то показались на болоте лоси. В бинокль Ленька хорошо видел серовато-бурого рогача, который легко, без видимого усилия шагал по топи, выкидывая далеко вперед длинные светлые ноги. За ним шли лосиха и два рыжеватых лосенка.
Глядя на лосей, Ленька усомнился: правда ли, что болото непроходимо? Уж слишком легки и непринужденны были движения этих тяжелых зверей…
Но вот прошли лоси, оставив за собой хорошо видимый след, и снова пустынно Мярг-со. Только канюки с тоскливыми криками кружат в голубой вышине.
А Ленька снова и снова поднимал к глазам бинокль. Он осматривал болото слева направо, потом справа налево и убеждался: там все так же, как было вчера, и три, и пять дней назад.
Стоп! А там что? Самолет? Конечно, самолет!.. Ленька поймал в бинокль маленький зеленый самолетик, беззвучно выскользнувший из-за кромки леса, и, чувствуя нарастающее волнение, стал напряженно следить за ним.
Самолет летел над самыми деревьями вдоль противоположного края болота. Ни на хвосте, ни на крыльях никаких опознавательных знаков. Фашист? А кто ж еще! Наши самолеты со звездами. Вот уже слышен ровный рокот мотора…
Ленька мигом слез с сосны, прыгнул в окоп, схватил Кривого за плечо. Тот мгновенно проснулся:
— Что?
— Самолет! Без всяких знаков. Не иначе — фашист! — И Ленька показал рукой за болото.
— Экая невидаль — самолет! Мало ли их тут летает! — Кривой проводил взглядом зеленый самолетик, скрывшийся за деревьями, и добавил: — Может, и наш. Разведчик. На них тоже иногда не бывает знаков.
Иначе отнесся к сообщению Леньки Федор Савельевич.
— Это ихний, — сказал он решительно. — Нашим на што болото? Наши и так место знают. И карты есть. А финны, видать, што-то затеяли. Вот и послали разведку. Теперь хорошо смотреть надо…
Самолет появился над болотом и на следующий день. На этот раз он облетел Мярг-со кругом и пронесся от Леньки так близко, что и без бинокля видно было голову пилота в черном шлемофоне.
«А может, он все-таки наш?» — подумал Ленька. Ему показалось сомнительным, что вражеский летчик рискнул бы так смело и открыто летать над советской территорией: его же запросто могли сбить партизаны из обыкновенной винтовки!..
В эти дни тревожного ожидания новых событий, когда Ленька не помнил ни о детском доме, ни даже о своих старых друзьях Славике и Сашке, случилось то, чего он боялся больше всего: в Сухогорский сельсовет поступила телеграмма с точным адресом эвакуированного детского дома и просьбой вернуть беглеца. Никифоров сам пришел в Коровью пустошь с телеграммой и молча подал ее Леньке, когда тот явился с поста с очередным докладом.
— Я никуда не поеду, — твердо сказал Ленька, прочитав телеграмму.
— Как — не поедешь? — удивился Никифоров. — О тебе государство заботится. Детский дом для тебя — родной дом…
— Но я же не маленький! Я сам могу о себе позаботиться. Работать могу. Вон с Митей целый месяц рыбу ловили. Справлялся же! И теперь дело есть. Какое задание дадите, то и буду выполнять.
Федор Савельевич посмотрел на Леньку, коренастого, загорелого до черноты — только брови белеют — и очень окрепшего за два месяца жизни в деревне, и сказал:
— Ты же сам хотел своих искать. Помнишь?
— Так это давно было! — вздохнул Ленька. Он очень жалел, что нет сейчас рядом Мити: тот бы непременно заступился.
— Видишь ли, — снова заговорил Никифоров. — Ты несовершеннолетний, приписан к детскому дому, там все твои документы. На тебя и продукты выписывают, и одежду…
— Ну и что? Продукты и одежда не пропадут, другим пригодятся, а мне и здесь хорошо. — И, помолчав, добавил: — Если отправите, я на передовую уйду. Там не возьмут — проберусь через фронт, к Лосю. Он-то уж меня никуда отправлять не будет. У него, я слышал, в разведку ходят ребята моложе меня…
Федор Савельевич и Никифоров свернули цигарки, переговорили между собой по-вепсски, потом Никифоров сказал:
— Вот что, Леня. Иди на пост и не расстраивайся. Мы что-нибудь придумаем. Савельич согласен принять тебя в семью как опекун. Я свяжусь с райисполкомом, напишу в детский дом письмо, и все уладим. Парень ты и в самом деле толковый и не маленький, и нам тоже хочется сделать так, как тебе лучше…
И снова Ленька сидит на наблюдательном пункте, снова шарит биноклем по болоту, тщательно осматривая пни, кочки и сухие, давно погибшие деревья с редкими сучьями и обломанными вершинами. Чем ближе к посту стоят эти деревья, тем отчетливей видны седые бороды лишайников на уродливых сучьях, трещины пересохшей коры и круглые дырочки-ходы, проделанные в глубь стволов древоточцами в тех местах, где кора уже обвалилась.
Ленька думает о том, как добры и внимательны к нему эти люди, с которыми столкнула его судьба, и как хорошо, что теперь не надо бояться отправки в тыл: раз Никифоров пообещал все уладить, значит, беспокоиться нечего…
