В канцелярии пятой роты в Титовке царит невыносимая скука.
Хайде временно назначили старшим писарем роты. Меня поставили разбирать личные дела. Кроме того, гауптфельдфебель Гофман использует меня в качестве посыльного. На раненую ногу мне больно ступать, но его это не беспокоит.
— Физические нагрузки, — заявляет он, — придают человеку здоровый дух в здоровом теле. Благодари Бога и скверного русского стрелка, что не остался совсем без ноги!
Усмехается и выпускает мне в лицо клуб сигарного дыма.
Мне пробило икру осколком снаряда. Год назад меня немедленно отправили бы в госпиталь, могли даже дать отпуск по ранению. Но эти прекрасные времена миновали. Теперь две-три недели работы в помещении — и тебя объявляют «годным к несению строевой службы».
Гауптфельдфебель Гофман где-то раздобыл американское кресло, которое может и вращаться, и качаться. Он сидит на нем, как на троне, водрузив громадные ноги на стол. Вертит во рту громадную сигару. Бросает на нас начальственный взгляд и наливает себе большую порцию водки.
— Если вы, жалкие тюфяки, когда-нибудь дослужитесь до гауптфельдфебелей, то сможете тоже позволить себе слегка опохмеляться по утрам!
Его прерывает телефонный звонок, громкий, резкий; звонить так могут только армейские телефоны. Трубку никто не снимает. Мы молча смотрим на аппарат.
— Унтер-офицер Хайде! Черт возьми, почему не отвечаешь на звонок? — орет Гофман. — На кой черт, по-твоему, ты здесь?
— Пятая рота, на проводе унтер-офицер Хайде!
Послушав несколько секунд, Хайде передает трубку Гофману. Шепчет:
— Падерборн, Werhkreiskommando[90].
— Гауптфельдфебель Гофман, пятая рота! — самоуверенно кричит он, но в мгновение ока его голос становится подобострастным. — Так точно, герр оберст-лейтенант, — Гофман соскакивает с американского кресла и то краснеет, го бледнеет. — Тут, должно быть, какая-то ошибка, — нерешительно произносит он. — Унтер-офицер Бирфройнд давно погиб. Пал за фюрера и отечество. Наполовину еврей? Невозможно, герр оберст-лейтенант. Здесь ошибки не может быть. Этот ублюдок погиб как еврей после путешествия в газовую камеру! Прошу прощенья! Слушаюсь! Буду выбирать выражения, герр оберст-лейтенант! — Будь у Гофмана хвост, он бы вилял им. — Никак нет! Унтер-офицер Мюллер жив и здоров. Служит здесь, в нашей роте. Ведет бухгалтерию. Очень хорошо исполняет свои обязанности, недавно представлен к производству в фельдфебели. Да, конечно, герр оберст-лейтенант. Фотографию? Немедленно вышлю. Прикажу ему сфотографироваться под всеми возможными углами. Лично займусь этим, герр оберст-лейтенант. — Несколько секунд слушает в смятении, переступая с ноги на ногу. И завершает тихим голосом: — Так точно, герр оберст-лейтенант, возможность таких чудовищных преступлений будет тщательно расследована.
Гофман кладет трубку так осторожно, словно она стеклянная. Тупо таращится на нас, словно не может поверить собственным ушам. Безвольно валится в американское кресло, от нагрузки оно откидывается назад, и гауптфельдфебель падает на пол.
— Проклятая иностранная еврейская штука! — Он злобно бранится на кресло, потирая копчик. Лихорадочно роется в бумагах на своем столе. — Найди Порту и Вольфа, — кричит он мне. — Быстро! Шевели ногами, охламон! Положение ужасное! Если быстро не выпутаемся, то еще до конца недели отправимся в Торгау!
Я бегу рысцой выполнять его приказ. Нахожу Вольфа в цейхгаузе, он вертит ручку арифмометра.
— Пошел вон! — кричит мне Вольф, когда я вхожу. Волкодавы поднимаются с пола и оскаливаются.
— Дело важное! — кричу я, нервозно пятясь к двери под жадными взглядами громадных собак.
— Важное? Для кого? — спрашивает Вольф, не поднимая глаз от арифмометра. — Наверняка не для меня!
— Звонили из Падерборна! Там выяснили что-то, связанное с Бирфройндом и Мюллером!
— Не мое дело, — бесцеремонно решает Вольф. — Передай Гофману привет и скажи, что если ему от меня что-то нужно, пусть приходит сюда! Главный механик не станет плясать под дудку какого-то гауптфельдфебеля!
Порта сидит в сауне с тремя женщинами-военнослужащими.
— Падерборн! — усмехается он пренебрежительно. — Werhkreiskommando! Ну их к черту! Я ни разу не слышал ни о каком Бирфройнде! Все евреи, каких я знаю, либо за границей, либо в концлагерях, ждут своей очереди в газовую камеру. Мюллера знаю несколько лет. Отличный немецкий солдат. Его родословная восходит к тем временам, когда проламывание черепов дубинами было обычным воскресным времяпрепровождением!
— Идут они? — отрывисто спрашивает Гофман, когда я возвращаюсь.
— Герр гауптфельдфебель, они сказали, что не придут!
Он непонимающе таращится на меня, на лице появляется такое выражение, будто в него выстрелили.
— Значит, эти двое ублюдков наотрез отказались прийти? Ступай, охламон! — кричит он голосом, напоминающим лай громадной собаки. — Кишки вырву, если не вернешься с этими сыновьями шлюх!
Порта выходит мне навстречу широким, размеренным шагом.
— Где он прячется, этот хмырь, который хочет видеть меня? — высокомерно спрашивает он, поправляя желтый цилиндр.
Я молча указываю на закрытую дверь ротной канцелярии. Не обращая внимания на табличку «ПОСТУЧИТЕ И ЖДИТЕ», Порта громко стучит в дверь и входит так же беззвучно, как Т-34, проламывающий путь через фабрику оловянной посуды. Щелкает каблуками и кричит во весь голос:
— Герр гауптфельдфебель, обер-ефрейтор Порта, пятая рота, второе отделение, первая группа, прибыл по вашему приказанию!
— Кончай дурачиться, — шипит Гофман. — И не кричи. Здесь кричу только я!
Он откидывается на спинку американского кресла и видит в окно главного механика Вольфа, идущего через грязный плац, прыгающего с одного сухого места на другое, чтобы не испачкать шитые вручную офицерские сапоги, стоившие пятьсот пятьдесят марок. «О, Господи, — мысленно молится он, — пусть он шлепнется задницей в эту грязь!»
Но Бог не на стороне Гофмана. Вольф прыгает на цыпочках, выбирая безопасный путь к сухому месту, где останавливается, встав на большой камень.
Китаец Ван подбегает с суконкой, чтобы старательно отчистить дорогие сапоги. Вольф считает их важной частью своего образа. Начищенные до блеска, шитые вручную сапоги представляют собой внешний признак большого человека. В казенных сапогах ходят только недочеловеки и простофили. Он без необходимости одергивает шитый на заказ темно-серый мундир.
— Хайль Гитлер! — говорит он с иронией, входя в канцелярию. Без разрешения берет одну из сигар Гофмана.
Гофман не пытается скрыть своих чувств. Он с величайшим удовольствием вогнал бы эту сигару ему в глотку.
— Не припоминаю, чтобы ты выплатил последнюю четверть долга с процентами, — начинает Вольф, протягивая жадную руку.
— Сегодня у нас разговор о более важных делах, — высокомерно обрывает его Гофман.
— Представить не могу более важных, — отвечает Вольф, усаживаясь на край письменного стола. — Но, может, ты хочешь, чтобы мой сборщик долгов нанес тебе визит?
— Сколько? — угрюмо спрашивает Гофман, чеша за ухом.
— Прекрасно знаешь, сколько, — лукаво улыбается Вольф, — и слышал, что произошло со штабс-вахмистром Бринком, который просрочил на две недели уплату долга с процентами!
— Ростовщик! — рычит Гофман, мышцы его лица нервозно подергиваются. Он знает, что штабс-вахмистр Бринк лишился уха при загадочных обстоятельствах и получил его обратно бандеролью по военно-полевой почте. Говорили, что это сделали партизаны, но на самом деле устроили ростовщики. И не в первый раз.
Гофман открывает ящик стола и протягивает Вольфу большой серый конверт.
Вольф тщательно пересчитывает купюры и разглядывает каждую на просвет.
— Думаешь, я напечатал их сам? — язвительно спрашивает Гофман.
— Нет, для этого ты слишком глуп! — развязно отвечает Вольф. — Ты из тех, кто принимает такие деньги!
— Мне звонили из Падерборна, — уныло говорит Гофман. — Сортир в огне!
— Вызови пожарников, — невозмутимо предлагает Вольф. — Это их забота!
Порта сгибается от смеха и колотит кулаками по столу.
— Веселитесь, да? Сейчас спуститесь на землю, — угрожающе предсказывает Гофман. — Звонил сам «Задница в сапогах»[91]. Подделка личных документов дело серьезное. За это можно лишиться головы! В лучшем случае получить очень долгий тюремный срок.
— Мы станем отправлять тебе посылки на Рождество, пока будешь сидеть в Торгау, — обещает Вольф, — и, кроме того, дадим письмо для Железного Густава с просьбой, чтобы он был не слишком суров к тебе.
— Если я попаду в Торгау! — орет во весь голос Гофман и становится похожим на перегретый котел, в котором нужно открыть клапан, — то попадете и вы. Все вы! Я выложу все, что знаю, и о чем догадываюсь! Кстати, известно вам, что торговля на черном рынке карается смертью?
