Общался он в основном с пяти-семилетними детьми. С ними Ибрагим чувствовал себя на равных и был рад, когда они принимали его в свои игры. Дети же, в зависимости от настроения, были либо доброжелательны с Ибрагимом, играли с ним как с равным, либо, если им было скучно, придумывали какие-нибудь проказы и дразнили его, потешаясь над убогим. Дети есть дети… Отчим Ибрагима и родители других детей смотрели на детские шалости снисходительно: парню Бог не дал разума, а дети… что с них возьмёшь?
В доме, где размещался и магазин отчима, Ибрагим выполнял самые тяжёлые и грязные работы: грузчика и уборщика. Собственно, а на что ещё способен человек, которому Бог не дал ума? Нужно отдать ему должное, к порученной работе Ибрагим относился всегда ответственно, и нареканий в его адрес со стороны отчима никогда не было слышно.
Читать и писать Ибрагим так и не выучился.
– Какой ему толк от учёбы? – размышляли близкие. – Прочитать ещё, может, и прочтёт что-нибудь, а понять всё равно ничего не сможет.
К тому же школа, в которой учились остальные дети, часто закрывалась: район, где находился лагерь беженцев, считался одним из самых неспокойных, и волнения здесь происходили довольно часто. Во время волнений в лагере вводился закрытый режим и школы закрывались. А когда занятия возобновлялись, то дети вместо книг несли в своих сумках камни, которыми забрасывали солдат, встречавшихся по дороге в школу.
Потом к власти в лагере и во всей округе пришли исламисты, и с тех пор многое изменилось. Люди из исламского движения открыли в деревне бесплатные детские сады, две школы, больницу, дом престарелых и приют для сирот. Благодаря этой благотворительности авторитет исламской партии был непререкаем. Правда, те из жителей лагеря беженцев, что были побогаче, предпочитали учить своих детей в частных школах, колледжах и университетах и желательно за границей.
Отчим Ибрагима умудрился пристроить двух своих детей в европейские университеты на государственную стипендию.
– Пускай своих детей учат у себя в школах, – тихо ворчал отчим, оставаясь наедине с супругой.
Но когда люди из исламского движения предложили отчиму Ибрагима определить пасынка в приют для сирот и больных детей, отчим не стал возражать.
– Хуже ему там не будет, – рассуждал отчим. – Наоборот, будет присмотрен, может, и занятие ему подберут подходящее. Жена с ним соглашалась.
В приюте Ибрагиму было хорошо. Ему нравились молитвы, которым его учили, и, услышав пение муэдзина, он всегда радостно улыбался и торопился в мечеть. Со временем он запомнил и с удовольствием повторял вслух некоторые молитвы, которые нашли в его сердце радостный отклик.
Потом началась вторая интифада, и военные власти закрыли приют вместе со всеми прочими учреждениями исламского движения. Обстановка всё больше накалялась, но Ибрагим как будто не замечал происходящих вокруг него перемен и бушующих страстей. Всё так же радостно он молился Богу в мечети, а после пятничной молитвы вместе с остальной молодёжью деревни шёл кидать в солдат камни.
Однажды резиновая пуля угодила ему в ногу, задев колено, и с тех пор он ходил прихрамывая. Но ни пули, ни задержания не оказывали на него никакого действия.
– Аллах Акбар! – радостно кричал он, и единственный из всех местных жителей отваживался вплотную приближаться к блокпосту, где действовали суровые военные законы: если человек не останавливался ни на требование солдат остановиться, ни после предупредительных выстрелов, то по нему открывался огонь на поражение.
Местные жители искренне полюбили его за искренность и бесстрашие, какие могут быть только у особого человека – человека, которого любит Бог.
* * *
…Пока сержант пытался допросить Ибрагима, офицеры между тем обсуждали план дальнейших действий.
– Нужно проверить дом. Скорее всего, там есть «нора», через которую они и выбрались из западни, – сказал майор Калман Эрез, командовавший подразделением.
«Норой» здесь называли подземный туннель, через который переправляли всё, начиная от ящиков с сигаретами и заканчивая скотом и людьми.
– Скорее всего, так и есть, – подтвердил Шай Хезкиели, бритый наголо невысокий, но крепкий офицер спецслужб лет тридцати, бывший сослуживец Калмана ещё со времён срочной службы. – Под домом наверняка есть туннель, который соединяется с каким-нибудь пустырём.
– В любом случае, нужно всё здесь проверить, и тогда, может быть, нам снова удастся взять след, – подвёл он итог.
– Дождёмся сапёров, – возразил майор. – Эти ребята мастера на всякие сюрпризы. Риск слишком велик.
– С каждой минутой у нас всё меньше шансов найти солдат живыми… И вообще их найти! – раздражённо ответил Хезкиели.
– Что ты предлагаешь? – спросил майор. – Ты собрался в одиночку обыскивать дом или, может быть, меня и моих солдат туда отправишь? Я рисковать своими солдатами не намерен! – решительно заявил офицер.
– Я тебя никуда не посылаю, – примирительно сказал Шай. – И солдатами рисковать ни к чему. Возьми кого-нибудь из местных.
Тут он увидел Ибрагима и, указывая на него пальцем, решительно сказал:
– Вот отправь его в дом.
– Грех это, – в ответ покачал головой майор.
– У тебя есть другой вариант? – спросил Шай. – Кем-то нам всё равно придётся рисковать: или собой, или им. Тебе его жалко, а вот тем, кто отправил его сюда, – нет. Потому что он им не нужен. Он вообще никому не нужен. Иначе бы его не было здесь. Вспомни, сколько раз матери силой уводили своих детей, которые швыряли в нас камни, потому что они не хотели им неприятностей. А за ним никто ни разу не пришёл. Для тех, кто посылает его кидать в нас камни, он всего лишь пешка для размена. И если с ним что-то случится, никто переживать из-за него не будет. Поэтому они и посылают его сюда вместо себя.
– Грех это – убогого подставлять! – упрямо сказал майор.
– Ты офицер, Эрез, и за каждого своего солдата несёшь личную ответственность, – продолжал убеждать его Шай. – Если с кем-нибудь из них, не дай Бог, случится беда, то родители не станут слушать твои доводы о том, что тебе стало жалко какого-то придурка. Они спросят с тебя потому, что родителям нужны живыми и невредимыми их дети, а не жизнь какого-то идиота! Да и риск не так уж велик. От него и требуется всего-то открыть дверь и войти в дом. К тому же учти, что дуракам всегда везёт. Может, этому придурку и на этот раз повезёт. Он ведь везучий, этот придурок.
Эрез угрюмо молчал, а Шай схватил за шиворот Ибрагима, которого привёл сержант, и, подтолкнув того к дому, крикнул ему:
– Пошёл!
Ибрагим посмотрел на офицера, потом на солдат и направился к двери. На пороге дома он вдруг громко и радостно крикнул: «Аллах Акбар!!» То ли от его крика, то ли просто от сквозняка дверь дома отворилась, и Ибрагим уверенно вошёл в дом.
Минуту или две находившиеся снаружи неподалёку от дома солдаты и офицеры слышали его радостное «Аллах Акбар!», а потом он вдруг замолк.
* * *
– Ну, где он?! – занервничал Шай.
– Вон он! – крикнул кто-то из солдат, заметив Ибрагима метрах в трёхста от дома.
Он уверенно шёл своей дорогой, всё дальше удаляясь от дома, вслух радостно восхваляя Бога.
– Дуракам всегда везёт! – усмехнулся Шай и добавил: – Всё оказалось, как мы и думали: в доме есть туннель.
Он решительно направился в дом. Мощный взрыв прогремел в тот момент, когда Шай переступил порог дома.
Марсель возвращался домой после ежедневной прогулки вдоль берега моря. Любуясь закатом и наслаждаясь видом моря, старик подумал о том, что это и есть, наверное, последняя страничка в его нелёгкой жизни.
Именно так он и хотел закончить свою жизнь – забыв о заботах, наслаждаться каждой оставшейся минутой жизни. После житейских бурь и тяжёлого многолетнего труда хотелось покоя – просто покоя. Он заслужил этот покой своим трудом и тяжёлой жизнью.
Доживал он по-стариковски: днём сидел в кафе, вечером слонялся вдоль моря, которое было совсем рядом с домом.
По характеру старик был угрюмым и раздражительным. Встречаясь на улице с соседями, он никогда и ни с кем не здоровался.
Соседи на него за это не обижались, потому что, во-первых, сами не отличались благодушным нравом, а во-вторых, считали старика выжившим из ума. А что взять с придурка?..
Мнение окружающих мало что значило для старика – ему никто не был нужен.
Старик был зациклен на себе и жил очень замкнуто. Его жена давно умерла и снова жениться он не захотел. Люди по-разному реагируют на жизненные невзгоды: одни становятся мягче и терпимее, другие же, наоборот, – делаются злыми на жизнь. Марсель принадлежал именно ко второму типу людей. В молодости он мечтал учиться, но жизнь распорядилась иначе. Вместо учёбы была сначала эмиграция, потом – жизнь в палаточном городке посреди пустыни… Он всю жизнь тяжело трудился. Сорок лет Марсель проработал на стройке. Работал, пока были силы, – нужно было строить семью и поднимать детей. Мечтал он тогда уже не об учёбе, а о собственном доме. Мечта его сбылась не скоро – лишь через десять лет он получил от министерства иммиграции этот дом, стоявший на месте арабской деревни. Здесь он и доживал свой век, так же, как и другие иммигранты, которых так же, как и старика, поселили здесь. Дети давно уже жили отдельно со своими семьями. После смерти жены он замкнулся и даже с собственными детьми общался в основном по телефону. Его дети были уже совсем другими – не похожими на него. На иврите они говорили как уроженцы этих мест и думали тоже совсем не так, как он.
