— Да, вот Шамяка художеством занимался! — также шепотом отвечал Зпмский.
Евсеев сделал удивленное лицо, и тогда Шамяка показал ему две фанерки на острых кольях. На фанерках было выведено крупными буквами: «Осторожно! Мины!»
— Это зачем же? — не понял капитан 3 ранга.
Шамяка блеснул озорными глазами, начал объяснять:
— А это, значит, мы, как заминируем, эти колышки
и воткнем! Немец, конечно, подумает, что его дурачат, ну и попрет прямо на мины!
— Психологический эффект! — рассмеялся Калиннч.
— Точно, товарищ комиссар! — подхватил Шамяка. — Вот я помню в детстве, когда на огороды лазил...
— Стоп травить! Времени нет!—оборвал его Евсеев.— Вот вернетесь, тогда и расскажете, а сейчас — приготовиться к спуску!
Все сразу подтянулись и смолкли. До сих пор все казалось просто. Теперь же нужно было оставить надежные стены, товарищей и идти чуть ли не в руки врагу, без всякой надежды на спасение в случае, если обнаружат. Понимая все это, Евсеев выдал каждому по пистолету и строго приказал.
— Если что, живыми в плен не сдаваться!
— Есть! — ответил за всех Зимскнй.
Ночь благоприятствовала операции. Густая темнота начиналась тут же, у самого лица, стояла между притихшими людьми; казалось, ее можно пощупать, как материю.
Калинин поднес часы к глазам — светящаяся стрелка подползала к двум. Евсеев заметил его жест и заторопился:
— Ну, давайте!
Первым по тросу спустился Шамяка. Когда трос ослаб, на крыше немного подождали. Внизу было темно и тихо.
— Следующий! — скомандовал Евсеев.
Зимскнй взял за локоть Демьянова, подвел к краю крыши:
— Ну, как? — спросил, улучив момент, Алексей, желая ободрить матроса.
— Ничего! — старался лихо ответить Демьянов, но зубы его предательски лязгнули от нервной дрожи.
Вскоре и он оказался внизу.
Теперь наступила очередь Знмского.
Евсеев осмотрел его с ног до головы, словно медлил с расставанием, а затем сказал нарочито спокойным тоном:
— Напутствий давать не буду! Действуй по обстановке! *
—Мы надеемся на вас, Алексей! — мягко проговорил Калинин, кладя ему на плечо руку.
Зимскнй молча кивнул и решительно схватился за трос. Вскоре н он был внизу.
Наконец спустили ящик с минами.
Еще несколько секунд оставшиеся на крыше с напряженным вниманием вслушивались в легкие шорохи удаляющихся шагов. Постепенно все стихло, только плясала перед глазами непроглядная, липкая темнота.
— Пока все идет хорошо... — как бы про себя, но вслух сказал Евсеев, и все отметили, что в его голосе уже не было тех спокойных ноток, которые так ободряюще звучали при расставании с ушедшими в зловещую ночь людьми...
Как только Демьянов очутился на «чужой» земле, ему стало казаться, что за ним наблюдают сотни всевидящих вражеских глаз. Они горели зеленоватыми точками, словно у кошек, повсюду, куда бы он пи бросал свой взгляд, и от этого по спине пробегали мурашки. Ему казалось, что уже давно следуют за ними нацеленные дула автоматов, что немцы видят каждое их движение, каждый шаг, посмеиваются над их беспомощным положением и только потому не нажимают на спусковые крючки, что хотят позабавиться, как это делает кошка с пойманной мышью.
По прерывистому сдавленному дыханию, но частой лихорадочной дрожи, которая явно ощущалась, когда их тела соприкасались, Зимскнй сразу понял, что Демьянову не по себе. Движения его стали резкими и неуклюжими, и он производил шума больше, чем Алексей и Шамяка вместе. Всякий раз, когда под его ногами хрустел раздавленный известняк, он мгновенно падал на живот, ожидая автоматной очереди, прикрыв голову руками.
— Что, парень? Нервы шалят? — Зимскнй подполз к нему вплотную и положил руку на плечо.
— Боязно! — сознался Демьянов.
— Это потому, что пули ожидаешь! — прошептал тоже подползший Шамяка. — Ведь ожидаешь? Верно?
— Верно.
— А ты наплюй! Думай о другом! Вон и я и Лешка тоже от пули не заговорены! Только отвлечься надо — вроде ты не по боевому полю ползешь, а так, к соседу в огород за тыквами. Оно хоть и самообман, да легче становится.
— Это он верно говорит! — подтвердил Алексеи. — Я вот сейчас тоже о другом думаю...
— Я знаю о ком... —- уже более спокойно проговорил Демьянов.
Зимский густо покраснел, радуясь сплошной темноте. Шамяка шутливо стукнул Демьянова кулаком по спине:
— Ну, поговорили н хватит! А то вон скоро светать будет!
Все трое заторопились. Теперь дела пошли значительно лучше. Передвигались почти бесшумно. Ползли иа четвереньках, осторожно волоча за собой тяжелый ящик с минами. Делали это в два приема: вначале проползали на расстояние вытянутых рук сами, а затем подтаскивали яшик. стараясь, чтобы он почти не касался земли. При этом двое находились впереди, а третий—сзади. Так, медленно, шаг за шагом удалялись они от равелина, все ближе подползая к передовой линии врага. Когда они уползли от стен равелина примерно на сю метров. Зим* скин приказал:
— Стоп! Отсюда начнем ставить!
Тихонько полежали, отдуваясь, вытирая с лиц пот и прислушиваясь. Из темноты невнятно доносились обрывки чужой речи. Приглушенно лязгали какие-то металлические предметы. Несколько раз то там, то сям вспыхивал слабенький огонек — очевидно, солдаты прикуривали. Зимский, который никак не мог привыкнуть к тому, что на землю, где столько лет ходил как хозяин, иа дорогу, по которой столько раз спешил в увольнение, теперь пришли чужие солдаты, с глубоким вздохом, рожденным злостью и горем, махнул рукой:
— Начали! Юхим, рой тут! Семен подавай мины!
Молча и осторожно, едва дыша, приступили к своему
делу.
Так прошло полчаса. Каждый уже освоился со своими обязанностями, и работа подвигалась довольно быстро. Яшик наполовину опустел. Казалось, ничто теперь не может помешать, как вдруг Демьянов неожиданно и оглушительно чихнул.
Все трое мгновенно прижались к земле, перестали дышать, слились с небольшими меловыми камнями.
В тот же миг в небо взвилась осветительная ракета. Набрав высоту, она лопнула где-то в зените, и повисшая затем в воздухе огромная зеленоватая лампа стала медленно-медленно, чуть покачиваясь, спускаться вниз, высветив зеленым призрачным светом каждый бугорок и каждую лощинку на земле.
1! тотчас же забил крупнокалиберный пулемет: «Та-та-та! Та-та! Та-та-та-та!»
сФит-фнть! Фит-фить-фнть!» — брызнули над головою нули, заставив вдавиться в землю, почувствовать себя одним целым с нею. Но пулеметчик, очевидно, не видел цели строчил просто так, веером, больше для самоуспокоения. Еще два раза прошли очереди над головами, и все стихло. После внезапно погасшей ракеты вновь упала такая темнота, будто на голову надели черный, непроницаемый мешок.
Еще минут пять после этого никто не решался нарушить тишину, а затем Шамяка, убедившись, что опасность миновала, возбужденно прошептал:
— Черт тебя дернул чихать! Секунда удовольствия — век гнить в земле!
— Нечаянно я...— оправдывался Демьянов, у которого зубы опять дробно выстукивали в нервной лихорадке.
— Ладно! Впредь путь осторожнее! — недовольно заметил Зимский, который уже начал жалеть, что уступил просьбам Демьянова и взял его с собой. — Будем продолжать! Времени осталось в обрез!
Это было ясно всем. И снова три матроса молча и сосредоточенно принялись за опасное дело, но теперь их движения стали гораздо быстрее. Ящик заметно опустошался. Минут через днадцать после вынужденного перерыва Демьянов запустил туда руку н. пошарив по дну, радостно прошептал, передавая мину Зимскому:
— Последняя!
— Хай нм черт! — в тон ему отозвался Шамяка.
Теперь равелин со стороны суши был вновь огражден
от врага двойным рядом мин.
— Отбой! — облегченно вздохнул Алексей. — Ну, хлопцы, айда домой.
Как легко было теперь возвращаться! Не было больше сковывающего страха, не было неудобного ящика. Как ловки и уверенны стали движения! Пн малейшего шума ле производили теперь эти трое крадущихся в ночи людей! И когда перед ними выросли надежные стены равелина, Зимский крепко пожал помощникам руки и тихонько два раза свистнул. Это был условный сигнал. В ответ медленно, словно змеи, спустились с крыши три толстых троса.
Л над равелином все еше стояла густая, непроглядная ночь, затаенно дышали наблюдатели, и по-прежнему долетал со стороны Балаклавы глухой гул канонады. Еше не было видно каких-либо признаков рассвета, только огромный ковш Медведицы медленно переворачивался в небе, пока не уперся ручкой в горизонт. И там, где коснулась земли его звезда, смутно, еле различимо, начинала редеть, будто расползаясь, плотно сотканная ткань севастопольской ночи...
Рано утром, когда еше нс взошло солнце, посреди ра-велииовского двора похоронили майора Данько. Солдаты и матросы, хмурые, без головных уборов, смотрели, как вырастает на выщербленном булыжнике свежий холмик.
