Рано утром, когда еше нс взошло солнце, посреди ра-велииовского двора похоронили майора Данько. Солдаты и матросы, хмурые, без головных уборов, смотрели, как вырастает на выщербленном булыжнике свежий холмик.
Когда была брошена последняя лопата земли, Евсеев сказал:
— В целях экономии салют произведем по врагу!
По шеренгам прошел одобрительный гул. Стоящий на левом фланге сгорбившийся и приунывший Шамяка с горечью сказал соседу:
Вот ты, скажи, пожалуйста! Сроду никого не жалел. Мать померла—схоронил без прнчнтаннев. А майора жалко! Даже слезой прошибло!
Сосед ничего нс ответил, только больше нахмурил нависшие брови, стараясь скрыть заплаканное лицо. И он, и Шамяка, и еше несколько человек из присутствующих здесь, в строю, начинали вместе с майором войну. И с тех пор, день за днем, вплоть до самой своей гибели, шел он честно и храбро, плечом к плечу со своими солдатами, делил с ними и трудности, и радости, и горести — все, что посылала его батальону тяжелая военная страда.
Но долго горевать было некогда. Разгорался день, и уже где-то надсадно выли моторы «юнкереов». Нужно было успеть подкрепиться, может быть, на целый день. Евсеев распустил строй, и люди поспешили в кубрик, где выдавалась порция продуктов на день. Однако здесь их ждало новое разочарование: после вчерашней бомбежки оказался заваленным последний склад продовольствия. С неимоверным трудом и риском для жизни Юрезан-ский, принявший на себя добровольно роль завхоза, спустился в оставшуюся от входа узкую щель и достал три мешка сухарей и две десятикилограммовыс банки елпвоч-
лого масла. Каждый смог получить толстый, твердости стали, ржаной сухарь, добротно смазанный начавшим подтаивать маслом. Его нужно было съесть немедленно, ибо масло грозило растечься. Ели тут же, едва получив свою порцию, и кубрик мгновенно наполнился треском сухарей. крошившихся о крепкие солдатские зубы.
По и этот немудреный завтрак был вскоре прерван. Тишина рванулась, заметалась, накрытая тенью хищных • юикерсов». Около трех десятков моторов рвали в клочья лазурь севастопольского неба. В лучах еше низкого солнца выделялись, черные на белом, кресты на крыльях и фюзеляжах.
«Воздух!», «Воздух!», «Воздух!» — словно мячик, отскакивая от одного к другому, запрыгало резкое, предостерегающее слово.
Люди бросились к укрытиям, когда уже раздался нарастающий свист бомб. Только теперь все поняли, что вчерашний налет был просто жалкой репетицией по сравнению с тем, что делалось сегодня.
Самолеты пикировали по три сразу и одновременно сбрасывали несколько многокилограммовых бомб. Испуганно вздрагивала, корчилась, охала земля. Вековые стены содрогались, будто были сделаны из глины. Стон раненых и заваленных людей пропадал в реве разверзающего землю тола. Лопались барабанные перепонки, шла горлом кровь, давила взрывная волна, обжигало пламя близких разрывов, и люди припадали к полу, уткнувшись лицом в землю, ожившую, колеблющуюся, словно при гигантском землетрясении. Глухие удары пульса отбивали в головах длинные, осязаемые секунды.
Бомбежка застала Евсеева с Каллинчем на командном пункте, и теперь было уже поздно переходить вниз, так как для этого потребовалось бы выйти во двор. Командный пункт помешался в самом верхнем этаже, и их отделял от бушующего неба небольшой, в пол метра толщины, каменный потолок. Как и следовало ожидать, вся телефонная связь с постами была мгновенно перебита, и, что делалось в остальных частях равелина, ни Евсеев, ни Калинин не знали. Утешала только мысль, что при такой бомбежке немцы не смогут ни накопиться у стен, ни пойти в атаку. Да, очевидно, они и не собирались этого делать, полностью положившись па «работу» своей авиации. По их расчетам и по логике вещей, после этего огнедышащего шквала в равелине должна была прекратиться всякая жизнь.
Евсеев, приблизив губы к самому уху Калинина, что было мочи прокричал:
— Как только прекратится бомбежка, беги к Остро-глазову. Проверь, что там и как! Все же будем ждать новой атаки! Я пойду к Булаеву.
Калинич кивал, болезненно морщась при особенно близких разрывах. К нему вернулась старая, почти забытая болезнь — мигрень. Теперь каждый разрыв отдавался в голове острой, пронизывающей болью.
— Как думаешь, на сколько еще это? — прокричал он в ответ, указывая на потолок. Евсеев взглянул на часы — с момента падения первой бомбы прошло двадцать минут:
— Ничего! Скоро выдохнутся! Пробомбят ешс минут десять, не больше!
Калинич, соглашаясь, вновь кивнул. Ему даже показалось, что разрывы стали реже if не такие сильные, как раньше. Вновь стал слышен надсадный вой моторов, тонувший раньше в грохоте и гуле. Евсеев тоже уловил эту перемену:
— Приготовься! — указал он Калинину на дверь, сам готовый в любое мгновение выскочить во двор. Оба они напрягались, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. В какую-то секунду грохот прекратился.
— Давай! — по привычке громко крикнул Евсее», н они сбежали по каменной лестнице. То. что они увидели, превзошло все их ожидания: вместо привычной, устланной булыжником площади лежало перепаханное, беспорядочно изрытое воронками, затянутое дымом и гарью поле. Но медлить было нельзя, и оба побежали каждый к своему сектору. Пробираясь через кучи камней, с трудом узнавая разрушенные переходы, поднялся Евсеев на второй этаж к Булаеву. Его люди еще нс все успели перейти сюда из убежища. Сам Булаев, перепачканный известняком и пылью, с запекшейся кровью на лбу, вытянулся навстречу Евсееву. Капитан 3 ранга махнул рукой — «вольно», — спросил быстро и тревожно:
— Ну, как тут у вас?
— Плохо, товарищ капитан третьего ранга! Убито десять человек. Шестеро раненых там, внизу. Переход отсюда в убежище завален камнями!
— Так! — сказал Евсеев, о чем-то думая про себя. Л думал он о том, что, несмотря на разрушения и потери, еше вполне можно держаться, и это вернуло к нему прежнее, твердое и уверенное расположение духа. К этому времени подошли все остальные. Вместе с Булаевым в восточном секторе осталось восемнадцать человек. Люди столпились вокруг своего командира, жадно ждали с г него слов, поблескивая лихорадочными, ввалившимися глазами. Евсеев тепло улыбнулся краешками губ, спросил нарочито веселым тоном:
Пу что? Тяжеловато, черноморцы?!
Остальные тоже заулыбались, отвечали (лихость на лихость!) шутливо и задорно:
— Мам тяжесть не страшна — был бы харч!
— Одно утешеныше, что н немцу не легче!
— Насчет тяжестей — Булаев мастер, а мы уж за его спиной!
Евсеев остался доволен этим несломленным матросским духом и. перейдя на командирский тон (пошутили и хватит!), четко приказал:
— Всем занять свои места у бойниц! Огонь —по команде с КП. Товарищ Булаев! Выделите двух человек для исправления связи!
И снова бойцы припали к щелям и амбразурам, всматриваясь в тающую от взошедшего солнца дымку.
Вбежал запыхавшийся Усов, обрадовался, увидев Евсеева, быстро проговорил:
— Ля вас всюду ищу, товарищ капитан третьего ранга! Уже надежду потерял! Плохо с ранеными! Больше класть некуда —лазарет переполнен!
— Гак! — сказал Евсеев. В последнее время он полюбил это слово. Следующая за ним пауза позволяла собраться с мыслями, а, начиная с первых боев, все обращенные к нему вопросы требовали большого напряжения ума и изобретательности. Усов, терпеливо ожидая, смотрел на своего задумавшегося командира. Прошло несколько секунд. В глазах Евсеева мелькнул огонек удовлетворения:
— Вот что! Радиста Кирьянова немедленно ко мне!
— Сонкнн! Кирьянова к капитану третьего ранга! — отрепетовал Булаев, и один из матросов кубарем скатился вниз по лестнице.
Кирьянов появился почти мгновенно. Евсеев вырвал
из блокнот листок, энергичными росчерками написал радиограмму, протянул радисту:
— Это немедленно передать в штаб флота!
Но радист не потянулся к листку. Стоял, руки по швам, с красными пятнами на щеках.
— Вы что? Не поняли? — удивился Евсеев.
— Разрешите доложить...
— Да? — слегка взволновался Евсеев.
Кирьянов подошел вплотную и так, чтобы нс слышали остальные, шепотом проговорил:
— Передать нельзя! Только что при бомбежке разбиты аккумуляторы. Станция больше не работает!
«Вот и оборвалась последняя нить!» — мелькнуло в голове Евсеева, и свои на том берегу, и командующим, И штаб — все это показалось на какое-то мгновение лале-кнм-далекнм и нереальным. Его гарнизон был сейчас словно маленьким островок средм бушующего моря огня, и на этом островке он один теперь должен был нести век» ответственность за жизнь своих подчиненных.
И капитан 3 ранга почувствовал, как что-то очень тяжелое, гораздо более тяжелое, чем до этих пор, плотно легло ему на плечи.
