Константин Симонов - Дни и ночи

– Филипчук, а Филипчук?

Филипчук молчал.

Сабуров залез под ватник и гимнастерку и дотронулся до голого тела Филипчука. Тело заметно похолодело. Сабуров расстегнул карманы гимнастерки убитого, вынул пачку документов, вытащил из кобуры наган, засунул его к себе в карман брюк и пополз. Ему не хотелось оставлять здесь тело Филипчука, но пакет, лежавший за пазухой, не позволял долго раздумывать.

Когда он прополз еще шагов сорок, впереди послышался свистящий шепот: «Кто?»

– Свои, – тоже шепотом ответил Сабуров, встал на онемевшие ноги и, не видя ничего перед собой, пошел вперед. Оказалось, что ему нужно было сделать всего три шага до выступа стены, где его ждали. – Командир роты где? – спросил он.

– Здесь.

– Там, шагах в сорока, лежит командир, с которым я полз.

– Раненый? – спросил командир роты.

– Нет, убитый, – ответил Сабуров сердито, чувствуя за этими словами вопрос, вытаскивать или нет. – Убитый, но все равно надо вытащить. Понятно?

– Понятно, товарищ капитан, – сказал командир роты. – Вы документы взяли у него?

– Взял, – сказал Сабуров.

– Ну так что же, товарищ капитан? Ему все равно… легче не будет. А двух человек мне посылать – пропасть могут.

– Я вам уже приказал вытащить, – повторил Сабуров.

– Есть, товарищ капитан, – сказал командир роты, – но…

– Что «но»?

– В другое время не стал бы говорить, а сейчас каждый человек на счету.

– Если не вытащите, – с неожиданным для себя бешенством сказал Сабуров, – отнесу пакет к генералу, вернусь, сам вытащу, а вас за невыполнение приказания застрелю. Дайте мне провожатого до штаба.

Он повернулся и нетвердой походкой вслед за автоматчиком двинулся к блиндажу Проценко. Еще секунда – и он мог бы ударить этого командира роты. Может быть, тот по-своему прав и люди у него на счету, но в том, чтобы вытащить тело убитого командира, было что-то такое важное и святое для армии, что, на взгляд Сабурова, оправдывало даже потери, если они были неизбежны.

Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.

– Водки выпьешь?

– Нет, товарищ генерал, не могу, – устал, свалюсь от нее. Если бы чаю…

– А ну дайте ему скорей чаю! – крикнул Проценко. – Ремизов жив?

– Жив, только ранен. Вот от него пакет. – Сабуров полез за пазуху и вынул пакет.

– Добре, – сказал Проценко, надевая очки.

Увидев, что Проценко читает донесение, Сабуров привалился к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, понял, что заснул.

– Сиди, сиди, – удержал его Проценко.

– Я долго спал?

– Долго. Минут десять. Ремизов ранен, говоришь?

– Ранен.

– Куда?

Сабуров сказал. Как и предвидел Ремизов, Проценко рассмеялся.

– Небось ругается старик?

– Еще как.

– А какое настроение у них?

– По-моему, неплохое.

– Он мне пишет, что может собраться с силами и со своей стороны по немцам ударить. Тоже с таким положением мириться не хочет. – И Проценко постучал пальцем по бумаге, которую держал в руке. – Ты один пришел оттуда?

– Один.

– Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать? Старый, старый, а тоже маху дает.

– Он дал командира, его убили по дороге.

Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил все на стол.

– Так. – Проценко нахмурился. – Сильно стреляли?

– Сильно.

– Днем не пройти там?

– Днем совсем не пройти.

– Да… – протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решался. – А мне завтрашней ночью штурм делать. Как же это его убили?

– Кого?

– Его. – Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.

– Смертельно ранили, потом тащил его, потом умер.

– Да… – опять протянул Проценко.

У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.

– Егор Петрович, – обратился Проценко к сидевшему тут же начальнику штаба. – Пиши приказ Ремизову. Все предусмотри, как решили: и точный час, и ракету – все.

– Я уже пишу, – отрываясь от бумаги, ответил начальник штаба.

Проценко повернулся к Сабурову и чуть ли не в пятый раз повторил:

– Да… Ну ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. – Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. – Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.

Сабуров вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль, что, наверное, его все-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там все равно.

Проценко, прохаживаясь по блиндажу, ждал, когда начальник штаба допишет приказ. Иногда он на ходу взглядывал на Сабурова. Тот спал.

– Слушай, Егор Петрович, а если Вострикова послать?

– Можно Вострикова, – согласился начальник штаба. – Вы на словах ничего не будете добавлять, только приказ?

– Плохой приказ, если к нему надо еще что-то на словах добавлять.

– Если на словах не добавлять, можно Вострикова.

– Я бы его послал, – кивнул Проценко на Сабурова, – да трудно в третий раз за ночь идти.

– Идти труднее, а дойти легче, – заметил начальник штаба. – Он на животе уже два раза прополз, каждый бугорок, каждую ямку знает.

– Да… – опять протянул Проценко. – Придется. Должен быть там приказ. Алексей Иванович, – растолкал он Сабурова.

– Да, – поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются накоротке заснувшие люди.

– Вот приказ, возьми, – сказал Проценко. – Когда дойдешь до Ремизова, пусть дадут нам зеленую и красную ракету над Волгой. А если ракет нет – три очереди из автоматов трассирующими. И после паузы еще одну. Отсюда будет видно?

– Да, – подтвердил Сабуров.

– Буду знать, что дошел и приказ донес. Ты по дороге-то не заснешь? – спросил Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. – Вдруг проснешься, а уже день?

– Не засну. Немцы не дадут.

– Разве что немцы, – усмехнулся Проценко. – Здорово устал?

– Ничего, не засну, – повторил Сабуров.

– Ну ладно. Садись за стол.

Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:

– Как там насчет чаю?

Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внес медный поднос, на котором, кроме трех кружек с чаем, была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с вишневым вареньем.

– Вот, – сказал Проценко, – варениками угостить не могу, а украинской вишней – пожалуйста. – Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтем надпись на этикетке. – «Держконсервтрест. Киев». Чуешь? С Киева вожу.

– Так все время с Киева и возите? – спросил Сабуров.

– Сбрехал, конечно. Где-то под Воронежем выдали. Люблю вишню… Ну давайте чай пить.

Теперь Проценко уже не возвращался к своим сомнениям – посылать Сабурова или не посылать. Выражать излишнее беспокойство – значило напоминать человеку, что ты думаешь о его возможной гибели. И Проценко неожиданно завел разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.

– Ничего учили. Вид был хороший: форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам учили.

– Ну и как, научили? – усмехнулся начальник штаба.

– А что, разве не заметно?

– Как когда.

Сабуров выпил кружку горячего чая, и ему опять захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, какое он любил с детства, – без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора идти, и, сделав несколько глотков, поднялся.

– Что же не допил? – спросил Проценко.

– Пора, товарищ генерал.

– Значит, если ракет нет, дадите автоматные очереди, три и одну.

– Ясно, – сказал Сабуров.

– В сторону Волги…

– Ясно.

Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.

– Ну как, – обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, – людей из батальонов вывели сюда?

– Выводят.

– Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете – людей потеряете… Считаешь, дойдет? – подумав о Сабурове, спросил Проценко начальника штаба.

– Надеюсь, что да.

– И я надеюсь. Была минута, когда отправлял его, хотел сказать прямо: дойдешь в третий раз – орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят, свой сниму, отдам!

Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдет, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начало пугать это – не будет ли засады? Он взвел парабеллум и, отвязав от пояса одну «лимонку», взял ее в правую руку. Хотя так ему было труднее ползти, но он не выпускал гранаты, держа ее таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну что ж, вторую гранату в крайнем случае он бросит себе под ноги. Он благополучно прополз еще полсотни шагов и начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз все сойдет. И действительно, он дополз до развалин на той стороне без единого выстрела за всю дорогу.