Все развернулись туда. При недостаточной освещенности с большим трудом удалось разглядеть медленно пятившийся от деревни танк с развернутой в сторону противника башней, перед которым с хворостиной в одной руке и курицей в другой метался «пропавший» солдат, погоняя небольшую отару овец. Горы, нависавшие над Пайрамом, уже накрыла тень, и на ее фоне то там, то здесь прорывались всполохи выстрелов. Противник, раздосадованный потерей провианта, больше для острастки постреливал в сторону отошедших далее ружейного выстрела удачливых продовольственников.
— Это успех, — сказал, обращаясь к Петровичу, враз повеселевший Шах-Заде.
— Трофеи еще не успех, — не переставая разглядывать в бинокль горы, ответил Петрович. — А вот то, что противник дурак и стреляет без толку, — это хорошо. Ты лучше посмотри. У них там позиции над Пайрамом растянуты примерно на километр да над Чинари и горкой — еще два километра. Сколько же их там сидит? Не меньше полка, пожалуй.
Но Шах-Заде, достойный сын своего народа, на протяжении многих веков занимавшегося «промыслом войны», уже не мог думать ни о чем другом, кроме добычи. Он отмахнулся от советника, бросив: «С ними тоже разберемся», — и немедленно стал распоряжаться по более животрепещущему вопросу дележа мяса. Выходило ни много ни мало, а по два барана на роту пехоты. Нужно было не забыть также штабистов, танкистов, артиллеристов, связистов и прочих.
Вскоре темнота поглотила позиции. Стало откровенно холодно. В ожидании трофейного мяса собрались в палатке, развалившись на расстеленных на земле матрасах. Шах-Заде поминутно выскакивал проверять правильность приготовления баранины. Когда же ее принесли и вывалили прямо на одеяло в центре палатки, он хитро улыбнулся и попросил советников и командование полка не торопиться начинать пиршество. По его команде в палатку зашел солдат с тазиком для мытья ног, в котором плавала в бульоне, задрав вверх жилистые лапы, вареная курица. Солдат торжественно поставил тазик перед удивленным Петровичем. Так Шах-Заде решил отметить его «особые заслуги в жестоких боях с противниками режима».
Мясо из-за скудности запасов дров оказалось непрожаренным. Курица, судя по усилиям, с которыми Петровичу приходилось вгрызаться в нее зубами, видимо, по причине старости не сумела подняться в горы вслед за своими хозяевами. Но все это было несущественно. Как говорят: горячо сыро не бывает. Пир, к радости Шах-Заде, удался.
Легли спать, предварительно расписав на ночь дежурство среди своих. На всякий случай. Кто-то из доброхотов шепнул, что один из танкистов был из «взятого» нами Пайрама. Мне достались самые неприятные часы — утренние. Ноги после топотни по плато гудели, правая рука, в которой приходилось таскать автомат, так как ремень при передвижении трусцой натирал плечо, болела. Устал. Поэтому, лишь немного поворочавшись, подтыкая под себя полы бала-пуша, я тут же провалился в глубокий сон, настроившись тут же, как только легонько потреплют по плечу, подняться на дежурство.
Проснулся, однако, сам. В палатке было уже светло и пусто. Где это все?
Вылез на свет божий. Вокруг никого, тишина. Огляделся.
— Вот оно что! Завтракают.
Действительно, вестовой семенил с горячим чайником к небольшому пригорку метрах в пятидесяти от палаток. Там, вокруг одеяла, на котором были разложены лепешки и консервы, расположились советники, командир полка и начальник штаба корпуса. Направился к ним. Встретили меня дружным хохотом и вопросом:
— Ты где был?
— Спал.
— И ничего не слышал?
— Чего не слышал?
— Ну, ночью вся артиллерия работала. И дивизион «Д-30» у тебя под боком.
— Под каким боком?
Вновь взрыв веселья.
— Так в чем же дело? — недоумевал я.
Рассказали. После полуночи противник решил пощупать нашу оборону. Ответила сначала автоматами и пулеметами бдительная пехота. Потом решили обработать ближние подступы к нашим позициям минометами, а дальние — гаубицами. Никто не спал. Меня потеряли, искали и наконец «нашли» крепко спящим на своем матрасе в обнимку с автоматом. Будить не стали — было уже не до дежурства…
Следующие три дня «ходили» на Чинари, Каризи-Азизи — еще одну близлежащую деревеньку, снова на Пайрам. Показывали себя, не давая противнику забыть, что мы решительно настроены прорвать его оборону и деблокировать горный проход. Потом поступил приказ вывести полк на отдых к месту постоянной дислокации. Шах-Заде отправился в Кабул с докладом, пообещав вскоре вернуться и привезти коньяку.
Переночевали в Пулиаламе. Утром полк вновь двинулся на прежние позиции. Петрович и я выехали позже и догнали колонну уже у подъема на плато. Тут чуть было не столкнулись с санитарной машиной, летевшей вниз на большой скорости. Начали выяснять обстановку. Оказалось, в наше отсутствие противник заминировал дороги и первая же машина с солдатами напоролась на мину. Двое убитых и пятеро раненых. Вторая мина рванула под трейлером, на котором тащили один из танков. Легкие контузии. Дали команду передвигаться только по бездорожью, избегая использовать наезженные колеи. А перед тем, как занять позиции, послали саперов осмотреть их.
Вновь потянулись прежние будни с тем лишь отличием, что ежедневно «работали» по горке, прикрывавшей горный проход. Здесь, однако, противник не отходил, а оказывал жесткое сопротивление. Наши цепи под огнем ложились у подножия, и поднять их в атаку не было никакой возможности. Петрович тихо зверел, жалуясь на низкий боевой дух солдат и офицеров вернувшемуся из Кабула без обещанного коньяка Шах-Заде.
Как-то, уже ближе к вечеру, когда пора было давать команду на отход нежно обнимавшему родную афганскую землю батальону, Петрович не выдержал и бросил мне:
— Поехали!
Сели в штабной «уазик» и покатили вперед. Проскочили позиции приданного артдивизиона, полковых батарей, передовые позиции пехоты. Оставили машину и побежали к подножию горки, у которой тяжко ворочался танк, время от времени постреливая по вершине. Противник изредка лениво отвечал одиночными выстрелами из стрелкового оружия. Залегли в небольшой складочке рядом с двумя солдатами. Один из них тихонько стонал, дожидаясь санитаров, — нога была прострелена навылет. Второй, видно, приятель, как мог его успокаивал. Справились, где командиры. Внятного ответа не получили. Попытались сами отыскать их. Безрезультатно.
Петрович, обращаясь вроде бы ко мне, но больше просто высказывая свои сомнения вслух, спросил:
— Если сейчас поднимемся, пойдут они вперед за нами?
— Без своих командиров — вряд ли, — ответил я.
— Ну, а если пробежаться по фронту, отыщем их?
— Если только с командой на отход, то да. А так время ушло, они сейчас больше озабочены ужином, чем боевой задачей.
Делать нечего. Решили возвращаться и, поднявшись разом, побежали назад. Засвистело и зажужжало, казалось, со всех сторон, будто противник только и дожидался того момента, когда мы покажем ему свои спины. Длинными перебежками, петляя, как зайцы, под затухающим по мере удаления от горки огнем, добрались до машины. Плюхнулись на сиденья. Сзади по брезенту что-то негромко шлепнуло. Водитель, истомившись не столько в ожидании нас, сколько уже просроченного ужина, рванул по бездорожью в сторону штабных палаток.
Петрович, повернувшись ко мне, спросил:
— Чего это они так взъерепенились?
— Поняли, кто мы, — ответил я. — Вы ж в зеленой рубашке бегали, а за голову советника им положен хороший гонорар.
Петрович засмеялся:
— Да, действительно, не сообразил.
Мы были одеты в афганскую зимнюю полевую форму грязно-бежевого цвета. Но распалившийся Петрович еще на КП полка скинул куртку, под которой и была эта злополучная советская форменная рубашка.
У палаток умылись из чайника. Я потащился, несмотря на усталость, передавать очередное сообщение в штаб корпуса. После того как плато заминировали, мне перестало нравиться раскатывать по нему на машине. Как-то спокойнее было передвигаться пешком, внимательно поглядывая под ноги.
Проходя мимо штабного «уазика», обнаружил, что водитель — лихой парнишка-пуштун, который мне всегда был симпатичен, — перетряхивает свой скарб. На земле валялись одеяла, матрас, старый балапуш и еще какие-то тряпки.
— Что случилось? — поинтересовался я. — Пятак потерял?
Солдат бросил подушку, которую он внимательно осматривал, и опустил брезент, прикрывавший задний отсек машины:
— Смотри, господин переводчик, — дырка от пули. Она в тебя летела.
Я заглянул в дырку. Действительно, пуля должна была ударить прямо между лопаток, а у афганцев ранение в спину считается позором. Спасибо хозяйственному водителю, всегда возившему все свое имущество, несмотря на наши протесты, за задним сиденьем. В этих тряпках за моей спиной и заблудилась пуля.
