Он не забывал отмечать в праздничных приказах официанток, поваров, парашютоукладчиц, водителей — все, кто того заслуживал. Но, конечно же, особенно щедро вознаграждал ударную силу полка — воздушных бойцов.
Мне не забыть 21 июля 1943 года. Тогда в полку по инициативе Льва Львовича проводилось чествование «двадцатников» — летчиков, названных так по числу уничтоженных ими вражеских самолетов. Такой чести удостоились Карасев, Дранищев и я.
Алелюхину, чтобы ходить в юбилярах, недоставало одного сбитого. Верховец, от которого не ускользали малейшие изменения в настроении людей, заметил: Алеша немного не в себе. Он пошел к Шестакову. Что было дальше — рассказывается в книге Героя Советского Союза Василия Ефимовича Бондаренко «Нет неизвестных солдат».
«Шестаков вначале засомневался: стоит ли на ночь посылать на задания людей, если к тому же сверху не поступало распоряжения на вылеты? Однако раз решил. Алелюхин с ведомым взлетел и пошел за линию фронта. На маршруте никого не встретил. Уже начал снова жалеть, что не придется ему быть среди юбиляров. И вдруг, когда уже казалось, нет никаких надежд, вдали появилась группа «юнкерсов» в сопровождении истребителей. Не раздумывая, Алексей со своим ведомым с ходу атаковал замыкающего бомбардировщика, сбил его, и тут же оба ушли восвояси.
— Украли «юнкерса» прямо из-под носа у «мессеров», — доложил он командиру полка.
Шестаков улыбнулся, крепко пожал ему руку:
— Ну что ж, одевайся в парадный мундир. Теперь и ты — именинник».
Праздник прошел интересно, весело. Всем «двадцатникам» вручили специально изготовленные нашими искусными поварами торты — лакомство по тем временам редкое.
Амет-хан не преминул по этому поводу заметить:
— Чем больше сбиваем — тем слаще наша жизнь. Так, чего доброго, дойдем и до апельсинов и персиков.
На что Лев Львович ответил:
— Дойдем, Амет, обязательно дойдем до твоих персиков в Алупке. Будешь угощать весь полк…
— Я о том только и мечтаю, товарищ командир…
Придет время, так оно и будет. Летчики проведут у стариков Амет-хана два дня. Только произойдет это без Льва Львовича…»
Начиналось освобождение Донбасса, родного края нашего командира. Теперь он жил стремлением поскорее очистить от фашистов шахтерскую землю, чтобы эшелоны с черным золотом шли не на запад, а на восток. Как-то ему с группой летчиков довелось проскочить над родной Авдеевкой. Она в целом была мало разрушена, но поразила своей пустынностью — ни одного человека на улицах, поселок будто вымер.
Защемило сердце отважного летчика. Вот под крылом крыша дома, где выпестовала его родная мать.
И тут еще хозяйничает фашист!
При подходе к Сталино наткнулся на группу «юнкерсов». Тут уж командир отвел душу!..
Вернулся Шестаков из этого полета на аэродром Чуево, а там происходит что-то необычное: у КП стоит целехонький Ме-109, рядом с ним — пилот в немецкой форме.
Что бы это значило?
Все разъяснил встретивший командира Верховец.
— Перелетел к нам югославский летчик, служивший в люфтваффе. Говорит, что не хочет служить Гитлеру. Его родина — Герцеговина, и ему нет смысла драться за Великую Германию.
— Прекрасно! — обрадовался Шестаков. — Теперь-то мы уж опробуем «мессершмитта», изучим все его сильные и слабые места. Поручите Зюзину — пусть подготовит к вылету.
Но прежде чем «мессер» облетали, он подвергся самому тщательному изучению на земле. Первым в кабину забрался сам Шестаков. С интересом осмотрел приборную доску, опробовал рули, систему запуска мотора. Зюзин, сумевший уже кое в чем разобраться самостоятельно, стоял на крыле и консультировал командира.
Любопытно чувствовать себя во вражеской машине. А что будет, если полететь на ней в бой? Или на немецкий аэродром? Вот шороху навести можно!
Только Лев Львович сразу же отбросил эти мысли. Уже было несколько приказов, в которых шла речь о том, как наши летчики, соблазнившись полетами на захваченных фашистских самолетах, погибали от своих зенитчиков или истребителей. Они ведь не могли ответить огнем на огонь своих. Вот и пропадали ни за понюшку табаку.
Разобравшись во всех особенностях «германца», Шестаков приказал всем сделать то же самое, а с утра нового дня мы по очереди летали на нем в районе аэродрома. Пришли к выводу: Ме-109 обладает чуть большей скоростью, вроде бы полегче нашего «яка». Но уязвимых мест достаточно много.
— Если поточнее прицеливаться, — решил Шестаков, — то можно их сбивать из пулеметов.
Он приказал на одном из «яков» снять пушки. Скоростные и маневренные возможности его сразу возросли. Да только вот беда: одних пулеметов для боя оказалось явно недостаточно. Эксперимент пришлось приостановить.
Матчасть наша изрядно подносилась. Шестаков все напористее «приставал» к вышестоящему начальству, выпрашивая новые самолеты.
Наконец полку приказали оставить «яки» на старом аэродроме, а самим отправиться на новый, для переучивания. Это под Сталинградом. Там теперь уже глубокий тыл.
Мы навсегда покидали своих верных боевых друзей — видавшие виды старенькие «ястребки» Як-1. Прошедшие сквозь огонь сражений, принесшие нам множество побед.
С 30 июля по 17 августа 1943 года мы осваивали новую материальную часть.
«Аэрокобра» оказалась непохожей ни на один из самолетов, на которых мы до сих пор летали. Вместо хвостового колеса — носовое. Кабина просторная, отличный обзор. Скорость порядочная, «мессершмитту» не уступает. Вооружение мощное — 37-миллиметровая пушка, два крупнокалиберных и два обычных пулемета. Но по сравнению с «яком» машина была тяжеловата. И что самое неприятное — плохо выходила из штопора. Уже после войны мы узнали, что американцам были предъявлены по этому поводу претензии, они произвели на одной из «аэрокобр» доработки и поручили ее опробование советскому летчику-испытателю Андрею Кочеткову, прибывшему в США вместе с инженером Федором Супруном — братом знаменитого Степана Супруна.
При испытаниях, которые проходили прямо над Ниагарским водопадом, Кочеткову пришлось воспользоваться парашютом — самолет не выходил из плоского штопора. Только после этого американцы всерьез взялись за усовершенствование «аэрокобры». И позже к нам стали поступать уже не такие норовистые, а более покладистые машины. Но пока этого не произошло, мы потеряли несколько самолетов и одного летчика — старшего лейтенанта Ершова.
После этого все охладели к «аэрокобрам», стали относиться к ним с недоверием. А это уже для полка беда. Никто другой техники не даст. Хочешь не хочешь — воюй на той, что имеется. Шестаков и Верховец буквально за головы хватались: что делать?
Из Москвы прибыл инспектор ВВС полковник Миронов. Он прочитал нам лекции по теории штопора «аэрокобры». Хорошие лекции. Но что толку — штопора ведь не перестали бояться?
В этот критический момент Лев Львович приходит к выводу, что никто не спасет положение, кроме летчика полка, который сумеет на глазах у всех приручить непокорную «кобру», подчинить своей воле. Но это уже такое дело, что тут никому не прикажешь, Тогда остается одно — самому взяться за укрощение строптивой.
Шестаков тщательно готовился к ответственному вылету. Все продумал и предусмотрел.
И вот командир в воздухе. На земле все застыли в ожидании, переживают: все ведь может быть.
«Аэрокобра» на высоте две тысячи метров шла к центру летного поля. Потом она замедлила скорость, слегка вздыбилась и тут же, скользнув на левое крыло, вошла в этот злосчастный плоский штопор — понеслась к земле падающим осенним листом, стремительно вращаясь вокруг своей оси.
Один виток, второй, третий…
Всех охватило нервное напряжение. Хотелось закричать: «Бросай машину! Прыгай!»
И вдруг «аэрокобра» как бы нехотя, через силу вывернулась носом к земле, вошла в пикирование.
Все готовы были прыгать от радости, обниматься друг с другом. Штопор побежден! «Кобра» приручена!
Но Шестаков все повторяет сначала. Наш командир верен себе. Если еще раз выйдет из штопора — никто не скажет, что это случайно.
Теперь Лев Львович управился с машиной на втором витке.
Приземлился он бледный, усталый. Но уже к ужину прибыл в столовую в приподнятом настроении.
— Летать на «аэрокобре» можно, — сказал он. — Только нужно приспособиться к ее норову…
И Лев Львович выдал нам подробнейшие рекомендации по предотвращению плоского штопора и выходу из него, если он случится. С такими рекомендациями, да к тому же лично самим же командиром проверенными на практике, мы могли ничего не бояться.
Таким Лев Львович и остался в нашей памяти на всю жизнь, ибо это был последний вечер, проведенный с ним вместе.
НА ПЕРЕПУТЬЕ ВОЕННЫХ ДОРОГ
