Кравченко с грустью в голосе проговорил:
— Плохой я тебе помощник… Не смогу я столько верст в седле проехать. А ты вот что, езжай–ка к Батурину, он тебе людей сотни две даст. Да и неудобно на такое дело без ведома штаба идти.
— Пожалуй, что и так, — раздумывая, сказал Андрей. — Ну, ладно, еду в штаб!
Поздней ночью на околицу станицы Грушевки въехала конница. Шедший весь день снег к вечеру прекратился. Степь и спящая станица казались укутанными толстым слоем ваты.
Со стороны станицы к остановившемуся отряду приближались шагом всадники. Доехав до командира, передний тихо проговорил:
— Все в порядке, Андрей Григорьевич! Застава снята, часовые тоже.
И действительно, справа и слева от дороги в снегу чернели трупы людей.
— А где же квартира генерала? — шепотом спросил Андрей.
— Как раз в центре, в поповском доме остановился, — так же тихо ответил Герасим Бердник.
Андрей с минуту настороженно вслушивался в тишину ночи.
— Ладно, веди к поповскому дому!
Он тихо подал команду. Отряд стал дробиться на части, части таяли в темноте, и, наконец, с Андреем осталось не более полусотни. Он тронул повод. За ним двинулись оставшиеся казаки…
Замота, ехавший рядом с Андреем, шепнул ему:
— Здесь! — И показал пальцем на большой кирпичный дом.
Андрей поднял вверх плетку, останавливая отряд, и, проехав еще немного, потянул повод:
— Часовые давно сняты?
— Около часу.
— Тогда надо спешить, а то могут всполохнуться…
Где–то неподалеку тишину разорвал выстрел, затем послышался залп, взрыв гранаты, и снова все смолкло.
— Окружай! — крикнул Андрей, спрыгивая с седла и бросаясь к крыльцу поповского дома. Казаки быстро спешились и, торопливо срывая винтовки, побежали во двор.
Со стороны сада послышался гулкий удар, и затем жалобный звон стекла…
Андрей яростно забарабанил в дверь кулаками. В доме никто не отозвался. На крыльцо вбежал Замота, а следом за ним еще пять казаков. В дверь градом посыпались удары прикладов. Из–за дома, со стороны сада, выскочили два казака.
— Андрей Григорьевич! Окно открыто…
Андрей опрометью кинулся через двор к саду… Около раскрытого настежь окна снег был умят, виднелась свежая кровь.
— Замота! Возьми десяток хлопцев и беги с ними по следу! — указывал Андрей на свежие следы, ведшие в глубину сада. — Да чтобы без генерала мне не возвращаться! — Он ухватился за подоконник и ловко вскочил в комнату. — Неужели ушел, гад?! Для отвода глаз, может, адъютанта своего выпроводил, а сам здесь прячется, — бормотал он, чиркая зажигалкой.
За Андреем в комнату влезли Мишка Бердник, Трынок и еще несколько казаков. Андрей зажег стоявшую на столе лампу и увидел, что комната пуста. Кровать была смята, одеяло валялось на полу. Около кровати на спинке стула висели аккуратно сложенные генеральские брюки с широкими красными лампасами, на полу валялись сапоги. Тут же, видно в спешке сброшенные со стола, лежали полевая сумка и золотые часы.
— Вот бисова собака! Без шаровар утек! — изумленно пробормотал Трынок за спиной Андрея.
Андрей нагнулся, поднял сумку, потом взял часы и осторожно приложил их к уху. Часы мерно отсчитывали секунды. Сунув их в сумку, он выпрямился и шагнул к столу.
Возле лампы лежала богато украшенная серебром казачья шашка с георгиевским темляком.
Андрей, взяв ее в руки, повернулся к молчаливо наблюдавшим за ним казакам:
— Кто снял часовых возле этого дома?
— Я, Андрей Григорьевич! — Трынок, отделясь от окна, шагнул к Андрею.
— Молодец! Вот, возьми в награду генеральскую шашку! Отточи ее получше и руби ею кадетов, как капусту.
Трынок смущенно взял из рук Андрея дорогой подарок.
— Ну, а теперь, — Андрей вытащил маузер, — два останутся здесь, а остальные — за мной! Надо весь дом сверху донизу облазить.
— Я, товарищ Батурин, оцепил станицу сплошным кольцом. Перерыл все дома — от чердаков до подвалов…
— А Деникина не нашел…
— Не нашел, товарищ Батурин.
— Плохо ты его, Семенной, искал! — И, видя, что Андрей и без того сильно удручен неудачей, Батурин переменил разговор: — Ну, давай сумку, посмотрим, что там такое… Эге… да тут золотые часы, бумажник, карта, а это что? — Он протяжно свистнул: — Чековая книжка на иностранный банк. Так… я вижу, предусмотрителен он, его превосходительство!
Андрей устало поднялся:
— Ну, я пойду. Здесь мы еще пробудем несколько часов, хоть засну немного.
Батурин, вытащив из сумки карту и пачку писем, поднял голову.
— Поручи Чесноку привести ко мне взятых тобою пленных офицеров. Кстати, на вот, на память о генерале. — Батурин взял со стола часы и протянул их Андрею. Тот повертел их в руках и равнодушно положил на стол:
— На что они мне? Есть одни, и хватит.
— Чудак, у тебя вороненые, а это золото, да и механизм заграничный.
— Ну, и черт с ними! Мне не надо. Отдайте кому другому.
Батурин, недоуменно пожав плечами, отложил часы в сторону.
— Что ж, дело твое. А что деникинскую ночевку разгромил, за это молодец. Генерал в спешке всю свою переписку оставил.
Андрей, надвинув на лоб папаху, встал:
— Мне, товарищ Батурин, генерал этот по ночам снился. Четырех хлопцев в этом деле потерял, а генерал ушел…
С трудом передвигал Андрей ноги по талому снегу. Холодный ветер злобно бросал в лицо полные пригоршни ледяной крупы.
«Скорей бы добраться до постели!» Он устал, и у него было одно желание — спать. Трое суток, целых трое суток без сна!
Наконец он добрался до отведенной ему с Чесноком хаты. Хата была маленькая, с подслеповатыми окнами и с куском гончарной трубы на почерневшей камышовой крыше.
Чеснока не было дома. Андрей, обведя сонным взглядом маленький зал с земляным полом, подошел к единственной кровати, с которой, очевидно, недавно поднялся Лука. Смятые подушки еще таили в себе тепло человеческого тела.
В дверь просунулась голова хозяйки.
— Тебе, парень, может, молока принести — поди, есть хочешь?
Андрей, сев на койку, силился стащить сапог.
— Отставить молоко, спать хочу.
Голова скрылась.
«И как это я его упустил, телок дурной? Поди, жди теперь такой случай. Ушел, как от паршивого прапорщика…»
Наконец сапог упал на пол, и Андрей, пыхтя и морщась, принялся за другой…
Измученный возней с сапогами, Андрей еле нашел в себе силы снять оружие и черкеску.
С наслаждением вытягиваясь поверх одеяла, он закинул руки за голову.
«Неужели я болен? Нет, только не это! Я просто устал… Но почему так болит голова? Трое суток в седле, трое суток без сна… а может, в самом деле заболел тифом? Нет, нет, только не это!»
Андрей повернулся лицом к стенке, подогнул колени, сунул между ними ладони — точно так же, как любил это делать в детстве. И от этого воспоминания ему стало жаль себя.
Часы, золотые генеральские часы… На что они? Золото… к черту золото, когда кругом смерть. Когда сотни людей умирают от тифа, когда с боем приходится прокладывать себе путь.
Только бы не заболеть! Тогда лазарет и удушливый запах карболки… А вдруг в лазарете Марина. Он так истосковался по ней. Ведь после Ставрополя он видел Марину всего один раз…
Андрей снова повернулся на спину и открыл глаза.
А вдруг он в самом деле заболел. Нет, он не хочет болеть. Андрей силится приподняться и не может. Веки его слипаются, и он засыпает тяжелым прерывистым сном…
К вечеру Лука застал Андрея мечущимся в бреду. По распоряжению Батурина из обоза выделили лучшую повозку, уложили в нее Андрея и отправили в походный лазарет.
Армия в это время с боем подходила к Кизляру. Между нею и Астраханью лежала лишь безводная, песчаная пустыня. Бросая все, что можно было бросить, и запасаясь только провиантом и водой, армия в конце восемнадцатого года вступила в сыпучие астраханские пески.
Третью неделю борется Андрей со смертью. Иногда она будто присаживается к самому его изголовью.
В такие минуты Марине кажется, что он умирает… Мысль, что вот сейчас, сию минуту она потеряет его навсегда, приводит ее в отчаяние.
Марина часами смотрит ему в лицо, а он то затихает, то снова мечется в бреду, сбрасывает с себя одеяло и все, чем его укрыли ее заботливые руки. Он просит воды… Бредит, выкрикивает слова команды и снова просит пить. Но где взять Марине воды?
Уже скоро три недели, как армия бредет по холодному песку безжизненной пустыни. Редкие полузасыпанные колодцы не могут утолить жажду стольких тысяч людей армии, потерявшей две трети лошадей и представляющей собой толпы полузамерзших, голодных людей. Сотни больных не в силах двигаться дальше. Они сворачивают в сторону, валятся на холодный песок, да так и остаются лежать.
А справа, и слева, и впереди рыщут белые деникинские полчища. То и дело вспыхивает ожесточенная перестрелка. За каждым курганом подстерегает смерть… Бойцы смотрят на грязное, холодное небо.
