Но Гомулка смотрел иначе.
— Если мне придется ведать списками, у меня не будет плутней! — сказал он.
И Хольт поддержал его. Решено было вывести Вильде на чистую воду. Три недели вели они учет, накапливая обвинительный материал. За это время Гюнше трижды получал увольнение, Хольт — раз, Пингель Отто — четыре раза, Кирш — два раза. Как-то вечером все курсанты расчета «Антон» написали жалобы. Коллективные претензии считались бунтом, запрещалось даже собирать индивидуальные жалобы и подавать их вместе. Поэтому каждый писал от себя, а потом они в течение полутора часов являлись в канцелярию и подавали заявления остолбеневшему дежурному. Текст заявлений почти совпадал, доказательства совпадали полностью. Жалобы поступили по инстанции к Готтескнехту, и этим же вечером он зашел к ним в барак. Сперва он для виду устроил проверку шкафчиков, перевернул все вверх дном и наложил на Вольцова и Феттера взыскание «за недозволенный смех при проверке личных шкафов» — двадцать пять приседаний. После чего поставил всем отлично «за догадливость».
Капитан не торопился с ответом. «Боится огорчить своих любимчиков», — комментировал его молчание Вольцов. Только на третий день на утренней поверке Кутшера объявил:
— Старший курсант Вильде, выйти из строя! Эти прощелыги из расчета «Антон», эти бандиты жалуются, что вы неправильно ведете увольнительные списки. Я это дело расследовал. Правильно они жалуются. — И Готтескнехту: — Оставить Вильде на две недели без увольнения! Болван! — прорычал он, снова обращаясь к оторопевшему Вильде. — Уж если вы плутуете, делайте это так, чтобы я ничего не знал!
Цише в тот вечер побывал у гамбуржцев и по возвращении довел до общего сведения: «Ну и заварили вы кашу! Они там рвут и мечут!» Хольт, Вольцов и Гомулка, проходя через огневую, старались теперь держаться вместе.
Хольт эту субботу был выходной. Он отправился на трамвае в Эссен. Хорошо бы встретить знакомую девушку, мечтал он, бесцельно бродя по Кайзерштрассе, повесив на руку каску. Встречные пешеходы все куда-то торопились. Это из-за вечных воздушных тревог, думал Хольт. Он постарался не заметить двух-трех попавшихся ему руководителей гитлерюгенда, но зато лихо откозырял майору танковых войск с золотым Германским крестом на груди. Постоял перед кинотеатром. Афиша возвещала «Великого короля» в постановке Вейта Гарлана с Густавом Фрелихом и Кристиной Зедербаум в главных ролях. Обычная дребедень, подумал Хольт.
Мимо него прошел юноша в форме курсанта, ведя под руку изящную девушку. Да это же Цише! — удивился Хольт. Прибавив шагу, он обогнал парочку и поклонился.
Но тут он увидел, что не с молоденькой девушкой прогуливается одутловатый блондин Цише, заботливо поддерживая ее под руку, а с черноволосой дамой лет двадцати пяти. Она повернула к Хольту узкое девичье лицо и вопросительно глянула на него темными глазами, прежде чем кивком ответить на его поклон. Цише и его дама стояли посреди тротуара, людской поток обтекал их с обеих сторон. Цише откашлялся и представил Хольта:
— Мой сослуживец Вернер Хольт. Моя мать!
— Я была бы тебе крайне обязана, — недовольно отозвалась молодая женщина, говорившая с заметным южнонемецким акцентом, — если бы ты хоть намекнул, что я тебе не родная мать, а мачеха. А то вы еще вообразите, — обратилась она к Хольту, — что это парнокопытное, — и она толкнула Цише локтем, — мой родной сын!
Цише принужденно рассмеялся.
— Допустим, мачеха! — сказал он.
Только теперь, отставив локоток, она подала Хольту руку. Ее взгляд смутил его. В ту единственную секунду, когда он наклонил голову, все смешалось в его сознании: мать Цише — нет, мачеха. Она совсем как девушка, нежная, хрупкая. Он поднял голову. Зачем я так на нее смотрю? Он вконец растерялся.
Они пошли втроем. Но, пройдя несколько шагов, Цише недовольно заметил:
— Ведь мы собирались в кино!
— А я передумала, — заявила она капризно, тоном своенравного ребенка. — Мне расхотелось в кино.
— Тогда незачем было сюда тащиться, сидели бы спокойно дома! — в раздражении выкрикнул Цише.
— Знаешь что, — ответила фрау Цише с готовностью — к ней, видимо, вернулось хорошее настроение. — Пойдем домой! Я приготовлю чай, и мы поболтаем.
— Нет уж, с меня хватит! — Цише резко остановился. — Я пойду в кино, а ты как знаешь. Хайль Гитлер! — Весь побагровев, он сердито повернулся и исчез в толпе.
Хольта неприятно поразила эта сцена. Он не знал, как себя вести. А она шла с ним рядом и непринужденно болтала:
— Мой пасынок доставляет мне одни огорчения! Его матушка была этакая сверхблондинка в арийском духе… и я ему не импонирую! — Она остановилась. — А вы? Тоже бросите меня на улице одну? — Она была много ниже Хольта и смотрела на него своими темными глазами робко и беспомощно.
Ее откровенная игра все больше его смущала.
— Если позволите, я провожу вас, — сказал он неловко. Она улыбнулась. Узкое лицо фрау Цише казалось ему знакомым, словно он давным-давно ее знает и видел много раз.
— Но куда же мы пойдем? — спросил он.
— Ко мне домой! — Он с трудом приноравливался к ее шагу. — Вы ведь за городом стоите? А как проводите свободные дни?
Он сказал, что они бывают в кино, сидят в кафе, играют на бильярде…
— Ну а девушки? — допытывалась она. — Все больше гимназистки?
— Что ж, для некоторых это единственная возможность рассеяться, набраться новых впечатлений. И это вполне понятно.
— Для некоторых? Но не для вас же?
— Нет, не для меня. — сказал он, внутренне поеживаясь. Этот допрос был ему крайне неприятен.
— В шестнадцать лет — на зенитной батарее, какой ужас! Ведь вы же еще дети! — негодовала она. Он напрасно искал ответа, язвительного, меткого… И думал с тоской: зачем я позволяю над собой издеваться?.. Но когда они подошли к подъезду большого многоквартирного дома и она спросила: «Не зайдете ли выпить чашку чаю?» — Хольт мгновенно растаял. «Охотно», — сказал он и последовал за ней.
Он помог ей снять черную меховую шубку; тоненькая, стройная, она в своем коричневом шерстяном платье походила на узкобедрого мальчика. Фрау Цише ввела его в комнату, и он растерянно остановился посреди пестрого ковра, озираясь по сторонам. На столике для кабинетной лампы, вставленный в рамку, стоял портрет пятидесятилетнего мужчины в эсэсовском мундире и форменной фуражке с изображением мертвой головы; его топорные черты и вся его одутловатая физиономия походила на лицо Гюнтера Цише… Отец, конечно! Хольт повернул карточку и на оборотной стороне прочел: «Моей горичо любимой Герти ( „горячо“ в самом деле через „и“, да и почерк, неуклюжий, корявый, показался ему отвратительным) к двадцать шестому дню рождения от ее Эрвина». Дата: Краков, 1942 г. Значит, ей скоро двадцать восемь…
Взволнованный, уставился Хольт на одутловатую зверскую физиономию. Все его существо до краев преисполнилось ненависти к этому человеку в крикливой форме, писавшему с грубыми орфографическими ошибками, что не мешало ему быть мужем неотразимой женщины-девушки…
Позади хлопнула дверь. Быстрыми, легкими движениями фрау Цише расставляла чайную посуду. Она ласково улыбалась ему и доверчиво болтала.
— У нас неуютно, как видите. Мы почти все вывезли за город. В один прекрасный день и в этот дом ударит бомба.
Он сидел против нее угрюмый, молчаливый.
— Что с вами? — участливо спросила она.
— Ничего. У меня неспокойно на душе. Должно быть, перед тревогой.
Она наклонилась к радиоприемнику. Хольт против воли следил за движениями ее тонких рук.
«…В воздушном пространстве рейха не обнаружено вражеских самолетов».
Фрау Цише включила музыку.
— Ну что, успокоились? — Она удобно откинулась на спинку кресла.
Бежать! — думал Хольт. Лучше бы я пошел в кино! Взгляд одутловатого блондина, казалось, сверлил ему спину. Нельзя же было все время сидеть, опустив глаза в чашку, и он нет-нет и поглядывал на нее, как она уютно прикорнула в кресле, поджав под себя ноги. Нежный профиль, длинные темные волосы собраны на затылке в небрежный узел…
— Пожалуй, я пойду. — Он встал со стула. — У меня неспокойно на душе.
Она удивленно на него посмотрела.
— Что ж, как хотите, — сказала она с подчеркнутой любезностью. — Я вас не задерживаю!
В коридоре он быстро надел шинель. Она протянула ему руку.
— Пожалуйста, не сердитесь! — пролепетал он, сам того не ожидая.
Она высоко вздернула брови. Он не осмеливался поднять на нее глаза.
— Можно мне будет еще прийти?
— Почему же нет? — сказала она равнодушно. — У меня есть телефон. Попросите Гюнтера, он вам даст.
Он опрометью сбежал по лестнице и потом долго бродил по улицам, прежде чем вернуться на батарею.
В тот вечер он долго не мог заснуть. Рядом похрапывал Феттер. Хольт уставился в темноту.
