Второй раз я встретилась с ним, — продолжала Витя, — на улице Максима Горького. Вели его гестаповцы, уже не те, что схватили, а другие. Одет хорошо, но весь в синяках. Лицо так исполосовано, что трудно узнать. Видно, его долго мучили и, ничего не добившись, решили возить по городу вместо приманки: может, кто-нибудь подойдет к нему, поздоровается, как я тогда, и схватить можно будет. Сами же они, переодетые в гражданское, шли рядом. Вася, видно, издалека заметил меня, а когда проходил мимо — низко опустил голову, чтобы даже волнением своим не выдать меня.
Потом я еще видела Васю. Он сидел на скамейке в сквере, на площади Свободы. Тоже был хорошо одет, но еще более изуродован. А напротив на такой же скамейке сидели переодетые гестаповцы и ждали жертв. Только мы предупредили всех подпольщиков...
Ходили слухи, что Васю привезли на Комаровку, на одну явочную квартиру, и спрашивали: «Это хозяин явочной квартиры?» Вася посмотрел на хозяина и сказал: «Этого человека я первый раз вижу. Конечно, вы можете каждого схватить и делать с ним, что только вздумается, но я еще раз говорю, что никакого отношения к этому человеку не имею». Его там же избили до потери сознания, а потом бросили в машину и повезли. Я больше его ни разу не видела.
Произнеся последние слова, она всхлипнула. Из больших черных глаз выкатились две слезинки и побежали по смуглому лицу. Жан был взволнован и тем, что она рассказала, и ее глубокой, искренней печалью. Нужно было бы сказать что-либо теплое, утешительное, но слов не находилось. Вздохнув всей грудью, он спросил:
— Как же с медикаментами?
— Теперь это легче, Лида Девочко заведует аптекой. Кое-что мы из больниц приносим. Зайдите к Лиде, вы же знакомы с ней, она все сделает. А боеприпасов я имею немного. Вон в той комнате в ящике патроны лежат. Это у нас свои люди есть среди украинских националистов. Их здесь целый батальон разместился. Так я сама приношу. Спрячу за пазуху и несу...
Она, видимо, представила, какая смешная бывает, когда несет свой опасный груз. Ее маленькая складная фигурка становится толстой, горбатой, некрасивой... И от этого самой стало веселей, светлый луч улыбки пробежал по ее грустному лицу.
У Лиды Девочко действительно медикаментов было много. В аптеке Жан долго не задерживался. Узнав новый адрес Володи Омельянюка на Немиге, пошел туда. Хозяйки дома не было. Встретил сам Володя, пригласил в свою комнатку. Там сидел высокий, худощавый блондин с голубыми глазами. Это был Георгий Фалевич, с которым Володя был хорошо знаком еще до войны, а во время оккупации втянул его в подпольную работу.
— Знакомьтесь: Жорж, мой старый друг, заведующий аптекой.
— Очень приятно, — крепко пожимая руку симпатичному молодому человеку, сказал Жан. — А мне сегодня везет на медиков. Вы, между прочим, мне очень нужны. Вернее говоря, медикаменты нужны.
— Много? — улыбаясь, спросил Жорж.
— Как можно больше.
— Кое-что можно придумать. Только, по правде говоря, вы очень не похожи на партизана... Не обижайтесь, пожалуйста...
Жан залился веселым, по-детски искренним смехом. За ним так же весело, до слез смеялся и Володя.
— Что, бороды не хватает? — хохоча, спросил Жан. — Так вот вам борода... — и показал на Володю.
Тот уже несколько месяцев назад начал отпускать рыжеватую, лопаточкой бородку. Такие бороды носили в то время белорусские националисты-интеллигенты.
— Он за нас двоих отрастит, до пояса, — все еще смеясь, говорил Жан. — А у меня растительности не хватает, плюгавую же бороденку не хочется носить...
— Не сомневайся, Жорж, — успокоил друга Володя. — Жан — настоящий, боевой партизан. Дело свое знает, потому и не похож на партизана. Разве он мог бы сделать что-нибудь в городе, если бы носил большую бороду, ходил бы здесь в той же одежде, какую носит в лесу, да еще автомат держал на плече? Жан не только партизан, он — партизанский связной и разведчик. У него нам можно поучиться подпольной работе.
От неожиданной похвалы Кабушкин даже смутился, что с ним бывало очень редко. Чтобы прервать разговор, от которого он чувствовал себя неловко, спросил:
— Так как же с медикаментами?
— Я сказал, что дам, — подтвердил Жорж.
— У меня к вам еще есть дела, — обратился Жан к Володе. — Нам нужны боеприпасы. Это во-первых. Во-вторых, необходимо напечатать листовки. Без печатной пропаганды тяжело. Мы должны разъяснять населению политику нашей партии, говорить ему, что нужно делать. Ничипорович просит вас не поскупиться на листовки. Вы же обещали нам типографию...
— Еще какие ваши нужды? — спросил Володя.
— Последняя: помогите установить связь с Логойским партизанским отрядом. Нам нужно объединять свои действия, тогда враг скорей почувствует нашу силу.
— Это все?
— Да, все.
— Относительно боеприпасов посоветуюсь с членами комитета. Некоторые запасы у нас уже есть. Оставьте мне пароль и адрес, куда отвезти. Наши подпольщики повезут. Типографию для вас мы обязательно оборудуем. Уже много шрифтов достали. Листовка готовится. Напечатаем буквально через несколько дней. Вместе с боеприпасами пришлем и ее. У нас есть подводы. Что же касается связи с логойцами, то, как только кто-нибудь из них придет, я дам им ваш адрес и пароль — они пришлют к вам людей для связи... Договорились?
— Ну, если так, то хорошо.
— Передайте всем вашим партизанам, а особенно Ничипоровичу, сердечный привет от горкома. Мы гордимся вашими боевыми делами. О вашем бое под деревней Клинок ходят целые легенды. Мы все очень рады, что люди, посланные подпольным горкомом, с честью оправдывают доверие партии.
— Спасибо, — взволнованно сказал Кабушкин. — Все это передам Владимиру Ивановичу. Ему будет очень приятно услышать доброе слово горкома.
Эта встреча и разговор происходили за какую-нибудь неделю до начала массовых арестов. Горком еще успел выполнить просьбу Ничипоровича. Боеприпасы, медикаменты, листовки — все было доставлено в отряд. Жан позаботился, чтобы не забыли забрать даже и те патроны, которые лежали в сундучке под кроватью у Виктории Рубец.
А потом в лес под деревню Маковье, Осиповичского района, где стоял отряд Ничипоровича, пришло тяжелое известие: подполье разгромлено, большинство членов горкома попало в застенки СД. Жгучей болью и еще большей ненавистью к палачам-фашистам наполнились сердца партизан. Ничипорович осунулся, почернел, но остался такой же спокойный, выдержанный, строгий.
— Всех не могли переловить, — сказал он. — Хоть несколько человек да осталось. А если есть хоть один хороший организатор, подполье оживет. Я в этом уверен. Народ за нас. А его не задушишь, ему не заткнешь рот, не завяжешь руки.
...Вся семья Омельянюков разбрелась. Мать жила у Маруси Рынкевич на Цнянской и часто навещала Володю на Немиге, отец — на Заливной улице у знакомых. Прибавилось забот, трудней стало с продуктами.
До массовых арестов подпольные типографии были на улице Островского, где работал Чипчин, и на Рымарной улице, на квартире Вороновых.
Вороновы работали в типографии Дома печати. Отец, Михась Воронов, был начальником печатного цеха, а сын, тоже Михась, заведовал электроцехом.
Были они родственниками тещи Владимира Ничипоровича. Старик (Василь Сайчик) сказал об этом Ватику Никифорову и Володе Омельянюку. Они договорились через тещу Ничипоровича втянуть в подпольную работу Вороновых.
Уговаривать их не нужно было. Вороновы понемногу уже выносили шрифты из типографии на свою квартиру и сами печатали продовольственные карточки. А когда установили связь с подпольем, взялись за дело как следует. Карточки, напечатанные в квартире Вороновых, выручали подпольщиков Комаровки. Только Иван Козлов обходился без них — он сам ловко подделывал документы. Остальные целиком зависели от исправной работы типографии Вороновых.
...Известие об убийстве Макаренки и Жудро принесла мать. Целый час Володя метался в отчаянии по комнате. Мать с тревогой следила за ним, тихо упрашивала:
— Успокойся, Вовочка, успокойся. Что же ты теперь сделаешь, не вернешь же их из могилы...
— Нет, мама, это еще не все. Они еще будут воевать, будут бороться. Я позабочусь об этом, мама. Их имена будут наводить страх на врага... Подожди, не уходи, пока я напишу...
Он сел за стол и начал писать. Раз десять начинал и все зачеркивал:
— Нет, не то, не так!
Искал слова, которые бы огнем жгли врага, били его не в бровь, а в глаз. И слова такие находились. Хотелось написать как можно больше, полнее, чтобы люди знали, какие чудесные хлопцы были Жудро и Макаренко, как пламенно любили они свою Родину, как верно стояли друг за друга, как смело отбивались до самой последней минуты, до последнего дыхания...
А листовка должна быть размером с ладонь. Что можно сказать о двух пламенных сердцах на таком кусочке бумаги? Володя снова писал, вычеркивал, заменял слова.
