Юнкер редко покидал надежные стены цитадели, которую он обрел в штабе гестапо. Но все же и в разработанной им системе собственной безопасности была брешь. Еще в те времена, когда Юнкер был всего-навсего хозяином бара на рыночной площади, на кухне у него работала девушка, которую он сделал своей любовницей. Он тщательно скрывал свои отношения с ней от жены и двоих детей; стремясь быть образцовым нацистом, он вынужден был разыгрывать роль добродетельного супруга.
Девушка теперь работала горничной в отеле. Раз в месяц у нее выдавалось подряд четыре свободных дня, и она проводила их с Юнкером. Он заезжал за ней на машине в отель и увозил в Копенгаген, Ольборг или какой-нибудь другой город.
Все это знал Якоб — разными путями, сложными окольными ходами были собраны необходимые сведения. Было известно, что девушка сегодня закончит работу в три часа дня; именно поэтому Юнкер уже сидел в ресторане за столиком, а Якоб, стоя на коленях у кухонного окошка, целился в него…
* * *
Единственный официант примостился в стороне, у одного из столов, и решал кроссворд, помещенный в сегодняшней газете. Солнце, уже клонившееся к закату, светило сквозь красные гардины. Негромко наигрывал радиоприемник…
Но даже в этой обстановке Юнкер все время настороже. Во-первых, он не один, с ним два гестаповских офицера — наверно, в эти дни они заменят его в камере пыток. Сидя за изысканно сервированным столом, гестаповцы едят жареных цыплят, запивая их добрым датским пивом. Юнкер выбрал столик в самом дальнем конце ресторана. Со своего места он видит дверь и всякого входящего в нее, зато его самого почти не видно. Один из немцев сидит спиной к Якобу, заслоняя Юнкера. Бычий затылок толстяка весь в жировых складках, жиром заплыл весь корпус — от непомерно широких плеч до грузных боков. Отстегнутая портупея с револьвером висит на спинке его стула. Гестаповцы громко переговариваются — им, видно, очень весело.
Якоб целится прямо в жирный затылок толстяка. Гремит выстрел. Рухнув всем телом на стол, немец заливает его черной, как деготь, кровью.
Вскрикнув, Юнкер роняет соусник. Привстав со стула и дико вращая глазами, он силится вытащить из-за пояса револьвер. Следующая пуля попадает ему в грудь. Скривившись от боли, он падает на стол, в углах его рта выступает розоватая пена. Но он не выпускает из рук револьвера… Посуда со звоном летит со стола. Бессмысленно размахивая руками, Юнкер сбрасывает на пол рюмки и разряжает револьвер в потолок.
Третий выстрел ранит негодяя в горло. Дрожа всем телом и судорожно дергая ногами, он съезжает со стула, увлекая за собой скатерть вместе с посудой… Все. Конец собаке…
Третий немец, высокий худой офицер с лошадиным лицом, вскакивает с места. Мертвенная бледность покрывает его лицо, он тоже лихорадочно ощупывает пояс с пристегнутым к нему револьвером, но тут он замечает Якоба. Сквозь узкое кухонное окошко он видит его глаза, горящие беспощадной ненавистью, и, задыхаясь, леденеет от ужаса.
Якоб стреляет в последний раз, и на лбу у офицера появляется точка, похожая на индийский кастовый знак. Офицер без звука валится на пол. Официант сидит, точно пригвожденный к стулу, и глядит во все глаза.
— Всё, — произносит Якоб.
Поднявшись, он сует руку в карман и заряжает кольт четырьмя новыми патронами, затем отпирает дверь, выходящую во двор. Бросив взгляд на повара, трусливо забившегося в угол, он говорит:
— Пожалуй, тебе тоже полезней смыться!
Повар в ответ лишь сдавленно мычит и кивает головой.
Спрятав револьвер в карман, Якоб сходит по каменным ступенькам во двор. Выйдя из ворот, облицованных каменными плитами, он садится на велосипед и уезжает. Перед тем как свернуть в переулок, он предусмотрительно оглядывается назад.
И опять на дворе весна. Деревья стоят, одетые тонкой светло-зеленой дымкой, точно брачной фатой. Солнце с каждым днем все выше поднимается на небе, дни становятся длиннее. Все сильнее припекает, и на земле пробуждается жизнь, неистребимая, как сама природа.
Овладев Берлином, русские водрузили красное знамя на Бранденбургских воротах. В подвале имперской канцелярии нашли обуглившийся труп Гитлера.
Войска союзников двинулись друг другу навстречу по германской земле. Когда танковые дивизии русской и американской армий встретились у Торгау, солдаты выскочили из танков и бросились обниматься и целоваться; вместе они лихо отплясывали в своих тяжелых, запыленных сапогах и пели от радости.
* * *
Близился окончательный разгром преступного нацистского государства. Немецкие дороги и автострады были забиты беженцами, которые шли куда глаза глядят. Тысячи деморализованных поражением, измученных немецких солдат брели безоружные навстречу танковым цепям союзников. Немецкие женщины и дети бродили вокруг в поисках хлеба и крова, ища защиты от ветра и дождя и нещадных солнечных лучей. Да, немцам теперь пришлось плохо.
В концентрационных лагерях палачи, в предчувствии поражения охваченные безумной жаждой крови, массами истребляли заключенных. Газовые камеры оглашались криками беззащитных людей. Все новые и новые могилы наполнялись трупами евреев, русских, французов и поляков, но леденящий страх стальными тисками сжимал горла палачей. Немецкий генеральный штаб руководил операциями, заведомо обреченными на провал: немцы решили продолжать борьбу до ее горькой развязки.
Вермахт располагал еще сильными эсэсовскими дивизиями на западе Чехословакии. В Голландии, Дании и Норвегии стояли свежие войска, которые, конечно, не могли обеспечить победу, но были еще в состоянии причинить большой ущерб союзникам.
* * *
Слухи разносились по городу, как жужжащие тучи комаров. Развозя мясо, Мартин то и дело узнавал какие-нибудь новости.
Старая дама, дрожа от страха, рассказала ему, пока он выкладывал мясо на ее кухонный стол, что русские уже высадились на Лоллан-Фальстере.
Мартин вспомнил, что всего лишь полчаса назад он слышал, что те же русские сбросили тысячи авиадесантников над Копенгагеном.
Ломая руки, старуха в ужасе бормотала: — Что делать, что делать?.. Одна надежда: говорят, что эти русские все же неплохой народ…
— Еще бы, — коротко ответил Мартин, неодобрительно косясь на таблички в золотом ободке с нравоучительными изречениями, развешанные в передней и в коридоре.
Когда позднее Мартин уже порожняком проезжал мимо стенда с местной газетой, он остановился и подошел к доске, чтобы своими глазами прочитать последние телеграммы. Однако в газете он не нашел ни единого слова, которое хотя бы косвенно подтвердило бесконечные слухи.
— На вокзале рассказывают, что англичане сегодня утром перешли границу, а около полудня в Кольдинге уже был слышен грохот пушек, — зашептал какой-то старик за его спиной.
— Гм, гм… Может, это немецкие солдаты упражнялись в стрельбе? — усомнился другой старик.
— Да, конечно, и это возможно, я как-то не подумал… Его собеседник сплюнул на пыльную мостовую, затем неторопливо достал коричневую табакерку и всыпал себе в рот новую порцию табаку.
— Не знаешь, чему верить по нынешним временам, — сказал он, — и в его старых, воспаленных глазах загорелось презрение.
А уж что творилось в лавке самого Борка! Какая-то тетка, сияя радостью, объявила, будто огромный морской десант на всех парах мчится к западному побережью Ютландии. Это уж совершенно точно, потому что ей сказала об этом кухарка самого консула Нильсена…
* * *
Настал вечер. За ужином слушали английское радио, но оно не подтвердило ни одного из диких слухов, распространившихся за день. Затем Якоб сел на кровать и, набив трубку, развернул газету. Карен составила грязную посуду на поднос, а Мартина послала в нижний этаж за водой. Когда он поднимался по лестнице с двумя полными ведрами, его нагнал Красный Карл.
— Привет, — сказал он и дружески хлопнул Мартина по плечу. — А ну-ка, дай мне одно ведро. Я пришел потолковать с твоим отцом. Дома он?
— Угу, — кивнул Мартин.
— Хорошо.
— А, это ты… Хочешь потолковать со мной? — спросил Якоб и, отложив в сторону газету, стал набивать трубку.
— Да, такая уж подоспела надобность, — неторопливо проговорил Красный Карл и, усевшись на стул верхом, оперся локтями о его спинку.
— Как ты вообще живешь, Якоб?
— Не те сейчас времена, чтобы жаловаться.
— А что ты думаешь о положении дел, Якоб?
— Гм, что ж, видно, скоро этой сволочи крышка.
— Это с одной стороны, — возразил Красный Карл. — Но с другой стороны, именно сейчас мы должны развернуться. — Он вскочил со стула и заходил взад и вперед по комнате. — Я совсем потерял покой, — сказал он.
Не отрывая взгляда от собеседника, Якоб раскурил трубку. Красный Карл остановился у окна, глядя в светлое весеннее небо. Со двора доносились крики мальчишек, играющих в футбол.
