— Куда, Мартин?
— Куда глаза глядят.
— Ты мог бы поздравить меня, ведь сегодня день моего рождения! — сказала она.
— Сколько же тебе лет?
— Пятнадцать. — Взявшись пальчиками за край юбки, она сделала несколько па и закружилась в таком вихре, что ее платье зашелестело, словно листва на ветру.
— Раз так, я сейчас тебя поцелую, — заявил Мартин.
— Нет, уж это ты брось! — крикнула Инга, но нисколько не рассердилась, когда он схватил ее в объятья и расцеловал.
— Ну и нахал же ты, Мартин!
— Ну и пусть…
— Как ты смеешь целовать меня на глазах у всего города! Ведь нас могут увидеть!
— Ну и пусть… Поздравляю тебя с праздником!
— Спасибо! — сказала Инга и, взяв Мартина под руку, повела за собой. — А знаешь, я рассказала про нас с тобой маме.
— Господи боже мой, а она что?
— Мама сказала, чтобы я как-нибудь пригласила тебя к нам домой на чашку кофе. Придешь?
— Приду, если ты меня поцелуешь! — сказал он и снова попытался ее обнять.
— Ну уж нет! — рассмеялась Инга, ловко увернувшись от него.
Она побежала по улице, тоненькая и юркая, проскальзывая между прохожими. Но все же Мартин настиг ее и втолкнул в парадное. Тяжело дыша, она прислонилась к стене.
— Ну, — сказал Мартин, нахмурив лоб, и тут две руки вдруг обвились вокруг его шеи и горячие губы коснулись его губ.
Что-то сладко заныло у Мартина в позвоночнике, жаркая волна обдала его тело, казалось, она проникла до самых кончиков его волос. Счастье пело в его душе.
— Так ты смотри приходи, — повторила она на прощанье.
Он серьезно кивнул.
— Значит, мы теперь жених и невеста, — сказал он. — Поклянись, что ты никогда мне не изменишь.
— Клянусь, — сказала она.
Взявшись за руки, они побежали по улице туда, где звенела музыка.
На следующий день Мартин проснулся счастливый, точно батрак Йеппе в кровати барона. А вдруг все это только приснилось мне? — испугался он. Нет, то была явь.
Принесли газету: на первой полосе самым крупным шрифтом, каким располагала типография, было написано: «Дания свободна».
Чудесный выдался день, праздничный, весь пропитанный дыханием свободы. Якоб — тот и не ночевал дома, он вернулся под утро, чтобы проглотить чашку кофе да заодно проведать своих.
На широкой груди Якоба висел тяжелый автомат. Он осторожно снял его и поставил в угол, а пиджак повесил на спинку стула. На рукаве у отца Мартин увидел трехцветную повязку — она заменяла ему мундир.
— Сегодня ночью мы заняли все предприятия и мосты, — сказал Якоб, потирая руки. — Кое-где пришлось повозиться с немецкими часовыми, но все же дело пошло, ха-ха, да как еще пошло! Наши ребята дерутся даже лучше, чем я думал!
Карен послала Мартина за хлебом. Булочная была битком набита ранними посетителями, очередь тянулась от прилавка до самой двери. Молоденькая продавщица укладывала в мешочки булки и пышки, только что вынутые из печи. Вошедший булочник весело поздоровался с покупателями и тут заметил Мартина.
— Твой отец — борец Сопротивления, — сказал он и протянул ему огромный пакет со свежим хлебом. — Нет, нет, — сказал он, — платить не надо. Примите сегодня хлеб от меня в подарок! А отцу передай привет.
Все улыбались Мартину, его даже смутило всеобщее внимание. Вернувшись домой, он сказал матери:
— В булочной с меня не взяли денег, потому что отец — участник Сопротивления. — И вернул Карен все деньги, что она дала ему на хлеб.
— Это еще что за новости! — удивилась Карен.
— Ничего, придет время — люди успокоятся, — сказал Якоб, — а пока еще город бурлит. Я и то уже думал сегодня, что никогда не доберусь домой. Каждый прохожий останавливал меня, чтобы пожать мне руку и похлопать меня по плечу, а ребятишки даже требовали, чтобы я дал им автограф. И еще какая-то красавица бросилась мне на шею.
— Ну и дела пошли! — рассмеялась Карен. Она вдруг ощутила острый прилив счастья. — Но, пожалуй, долго так продолжаться не может, — сказала она.
— Слава богу! — пошутил Якоб. — В следующий раз я прикачу домой на машине — второй раз мне не выдержать такой осады.
— Верно, до ночи мы тебя не увидим? — спросила Карен.
— Да, навряд ли. Сегодня с утра мы начинаем аресты изменников родины и кончим с этим делом не раньше вечера. Можешь прислать ко мне Мартина, пусть принесет мне чего-нибудь поесть, он живо меня разыщет, мы ведь покамест разбили наш штаб в его школе.
Слушая рассказ Якоба о ночных событиях, семья дружно уминала хлеб, присланный ей в подарок.
— А не надо ли нам поскорее написать Вагну, чтобы он приехал домой? — спросила Карен.
— Ах ты боже мой, чуть не забыл рассказать тебе самое главное, — спохватился Якоб. — Вагн-то наш сидит в школе и допрашивает арестованных предателей. Он заносит в протокол их фамилии и биографические данные, затем выясняет, какие преступления они совершили, а они стоят перед ним навытяжку и от страха готовы в штаны наложить. Теперь они держатся тише воды ниже травы. После допроса Вагн сообщает каждому предателю, что его, гада этакого, на рассвете расстреляют.
— Ой, ну зачем же он это говорит! — воскликнула Карен.
— Правильно говорит! — возразил Якоб. — Он, конечно, не станет их расстреливать, хотя они лучшего и не заслуживают. Нет, пусть их судит настоящий суд. Но постращать их малость не грех, сами-то они сколько издевались над людьми!..
— Неужто Вагн не забежит домой? — Я не дождусь, когда увижу его! — сказала Карен.
— Не горюй, я пришлю его к тебе под вечер! — пообещал Якоб.
Бросив взгляд на часы, он заторопился — пора возвращаться в штаб. Красный Карл отпустил его всего лишь на час.
Уже надевая пиджак, Якоб сказал:
— Послушай, Карен, а ведь неплохо бы нам теперь вернуться домой, на старую квартиру. Вещички наши в два счета сложить можно. Пожалуй, я пришлю тебе машину этак часиков в пять, мы зараз и перевезем весь наш скарб. А пока что Мартин поможет тебе складываться.
— И то правда! — обрадовалась Карен. — Хорошо бы вернуться домой! Вот только вид отсюда больно красивый. Я уж к нему привыкла. Но ничего, и в нашем старом доме, на заднем дворе мы заживем как надо!
Тут кто-то постучал в дверь. Вошел дядя Вигго, всем своим видом изображая радостное волнение. На руке у него красовалась повязка, точно такая же, как у Якоба, — ее носили все бойцы Сопротивления.
— Добрый день, вернее, доброе утро, — поправился он с улыбкой. Затем лицо его вдруг стало серьезным. Схватив обеими руками руку Якоба, он с чувством пожал ее: — Спасибо тебе за все, что ты сделал для людей, Якоб, — проговорил он. — Спасибо…
— Ну что ж, на здоровье, — ответил Якоб.
— Дорогой друг, — продолжал дядюшка Вигго, — я полностью признаю, что прежде был недальновиден и не сумел так быстро разобраться в обстановке, как ты! Не сразу я понял, что активная борьба — единственное средство спасти страну от фашистской диктатуры!..
Эти высокопарные слова повергли в смущение всю семью — никто не знал, что на это отвечать.
— Хочешь кофе? — спросила Карен.
— С удовольствием, дорогая, спасибо!
— Ну, мне пора, — сказал Якоб. Было видно, что его радостное настроение омрачилось.
Вигго услужливо отворил ему дверь.
— Понимаю, — сказал он, — тебя зовет долг! Я тоже скоро отправлюсь выполнять свой долг! — При этом дядя Вигго снова улыбнулся.
Глядя на дядюшку Вигго, Мартин подумал, что он больше всего сейчас похож на перетрусившего школьника, только что узнавшего, что ему все-таки вывели тройку, и ужасно довольного этим, потому что могло ведь быть гораздо хуже…
— Как же вам жилось все это время, Карен, милая? — спросил Вигго.
— Какая разница, — ответила та, — теперь все это уже позади!
Налив брату кофе, Карен села напротив него и, подперев руками голову, спросила:
— А скажи-ка на милость, когда ты успел заслужить такую повязку?
— Заслуги бывают разные, — неопределенно промямлил Вигго.
— По-моему, ты просто притворщик и нахал, Вигго, — сказала Карен.
В комнате стало вдруг совсем тихо. Мартин продолжал возиться с постельным бельем, которое надо было побыстрее свернуть и увязать в тюк. Дядя Вигго уставился в чашку, сжимая ложку побелевшими пальцами.
— Однако злой у тебя язык, сестра, — проговорил он.
— Правда глаза колет, — сказала Карен. — Конечно, я сестра тебе, но все же я еще не ослепла. Муж мой — добрый и честный человек, а потому мне сейчас особенно хорошо видно, какой ты подлец.
Заглянув сестре в глаза, Вигго побледнел еще больше, но Карен не отставала.
— Ты всегда был слабохарактерный, Вигго, — продолжала она, — но с тех пор как ты стал водиться с нашими местными бонзами, ты стал еще и вертким и скользким, как угорь, — видно, от них заразился. Когда-то я радовалась, что ты перестал пить, но, пожалуй, ты все же больше нравился мне, когда был пьянчужкой; тогда мы хоть знали, чего от тебя ждать!..
