Жилин, словно не глядя, отобрал у Жалсанова цигарку, доклеил ее, прикурил и, жадно затянувшись, так же не глядя, отдал Жалсанову.
— Вот так вот, Петя-Петушок! А ты не верил… — Пропустить возможность подначить и посмеяться даже в удаче, даже в радости Жилин не мог — Наша помощь Сталинграду в действии! Смерть немецким оккупантам! Выше боевую активность!
— Ладно тебе, не трепись, — миролюбиво сказал Колпаков Но, как человек во всем справедливый, отметил:
— Богато получилось. Высверкнуло, ну… что говорить!
Сдержанный, немногословный Малков — рослые отлично сложенный и красивый — налегая на «о», уточнил:
— У нас в Иваново, в Глинищево сказали б: хорошо уделали Все засмеялась, и низкорослый, румяный Засядько, паренек из-под Днепропетровска, восхищенно покрутил головой и повторил «уделали» Малков мельком взглянул на него, довольно усмехнулся и достал баночку с табаком. Он всегда и все делал чуть-чуть не так, как остальные, — либо чуть раньше, либо чуть позже.
Но делал красиво, аккуратно, и потому завидно заметно.
— А чо ж это было? — поднял взгляд на Жилина Колпаков.
— Шут его знает… Может, снаряды, а может, мины.
И все, словно по команде, приподнялись н приникли к срезу котлована. На шоссе клубился жирный дым — должно быть, от солярки или масла. Он доходил до вершинок растущего за Варшавкой леса и круто изгибался, косо растекаясь уже не черным, а коричневым потоком над немецкой передовой.
— Ветер меняется… — отметил Жилин. Он помолчал, ожидая ответа, но все смотрели на дым, и Костя добавил:
— Надо бы о новых позициях покумекать.
Ему не ответили, потому что дым подбросило новым, запоздалым взрывом, и Жалсанов первый раз за все время вымолвил словечко:
— Мины.
Жилин кивнул.
Они опять присели на корточки, привалившись спинами к глиняным стенкам. Малков глубоко затянулся и спросил:
— Младший сержант, что там нового?.. — и кивнул в сторону, на юг.
— Что-что… После упорных боев оставили… несколько домов.
Жилин и сам не заметил, как он сгладил сообщение, уж очень ему хотелось, чтобы под Сталинградом было полегче.
— Хреново, — отметил Малков.
— А мы все сидим… — вздохнул Засядько.
— Ну вот и сбегай! — вдруг разозлился Жилин: он Понимал Засядько. У обоих близкие остались в оккупации. — С чем побежишь? Танков нет, артиллерия, видно карточки получила, снаряды па сухари сушит. Не знаю, как ты, а я нашу авиацию с лета не видел.
— Ну и у немца тоже… нет ни черта. Одна «рама» летает, — вмешался Колпаков. — А мы все землю копаем.
— Эх ты… Петя! По науке, чтобы наступать, нужно иметь троекратное превосходство. А нас, обратно, растянули.
Колпаков отвел взгляд. Жилин не только кадровый сержант. Он все время вертится возле начальства. Он науку знает. Малков едва заметно улыбнулся,
— А вот товарищ Сталин говорил: еще годик, еще полгодика — и погоним мы все это куда-нито подальше.
Ребята поерзали и подняли взгляды на Жилина, Как вывернется командир?
— Правильно говоришь, — пряча глаза, слегка иронически сказал Костя и поощрительно добавил:
— Говори, говори. Приводи примерчики.
— Пример — перед нами.
— Вот именно! Вот именно: перед нами! Вон даже Петя говорит, что у немцев так же, как у нас, — ни черта нету. Один мины, да и те мы в распыл пустили.
— А годик кончается…
— Так что ж такого? Чесанули аж… до самой Волги… и Кавказа, это ж разве можно было предположить? Ясно, он на такое рассчитывать не мог. Да и кто ж мог? Разве мы с тобой?
— Сержант, посмотри, — позвал его Жалсанов.
Костя поднялся и стал рядом с Жалсановым. Чуть левее, в ухоженной немецкой обороне, всегда такой тихой и незаметной, явно ощущалось постороннее движение. Какое бы натужное, серое утро ни выдалось, но свет все равно струился с северо-востока и, значит, падал на противника густо. И в этом рассеянном, сером свете проступали легкие дымки, иногда тускло отсвечивали хорошо промазанные ружейным маслом солдатские каски. В траншеях переднего края накапливалась пехота.
— Жалсанов старший! — не оборачиваясь, приказал Жилин. — Засядько, со мной.
Стрелять после нас. Все! К бою.
Комбат капитан Лысов ворочался на своем топчане в землянке и никак не мог уснуть. За накатами шуршали мыши — домашне и почему-то весело. И эта веселость раздражала Лысова.
"Как-то все не так получается, — думал он. — Говорили: ни шагу назад, а сидим на Волге… Ведь и на границе можно было драться, так отступали: казалось, что позади места еще много. А в окружениях дрались как черти — одни за десятерых, и себя не щадили.
Почему? А потому, что другое моральное состояние. В начале войны все резервов ждали: подойдут, ударят — и понеслась… на чужую территорию. А в окружениях, под Москвой — иное… На резервы не надеялись. Стали понимать, что каждый и есть самый главный резерв. Значит, что ж главное? Конечно, и вооружение, конечно, и количество и качество дивизий, и экономика — все главное. А вот самое главное — боец. Что у него в душе! Душой решит стоять насмерть — будет стоять! Не решит — какие там приказы ни пиши, а он всегда причину найдет и драпанет. Значит, главное — в моральном состоянии".
За тремя накатами бревен, в земле, передовая почти не прослушивалась. В сырой шуршащей теплоте думалось особенно тревожно. Изредка, когда где-то рвался снаряд, к шуршанию прибавлялся шорох — осыпалась подсохшая земля. Взрыв на Варшавке отозвался и звуком, и струйками земли.
Лысов вскочил, прислушался и покосился на сладко посапывающего Кривоножко.
"Конечно, ему что… Случись что — с меня спрос. Командир… Единоначальник".
Он опять прилег, поворочался и ослабил ремень еще на пару дырочек. Дышать стало просторней — картошка, особенно жирная, не сразу укладывается, — и он тоже стал посапывать. И тут сразу, обвалом, на оборону батальона посыпались мины.
Еще в полусне, но уже на ногах, затягивая ремень и нащупывая пистолет, Лысов знал, что посыпались мины, — они по-особому, противно выли и рвались как бы поверхностно, без глубинной снарядной дрожи. Та смутная, постоянная тревога, с которой человек всегда живет на войне, окрепла, а сам он как бы раздвоился.
"Ну вот… началось. Началось" — это была самая первая мысль.
За нею приходила убежденность в том, что противник не может так долго и так бездарно стоять на месте в то время, когда его части вышли к Волге. Он обязан долбануть и здесь.
Он должен был заметить, что здесь мы снимаем с передовой части и уводим их в тыл.
Куда? Дураку ясно — на юг. Там сейчас главное. Противник не мог не заметить, как растянулась оборона батальона, к сейчас, когда заболоченная лощина подсохла, ему в самый раз ударить по сухому.
"Куда ж он ударит? Как под огнем вывести людей в траншеи? Резерв оставить или сразу пустить на уплотнение обороны?" эти практические мысли шли как бы рядом и одновременно. И они не могли не идти, потому что Лысов был кадровым военным и такие мысли составляли его сущность. Мозг работал как бы вне его воли, подсказывая десятки вариантов возможного боя.
Постепенно, хотя эта постепенность и заняла секунды, Лысов привычно взял себя в руки и уже с порога посмотрел на Кривоножко. Тот крепко спал. Удивительный человек — артналет, а он дрыхнет. Ну, нервы! Капитаном на мгновение овладела злость. Он повернулся, чтобы разбудить Кривоножко, но в это время неподалеку разорвался снаряд — земля вздрогнула, задребезжала на столе алюминиевые кружки и котелок, в который Жилин вылил чай из чайника. Лысов глубоко, бешено втянув воздух, ощутил весенний запах сливовых веточек, которыми Жилин заправлял чай.
Кривоножко обалдело вскочил, но сейчас же пришел в себя, рывком и точно, не путаясь, набросил снаряжение и подтянул голенища. С тех пор как батальон растянули, они спали в сапогах.
Лысову захотелось заорать, но он сдержался еще и потому, что запах сливовой веточки напомнил ему о Жилине, Жнлине-связном, который носится неизвестно где, а ему, Лысову, придется идти в бой без связного, без прикрытия.
— Я в штаб, — все-таки крикнул комбат и бросился в дверь.
Адъютант старший — что за название для должности начальника штаба батальона! — вскочил из-за стола и сразу же передал телефонную трубку Лысову. Звонил командир полка.
— Что там у тебя? Атакует?
Этот знакомый ворчливый голос сразу успокоил Лысова, выбил все лишнее и вернул к единственно правильному состоянию боевой напряженности. Лысов взглянул на адъютанта старшего, тот отрицательно покачал головой.
— Пока минометный налет, но начинает вводить артиллерию.
— А что это за взрыв был?
— Взрыв у противника? — чтобы оттянуть время, переспросил Лысов, показывая одновременно и свою осведомленность обо всем, что делается в его батальоне и против него. Как-то не думая тогда в полудреме-раздумье, он просто отметил направление взрыва, его силу и не то что понял, а почувствовал — это у противника и, значит, его не касается. Вот теперь все сработало.
