— А из-за чего они сцепились?
— Не смогли договориться.
— О чем?
Старшина рассказал, как все произошло.
А произошло следующее. Проверив телефонную линию, ведущую к штабу полка, Сирадж вернулся и увидел, что Керем берет книги с полок, разрывает их на части и сует в горящую печку. Такое отношение к книгам привело Сираджа в ярость. Он кинулся к Керему и начал отбирать у него еще не разорванные тома, чтобы снова сложить их на полку. И тогда в ярость пришел Керем. Слово за слово, и вспыльчивый Керем набросился на Си-раджа, повалил его. На шум прибежал старшина, который находился в другой комнате, и разнял драчунов…
Керем был родом из Кедабека. Высокий, стройный, общительный парень, он носил в нагрудном кармане гимнастерки фотографию своей невесты, сделанную сельским фотолюбителем. Когда речь заходила о возвращении домой, о женитьбе, он воодушевлялся, начинал расхваливать свое село, свою суженую, и остановить его было невозможно. Однажды я в шутку-сказал ему: «Эй, Керем, поменьше хвались. Как только кончится война, поедем поглядим, что у тебя за село, что за невеста! Как будешь в глаза смотреть? Оно ведь и ястребу свое гнездо нравится» Он воспринял мои слова совершенно серьезно и ответил: «Нет, товарищ лейтенант, я расхваливаю свое село не потому, что оно мое село. Горы — это для меня жизнь. Их надо видеть, чтобы понять их красоту. Словами ее не передать. Клянусь, если после войны поедете со мной в Кедабек, отец с матерью на каждом шагу будут в вашу честь баранов резать. Вы о городе не думайте. Так, как у нас, нигде не сможете отдохнуть! Девушки в наших местах — кровь с молоком! Не то что городские, у которых лица цвета соломы…» Я продолжал подшучивать: мол, наших городских девушек не ругай, Керемг они услышат тебя — обидятся. Ведь кто может знать, что еще в жизни будет? А вдруг по дороге с фронта встретится тебе в Баку такая красавица, что ты совсем голову потеряешь? Но Керем с прежней серьезностью ответил: «Можете мне поверить, товарищ лейтенант, даже если девушки всего мира упадут к моим ногам, я не променяю на них свою Сарабейим». И прочитал стихи, подражая ашугу Керему:
Я солдат, моя родина — склоны гор,
Рухнет мир — все равно не нарушится наш уговор.
Мне другая возлюбленная не нужна,
Даже если ангелом будет она…
Старшина показал мне три-четыре разорванных книги:
— Вот как он их… Мы их обратно на полки поставили… Жалко выбрасывать…
Я тоже рассердился на Керема, но не стал ругать его при всех, знал: Керем очень гордый, любое грубое слово — для него нож острый. Предпочтет, чтобы его избили, только бы не задевали самолюбия.
— Ладно, — сказал я старшине, — вы займитесь своими делами, а с ним я сам поговорю.
Я прошел с Керемом в свою комнату.
— Тебе не стыдно? — спросил я его, когда мы остались наедине. — Разве можно поднимать руку на человека старше себя? Не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал.
Керем сконфузился.
— Товарищ лейтенант, меня слова Сираджа обидели. Что он, в самом деле, накинулся на меня?! Портишь, мол, такие чудесные книги! Выходит, ценит меня меньше этих фрицевских каракулей. Я как услышал это, клянусь, кровь ударила в голову. Был бы кто-нибудь другой, задушил бы его. Только потому и сдержался, что это был дядя Сирадж…
Да, драка могла дорого обойтись невысокому, худощавому Сираджу. Большие руки Керема были сильны и цепки, как клещи. Хорошо, что старшина оказался рядом…
— Керем, но Сирадж прав. Нельзя портить такие прекрасные книги, — сказал я солдату.
Керем удивленно отступил.
— И вы так думаете, товарищ лейтенант? И вам жалко этого фрицевского добра?
Меня не удивил вопрос Керема, успевшего получить лишь трехклассное образование, никогда не спускавшегося с гор, где он родился, и впервые увидевшего город, только когда его призвали в армию. Он, может быть, первый раз в жизни слышал фамилии авторов книг, которые-хранились в этом доме. Но что я мог сказать ему? Как растолковать, чего эти книги стоят?..
Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне «Германия», которая была переведена на азербайджанский язык:
То было мрачной порой ноября.
Хмурилось небо сурово.
Дул ветер. Холодным дождливым днем
Вступал я в Германию снова.
И вот я увидел границу вдали,
И сразу так сладко и больно
В груди защемило. И, что таить,
Я прослезился невольно…
Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:
О Родине напомнив, разбередил ты раны,
Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана.
Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье,
Меня туда пустите хотя бы на мгновенье…
Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..
Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин «Ночной дозор», «Даная», «Возвращение блудного сына». Книга заинтересовала Керема.
— Разрешите посмотреть, — попросил он.
И, положив книгу на колени, стал перелистывать ее, молча рассматривая репродукции всемирно известных шедевров.
Я наблюдал за его лицом. Оно менялось в зависимости от того, репродукцию какой картины он смотрел. Керем то улыбался как ребенок, который увидел во сне что-то хорошее, то его густые черные брови сходились, широкий лоб покрывался морщинками; то, сжав губы, он задумывался. Наконец, оторвав глаза от книги, он изумленно покачал головой.
Я взял у него книгу и хотел было положить ее на стол, но Керему вдруг показалось, что я хочу бросить ее в печку, и он крепко схватил меня за руку:
— Вы что, товарищ лейтенант!..
Мы посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, рассмеялись.
Я давно приучил себя просыпаться по ночам в нужное мне время. Этой ночью решил проснуться в половине третьего, чтобы пойти проверить посты.
Шли последние дни войны, наши войска сражались уже под Берлином, до победы оставалось совсем немного, и некоторые бойцы начали рассуждать примерно так: «Фашистам уже конец. Они не посмеют сунуться, и можно их не опасаться». Поэтому в батарее наблюдалась некоторая беспечность, что заставило меня взять за правило — каждую ночь проверять, как несут службу часовые.
Наша часть расположилась в домах на окраине большого села. Рядом был сосновый лес. На площади, напротив нас, возвышался старинный монастырь. Этот монастырь, окруженный со всех сторон деревьями и невысоким каменным забором, выделялся своей красотой. Он еще издали привлек мое внимание, и как только мы заняли село, я долго любовался искусной кладкой, кирпичными узорами и даже познакомился с настоятелем — старым аббатом.
В монастыре жили около пятидесяти девушек-монашек. Каждой было не больше двадцати лет. Ходили они в черных сутанах с белыми воротниками. Как объяснил настоятель, эти девушки по разным причинам разочаровались в мирской жизни и решили навсегда заточить себя в стелах монастыря. Как только мы вошли в деревню, монашки высыпали во двор и из-за забора строили солдатам глазки; подшучивая, пытались заговаривать с ними. Настоятель, ругая девушек, загнал их в кельи…
Честно говоря, мне показалось странным, что глава женского монастыря мужчина, но интересоваться, почему так получилось, я не стал, посчитал неудобным…
Светила луна. По небу двигались белые облака, похожие на плывущие по воде глыбы льда. Они порой закрывали луну, но все равно было довольно светло от ее лимонного света.
Проверив посты, я остановился возле монастыря, казавшегося таинственным в бледном лунном свете, и через забор стал разглядывать его. Вспомнил монашек, которые проводили свои дни в темных кельях, похожих на тюремные камеры, и стало жаль их. «И почему в таком юном возрасте отказались от всего мирского? Ведь жизнь так прекрасна! Особенно в молодости…»
Вдруг на первом этаже монастыря, в окне, которое выходило в сад, появилась чья-то голова в черной шляпе, затем протиснулись и плечи.
«Мужчина? — Я пригляделся. — Кто бы это мог быть? Ведь, кроме старого настоятеля, мужчин здесь вроде бы нет?..»
Неизвестный осторожно посмотрел по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, ухватился за оконную раму, спрыгнул на землю и, прячась в тени деревьев, стал удаляться. Одетый во все черное, он сам был похож на мрачную тень или призрак.
«Наверно, провел ночь в нежных объятьях и теперь спешит подальше от глаз настоятеля, который, конечно же, сладко спит и не подозревает, чем занимаются его „кроткие овечки“», — подумалось мне. И я уже хотел было возвращаться в свой дом, как вдруг увидел, что мужчина остановился в темноте между деревьями и стал беспокойно оглядываться по сторонам. «Что-то тут неладно!» — смекнул я и тоже спрятался в тени деревьев, растущих у ограды, стал наблюдать за ним.
