вороте сюртука, опустилась. Облаков почувствовал, что дремлет и через секунду захрапит, когда от громкого — «Облаков!» — сон его разлетелся вдребезги.
Облаков грохнул креслом, стукнул сапогами, вскочил, моргая, обернулся. Бурмин уже шёл ему навстречу, протягивая обе руки:
— Дорогой мой Облаков!
Улыбался.
— Бурмин!
Облаков почувствовал облегчение, просиял в ответ. Он обрадовался тону Бурмина — естественному и непринуждённому, точно расстались вчера на светском чаепитии, а не шесть лет назад и при обстоятельствах, вспоминать которые Облакову не хотелось. Он уже стал было поднимать руки для объятия. Но Бурмин лишь сжал его ладонь обеими руками, как бы отстраняя. Кивнул себе на грудь:
— Весь перепачкан. А ты каков! Покажись.
И отступил на шаг. Облаков смущённо отстранился, смахнул с рукава пыль, показал себя, забормотал:
— Это новые совсем. Только ввели. Многие пошить ещё не успели. Великого князя собственноручные эскизы… Государь…
— Игрушечка! — Но в похвале Бурмина Облаков услышал насмешку.
— Да уж, — согласился. — И это уже переделали. Но ты бы видел первые! На смотре с ними вышел конфуз. Ты помнишь Радова?
— Этот повеса!
Бурмин бросил перчатки на каминную полку. Два кожаных комка тут же начали медленно расправлять сморщенные пустые пальцы.
Облаков оживлённо рассказывал — сыпал слова. Он боялся первого неловкого молчания. Первых неловких вопросов.
— Его Величество подъехал к строю. Все стоят, разубраны, как рождественские ёлки. Тут Радов принялся командовать своим людям. Садись! — С коня. — Садись! — С коня… Такая катавасия началась! Кто в лес, кто по дрова. Шнуры на куртках цепляются за сбрую. Мишура сыплется. Рукава трещат. Его величество хмурится. Великий князь красен как рак. Его эскизы-то были. А Радову хоть бы хны.
Облаков говорил и не сводил взгляда с Бурмина, пытаясь прочесть его лицо.
— Мундиры тотчас велено было перешить.
Бурмин с улыбкой покачал головой.
— Ну вот. Я болтаю и болтаю, — улыбался Облаков. — Похвастайся же ты.
— Чем?
— Добычей.
На лбу Бурмина мелькнула тень.
— Твой Клим сказал, ты на охоте, — пояснил Облаков.
— А. Ничего не поймал. Ты голоден? Присядем. Расскажи. Как ты?
Оба сели в кресла напротив друг друга. Облаков участливо заглянул Бурмину в лицо:
— Как — ты?
Бурмин пожал плечом:
— Чудесно.
— Вот не мог бы представить тебя деревенским жителем. В уединении…
— Я люблю уединение, — перебил Бурмин.
— Ты… Но… Среди людей…
— Что ж. Они мне надоели.
Лицо Облакова замерло на долю секунды. Но он уже снова улыбался:
— Да, с возрастом взгляды и мнения меняются. Посмотри-ка на нас. Шесть лет! Подумать только.
— Ты тот же.
Бурмин сказал это с улыбкой.
Облаков крякнул, провёл ладонью себе по затылку:
— Плешь нарисовалась. И в холодные дни, знаешь, суставы уже напоминают: не мальчик.
— Так ты ради климата приехал?
Рука Облакова остановилась на затылке. Медленно легла в сгиб локтя другой, как бы отгораживая тело от собеседника. Бурмин пожалел, что слова его могли звучать грубо, и постарался смягчить тон:
— Прости. В деревне дичают, и я решил не оригинальничать и не быть исключением. Но оставим это. Я вижу, что тебя привело дело. Скажи же как есть.
Облаков вздохнул. И рассказал, как есть.
— Рекрутский набор? — удивился Бурмин. — Но ведь рекрутов набрали.
— Дополнительный.
— Вот как.
— Манифеста императора об этом ещё нет. Но будет. Видишь ли, губернское дворянство… Хотелось бы вначале заручиться твоим… вашим…
Бурмин хмыкнул:
— Овацией? М-да, государь как опытный актёр не выходит на сцену, если клака не на местах.
— Что же ты скажешь?
Бурмин махнул рукой на окно:
— Вон там всё сказано.
Облаков послушно посмотрел. Но видел лишь, что окно давно не мыто, а в лучах солнца танцует пыль.
Бурмин фыркнул и пояснил:
— Лето. Полевые работы в разгаре. Мужики заняты от темна до темна. Никто работников сейчас отрывать не будет.
Облаков изумлённо уставился на него. Бурмин пожал плечом:
— Знаешь, как мужики говорят. Своя рубашка ближе к телу.
— Но ты! Ты же не мужик! — не сдержался Облаков, и на лице Бурмина тут же появилось замкнуто-холодное выражение:
— В деревне у дворян и мужиков общие интересы.
— Только не списывай на то, что в деревне дичают! Остановить Наполеона есть долг, который отечество…
— Отечество? — перебил Бурмин презрительно. — Отечество для мужика — вот эта деревня, вот эта речка, вот этот лес, этот луг, это поле. А не какой-нибудь Аустерлиц, где ему предлагается сложить голову во имя цели, которая ему чужда и непонятна.
Облаков был поражён. Лишь воспитание не позволило ему показать насколько.
— И это говоришь ты, — с оттенком горечи произнёс он, — ты, который шесть лет назад под этим самым Аустерлицем…
