— Ерунда! — заметил Гюберт. — Он в крушение попал в Польше в 1915 году и погиб.
— Видишь… — покачал головой Фома Филимонович. — Хорошим людям не везет. А хозяин после его смерти совсем сдал. Любил его шибко…
— Да… В хороших руках ты был, старик! — одобрительно произнес Гюберт. — Придется попробовать тебя.
— Попробуйте, — отозвался Кольчугин.
— Ружье тебе дам отличное, — сказал Гюберт. — Посмотрю, какой ты охотник.
— А чего смотреть, — заметил Фома Филимонович. — Я ведь зазря не гож болтать, господин начальник. Непривычный к этому сызмальства. Каков есть, таков есть. Будут у нас и зайчишки, и тетерева, и глухарей сыщем. Они, правда, одно время откочевали отсюда, подались на Смоленщину, а ноне, как я примечаю, опять тут объявились. Недавно за дровами с солдатами ездил, своими глазами двух видел. Здоровенные, сытые, красавцы! Я все загодя проверю, обнюхаю и поедем наверняка. Мне вот все недосуг было. То трубы почистить надо, то дровишек запасти, то с конями, а тут опять снегу поднамело. Не в обиду будь сказано — ленивые солдаты вам попались!
Гюберт энергично потер ладонью о ладонь и встал.
— Попробуем. Обязательно попробуем… — сказал он и обратился ко мне: — Почему вы не подстригаете бородку?
Я провел рукой по голове и признался:
— Разленился.
Гюберт покачал головой и ничего не сказал.
— Можно идти мне, господин начальник? — спросил Кольчугин.
Гюберт вдруг принял свой обычный холодно-безразличный вид. Он надменно кивнул. Старик вышел, а вслед за ним и Гюберт. Минуту спустя ко мне забрел Похитун.
Уставший и голодный, он был мрачен. Хоть он и бахвалился, что является завзятым охотником, я этому не верил. Вид его после охоты говорил об обратном.
— О чем вы тут? — спросил он, наверняка зная, что у меня был Гюберт, и притом необычно долго.
Я рассказал о беседе Гюберта с Кольчугиным.
— Ядовитый старикашка! — отозвался Похитун о Фоме Филимоновиче. — И языкатый… Вы обедали?
— Не успел.
— Пойдемте. У вас ничего нет?
— Пока нет, но к вечеру выдадут.
Похитун разочарованно сморщился, и мы отправились в столовую.
26. МОСКОВСКИЕ РОДСТВЕННИКИ
Следующий день начался с того, что меня вызвали к Гюберту. Он принял меня в своем кабинете и объявил, что завтра начнутся пробные прыжки с парашютом.
Я выразил полную готовность.
Затем Гюберт вынул из кармана ключи в кожаном чехольчике и подошел к сейфу. Дверца сейфа открылась с шипящим свистом.
Гюберт подал мне листок бумаги, на котором его рукой по-русски были написаны шесть фамилий и адреса передаваемых мне на связь агентов, а также пароли. С этими людьми мне предстояло «работать» на нашей стороне.
— Запишите, если не сможете вызубрить и запомнить, — сказал Гюберт. — Они будут знать лишь вас одного. Друг с другом незнакомы.
Я придвинулся к столу и вооружился карандашом.
— Я сейчас вернусь, — сказал Гюберт и вышел.
Мне слышно было, как он пересек гостиную, как хлопнула дверь другой комнаты. Я остался в кабинете один. На столе лежали какие-то заметки, расшифрованные телеграммы на специальных бланках, гербовая круглая печать и рядом с ней открытый металлический футляр для ее хранения. С моего места была отлично видна внутренность сейфа, стопка папок, какие-то книги в цветных коленкоровых переплетах, пистолет «Парабеллум» без кобуры.
Стоило мне протянуть руку — и любой документ или печать оказались бы у меня. Я мог сделать несколько оттисков гербовой печати. Я мог ознакомиться с содержанием расшифрованных телеграмм. Я мог, наконец, поинтересоваться содержимым сейфа. Но я даже не шелохнулся. Я вспомнил сверток, доставленный Доктору. Значит, проверка не прекращалась. Конечно, все предметы разложены на столе с таким расчетом, чтобы можно было легко и сразу определить, к чему я прикасался. А возможно, что Гюберт наблюдает за мной откуда-нибудь.
Я сидел не двигаясь минут восемь-десять, стараясь запечатлеть в своей памяти все, что надо было, о шести предателях-агентах. Потом я сделал себе условные пометки на листке бумаги.
Вернулся Гюберт.
— Ну как? — поинтересовался он.
— Кое-что записал, а потом сожгу, — сказал и вернул ему список.
Гюберт положил листок в сейф, закрыл дверцу, окинул коротким взглядом стол и сел.
В это время в соседней комнате послышались шаги и раздался осторожный стук в дверь.
— Да! — бросил Гюберт.
Вошел Похитун. Он на цыпочках пересек комнату по диагонали, приблизился к столу и осторожно положил перед Гюбертом бланк телеграммы.
Я уже давно заметил, что, являясь перед «грозные очи» гауптмана, Похитун становится как бы меньше ростом. Так было и сейчас.
Гюберт пробежал телеграмму глазами и, взглянув на Похитуна, строго спросил:
— Ну, кто оказался прав?
— Вы, господин гауптман, — подобострастно ответил Похитун и спросил: — Можно идти?
— Нет. Вы мне нужны. Садитесь.
Похитун сел на самый дальний стул, в углу комнаты, у окна, и смиренно сложил руки на коленях. Он всегда старался держаться подальше от гауптмана.
Гюберт посмотрел на него, потянул носом воздух и сказал:
— Сколько раз предупреждать вас: когда являетесь ко мне, не начиняйте себя чесноком!
Похитун встал.
— Что вы молчите? — спросил Гюберт.
— Виноват… — произнес Похитун и хотел было сказать еще что-то в свое оправдание.
Но Гюберт вдруг набросился на него и распушил на чем свет стоит. Бледный, с трясущимися ногами, Похитун сел.
Гюберт взял лист бумаги, карандаш, написал несколько строк и подал мне:
— Зашифруйте, — предложил он. — Посмотрим, как получится.
Я без труда в течение нескольких минут зашифровал предложенный текст и вернул его Гюберту.
— Расшифруйте, — сказал он Похитуну.
Тот вгляделся в текст, поморщил лоб и, даже не прибегая к карандашу, слово в слово доложил Гюберту то, что было мною зашифровано.
— Можете идти! — бросил Гюберт Похитуну. — Телеграммы «шестого» докладывайте вне всякой очереди.
— Слушаюсь, — пробормотал Похитун и исчез. Он не любил задерживаться в кабинете Гюберта.
Когда дверь закрылась, Гюберт взял телеграмму, принесенную Похитуном, и сказал:
— Ваш радист заработал.
Я нахмурился и сказал, что не понимаю, о ком идет речь.
Гюберт пояснил, что речь идет о том самом радисте, о котором говорил полковник Габиш и через которого я буду поддерживать связь. Он не назвал фамилии радиста, но я понял, что речь идет о Куркове. Гюберт предупредил, что завтра повезет меня на аэродром.
Новость очень встревожила меня. Видимо, несмотря на мою радиограмму, Курков не обнаружен, не схвачен и продолжает работать на фашистскую разведку. Это мне не нравилось. Я начинал побаиваться этого Куркова. Он всегда мог по требованию Гюберта навести справки обо мне, Саврасове, Брызгалове, и тогда дело будет плохо…
Перед самым обедом ко мне ввалился Похитун.
— Башка трещит! — заявил он.
Похитун был уже в некотором подпитии и явно намекал на новую порцию. Я ума не мог приложить, где и как он доставал спиртное. Мне казалось, что единственным и постоянным поставщиком его являюсь я, но уже часто выпадали дни, когда я не имел водки, а Похитун все-таки напивался. Открыл мне глаза Фома Филимонович. Оказывается, кроме меня у Похитуна были еще ученики, жившие в городе; им, так же, как и мне, выдавали водку, и Похитун, очевидно, не брезговал и их угощением.
— Хорошо было бы перед обедом, — мечтательно сказал Похитун.
Я достал из тумбочки бутылку и едва сдержал улыбку: третья часть ее была уже отпита.
Похитун отвернулся и сказал:
— Пошли ко мне!
Когда он принял новую порцию и закусил выпитое долькой чеснока, я решил его уколоть:
— Здорово вам попало сегодня за этот чеснок.
— А ну его! — махнул рукой Похитун. — Не знаю, какая муха укусила его сегодня! Видно, не с той ноги встал.
— Но вы все-таки признали себя виновным.
— А что бы вы хотели? Вы когда-нибудь пробовали ему противоречить?
— Нужды не было.
— Ваше счастье. Вы бы живо убедились, что такому человеку возражать нельзя. Ему всегда надо отвечать: виноват!
— Бросьте вы этот чеснок, — посоветовал я. — Дался он вам.
— Не могу. Не могу… — ответил Похитун и выпил вторую порцию. — Отказаться от водки и чеснока — никогда! Я привык к ним с детства. Да, да. Вы не улыбайтесь. Это единственное мое утешение… А вообще, я обделен судьбой и природой. Я жалкий и несчастный человек. Моя голова могла бы принадлежать более счастливому человеку. А тут еще Сталинград! Господи! Вы слышали, что там творится? Настоящая окрошка, месиво какое-то, мясорубка… Я слушаю, и у меня мозги трястись начинают. Где же правда, я вас спрашиваю? Я уже ни в кого и ни во что не верю. Пусть идут они к черту, все эти гудерианы, паулюсы, кейтели, листы, браухичи и прочие. Тоже мне вояки! Еще Москву обещали!
