Самая длинная в его жизни ночь подходила к концу. Небо над крышами заголубело, прореживая темноту; проступили причудливые кроны тополей, догорающие остовы грузовиков, тела убитых. Хлестало пламя из простреленной трубы газопровода.
Он сел к стене, устало вытянул ноги, стащил каску.
— Шея занемела, — поморщился он, потирая ее ладонью.
Защелкнув магазин, Коновалов на коленях подобрался к подоконнику, выглянул во двор. Никто не стрелял.
— Видишь… похоже снова отбились, — через силу улыбнулся Турбин. — А ты боялась…
— Отбились? Патронов с гулькин нос! Еще одна такая атака…
— А ты не забивай себе голову. Радуйся, что пока живой.
— Вот именно, — Коновалов надул губы, — что пока. Только где подмога? Что, Меньшов стрельбы не слышал, или думает, мы здесь по консервным банкам тренируемся?
— По-твоему, он там чаи распивает? Такая свистопляска сейчас по всему городу. Так что, спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
Положение было дрянь, и Турбин это прекрасно понимал. Патроны на исходе, придется драться врукопашную, или… Гранаты еще есть. Не в плен же идти после ночи боев? Чечены встретят аккурат с распростертыми объятиями…
— Кому я что такого сделал? — бормотал под нос Коновалов, взявшись за голову. — За что такое наказание?
— Ты о чем?
— Бабка меня учила: «Не делай людям пакостей, зло сторицей вернется». Вот я и пытаюсь понять, в чем провинился, раз попал сюда? Вроде жил, как все, грешить не грешил…
— У тебя крыша поехала?! — Турбин постучал согнутым пальцем по виску. — Чего ты мелешь?
Но каптенармус, глядя вникуда, продолжал бессвязно бормотать.
— Не наркоманил, не воровал, не грабил… С предками не грызся, не то, что другие. Девчонка была… Не пойму, за что?!
Турбин на коленях подполз к нему, сгреб за плечи и хорошенько встряхнул.
— Приди в себя, Валька!.. Слышь, что я говорю?
Коновалов поднял на него пустые глаза, несколько секунд смотрел так, точно не узнавал.
— Это все ты! Ты и дружок твой Кошкин. Все из-за вас. Не та бы самогонка, ничего бы этого не было. Ничего!.. Угораздило же меня… Дурак, во-о дура-ак… — Простонав, он покачал головой. — Знаешь, Турбин, о чем я мечтаю? Знаешь?.. Вырваться отсюда, вырваться любой ценой, вернуться в учебку. Разбить морду замполиту, в кровь! Чтобы он, падла, в ногах валялся…
— Прекрати!..
— Он знал, мразь, куда посылал… Ему наплевать, что будет с нами. Мы сдохнем здесь, все сдохнем! Так же, как Максимов и Борька Сургучев… Все сдохнем!
— Заткнись! — прохрипел ему в лицо Турбин и, размахнувшись, залепил звонкую, отрезвляющую пощечину. — Все будет хорошо, ты понял? Мы выберемся, выберемся… И ты набьешь Звереву харю. Мы все вместе набьем!..
Коновалов издал задавленный смешок, подобрал к груди колени.
— Ты мне не веришь? Гадом буду…
— Будешь… — каптер кисло улыбнулся, но глаза его приобрели осмысленность. — Тут не имеешь понятия, что случится через пятнадцать минут, а ты… загадывать. Куда мы без патронов, а?
— Будут патроны. Обязательно будут. Ты только не дергайся, сиди где сидишь. Я мигом…
Подхватившись с пола, Турбин вышел в коридор, задев плечом дверь. Дверь возмущенно загрохотала…
Он спустился на первый этаж. Возле окна, через которое сбежал подстреленный снайпер, на лестничных ступенях сидел Володька Кошкин, вкручивая запал в гранату. На засыпанном пылью и щепой подоконнике лежали заготовленные автоматные рожки.
— Живой?
— А что мне будет? — с напускным оптимизмом ответил Кошкин. — Ты бы возле окошечка не светился, ребята во дворе больно ушлые.
— Курить у тебя есть? Уши пухнут.
— Да есть…
Покопавшись в кармане, Кошкин достал мятую пачку «примы», вытащил полупустую сигарету.
— Последняя, — вздохнул он и, высыпав остатки табака в ладонь, скомкал пачку. — Покурим.
Турбин с осторожностью выровнял края папиросной бумаги, ссыпал в нее табачные крошки, прижег кончик о дергающийся огонек зажигалки. Затянувшись, сел к приятелю и блаженно выпустил ноздрями дым.
— Как думаешь, продержимся? — спросил он.
— А у нас есть выбор?.. Меня к «чехам» калачом не заманишь. Уж лучше сразу… — Кошкин кивнул на гранату. — «И дорога-а-я не узна-ает, какой у парня был конец».
— Патронами не богат?
— Вон все мое богатство.
— Не густо, — Турбин втянул в себя горький дым и передал ему дымящийся чинарик. — А мы с Коноваловым совсем на мели.
Обжигая губы, Володька дососал окурок, сплюнул его в лестничный пролет.
— На, — он вытащил из бушлата горсть патронов. — А уж больше… извини.
— И на том спасибо. С миру по нитке, голому одежда. Кстати, ты взводного не видел?
— Откуда? Я из этого закутка никуда.
Минуя раздевалку, Турбин услышал близкий хлопок и присел. В комнате, откуда потянуло сгоревшим порохом, сидел Бурков со снайперской винтовкой.
— Пригнись…
Во дворе затарахтел автомат, защелкало по стене; цвикнув, пуля высекла искру о рожок вешалки.
— Четвертый. — Бурков острием гвоздя процарапал черточку на полированном прикладе винтовки.
— Где взводный? — сидя на корточках, спросил его Турбин.
Снайпер неопределенно повел рукой:
— Где-то там…
…Он нашел Черемушкина в бывшей столовой.
* * *
Комбат умирал в поварской на узком топчане, и Черемушкин, застыв над ним, видел приближение смерти, и был бессилен чем-то помочь. Запас промедола, поддерживавшего жизнь в обезображенном огнем теле, на время избавляя от адских мук, заканчивался, и лейтенант знал: случись быть раненым кому из бойцов, снять болевой шок будет нечем.
Даже в такой момент, когда каждый солдат, и каждый патрон ценятся на вес золота, он позволил себе роскошь оставить при бесчувственном комбате рядового Клыкова, следить за его состоянием
…Клыков прибежал с выпученными от страха глазами: комбат пришел в сознание и зовет к себе.
Стоя над майором, Черемушкин силился разобрать, дышит он или уже нет. Обмотанные бинтами руки покоились на его груди, лицо — жуткая вздувшаяся маска, искаженная гримасой страдания.
Веки комбата, дрожа, приоткрылись; красные от полопавшихся капилляров глаза прошлись по потолку, нашли лейтенанта. Распухшие, губы приоткрылись.
— Вас зовет, — подсказал стоявший за спиной Клыков.
Лейтенант нагнулся к умирающему, ощутил на щеке его горячее дыхание, слыша слабый шепот.
— Обста…новка… Как обстановка?..
— Плохо, — ответил он, считая, что не имеет права скрывать истинную картину. — Но пока держимся.
— По… тери…
— Двое убитых.
Покрытые коростой губы вновь шевельнулись.
— Спа… спасай людей, лей-тенант…
В глазах Черемушкина пронзительно защипало.
— Я уже решил. Будем прорываться. Иного выхода я не вижу.
— С-спа… — по лицу комбата прошла судорога, он мучительно изогнулся.
— Комбат… Товарищ майор… Товарищ…
Комбат обмяк, перебинтованная рука упала с груди.
Всхлипнув, Клыков выскочил из поварской, оттолкнув появившегося в дверях Турбина.
— Что это с ним? — задал Турбин глупый вопрос, входя в каморку.
Увидев лежавшего без признаков жизни комбата и окаменевшего возле него лейтенанта, сорвал с головы шапку.
За стеной раздался взрыв, пол качнулся под ногами. Совсем близко застрочили автоматы.
Лейтенант развернулся, уперся беспощадным, налитым ненавистью взглядом в солдата.
— А ты чего стоишь? На позицию! Держаться до конца!
Сначала Васнецов подумал, что голоса ему послышались, что они просто плод его галлюцинаций. Он напряг слух, и сердце заколотилось. Ему не мерещилось, поблизости разговаривали.
«Неужели не бросили?!» — мелькнула у него мысль.
Он снова прислушался к тому, что происходило за верандой. Вне всякого сомнения, во дворе ходили, он слышал даже шаги.
Прозвучавшая гортанная фраза на чужом языке бросила Васнецова в пот. Он с трудом поднял руку, пошевелил лежащего танкиста:
— Похоже, чечены… Слышишь?..
Танкист дернулся от толчка. Деревянно, как манекен.
— Ты живой? — зашептал Васнецов, потянул с него матрас.
И осекся, увидев серое лицо, открытые стеклянные глаза.
«Готов!..»
Он пошарил подле себя рукой, ища пистолет. Голоса звучали совсем рядом, чеченцев было не меньше двоих.
Нащупав рукоятку, Васнецов попытался поднять пистолет. Но силы давно покинули его, пистолет стал не легче гири.
Сжав зубы, двумя руками поднял ПМ, уперся в пол и переместил непослушное тело ближе к застекленным ячейкам. Так незаметнее. Быть может, боевики пройдут мимо, не удостоят вниманием веранду.
Двинувшись, он пробудил забытую было рану, и крик сам вырвался сквозь сведенные зубы.
