— Мммм…
— Тоже не плохо… Идём?
— Угум…
Андрей снова зашагал вперёд. Колючие ветки подъельника порой били по лицу. Сначала он оборонял лицо рукой. Потом перестал. Тугая веревка волокуш сильно сдавливала грудь. Он просовывал под неё больные ладони в дырявых рукавицах под. Но — тут же — выдергивал их обратно. Слишком больно вереёвка елозит по волдырям, сдергивая кожу.
Андрей шагал и шагал по следам батальона, незаметно отставая от него.
На второй день он упал.
— Не могу больше. Отдохну часик. Жив?
Раненый на волокуше молчал.
— Помер?
— Ммммм… — подал голос тот.
— Хрен с тобой, — устало ответил Андрей. — Наши потерялись. Иду по следам, пока. Слышишь?
Ответа не было.
На третий день он подполз к берёзе. Достал штык-нож. Срезал старую бересту. Потом стал отдирать молодую. Под тонкими одеждами берёзки обнажилось молодое зелёное тело. Он приник губами к этой зелени, слизывая влагу. Потом вгрызся зубами в эту зелень.
— Вкусно. Хочешь? Я тебе срежу кусочек.
Ответа нет.
Сколько времени прошло? Ни Андрей, ни раненый — не знали. Потерялись во времени. Хорошо — не в пространстве. В путь они отправились, когда Андрей съел всю свежую кору с дерева. Вроде насытился. Под зеленью свежей коры была сладкая, но совсем не жующаяся древесина…
— …Ты красивый, — шептала она ему тогда. — Красивый и добрый. Пообещай мне, что вернешься, ладушки…?
Он кивал и делал ещё шаг.
— Лен, ты потерпи, я вернусь, ты только жди, ладно?
Она шла перед ним. Маня к себе. Она — шаг. Он за ней. Он — шаг. Она от него.
— Вернись, мой хороший…
Иногда он засыпал.
Потом просыпался, и снова полз вперёд.
Они должны дождаться. Должны!
Однажды ночью у него здорово прихватило живот. Андрей снял с себя верёвку волокуш. Отполз в кусты. Расстегнул маскхалат. Снял его. Потом снял штаны. Сел, навалившись на какое-то дерево. Открыл глаза. Перед ним, мохнато распустившись почками, свисала ветка. «Верба…» — понял он. Помнил из далёкого детства, бабушка домой приносила. Верба да, вербное воскресение, да… Острая боль схватила низ живота. Он поднатужился. Не получилось. Он сломал ветку. Не удержался — обглодал мохнатки. Натужился ещё. Потом заострил зубами конец ветки. И стал выковыривать из себя вчерашнюю берёзу. Потом потерял сознание.
Когда пришёл в себя — потерял счёт дням.
Просто полз.
Раненый на волокуше уже давно не отвечал.
Но Андрей с ним продолжал разговаривать:
— А ты не молчи, не молчи! Помер, поди? И что, это мешает тебе разговаривать? Ты же комсомолец, ты должен!
Иногда он спал. Свернувшись в клубок.
Иногда просто лежал, смотря в голубое апрельское небо.
Иногда просто полз.
Иногда снова теряя сознание от боли в животе.
А потом он увидел людей.
Они подходили к нему со всех сторон. Выставив вперёд винтовки. «Фрицы…» — понял он. «Переодетые. Это они специально в полушубках и ушанках…»
Он стянул со спины автомат. От усталости ткнулся лицом в снег, мокро резавший лицо осколочками льдинок. Прицелился в одну из надвигавшихся фигур. Фигура упала ещё до того, как он нажал на спусковой крючок. Автомат, почему-то, не заработал. «Предохранитель…» — подумал десантник, но сдвинуть кнопочку не смог. Пальцы обессилили. Полез в подсумок за родной «лимоночкой». За последним шансом.
Но лишнее движение обессилело его и он опять потерял сознание.
Шёл день шестой.
А потом он очнулся в госпитале, где-то под Москвой. Вместе с тем раненым, которого, как оказалось, звали Ильшатом. Как и почему тот оказался жив — никому не известно. Только Аллаху, но тот никогда об этом не расскажет…
А батальон капитана Жука вышёл из окружения. Почти в полном составе.
Бойцы того стрелкового полка изумленно провожали взглядами тощие, черные тени, тащившие на себе живых и мертвых.
Десант своих не бросает.
— Ильшат? Жив? — первое, что Андрей увидел — знакомое лицо на соседней койке.
— Жив, Андрюха! Жив! Повоюем еще? — улыбнулся Андрею до боли незнакомый парень.
— А то! — Андрюха показал большой палец. И подмигнул.
— Тьфу, вояки… — заворчал какой-то старик и отвернулся лицом к стенке.
— Повоюем, братка. Повоюем еще! — засмеялся Ильшат. А Андрюха кивнул им обоим и уставился в белый потолок, закинув руки под голову. И улыбнулся. Жизнь продолжалась. Продолжалась и война.
Но война уже где-то там. А они пока в палате госпиталя. Ленка его дождется… Обязательно дождется…. Наверное… Снотворное сработало…
Как оказалось, они вышли четырнадцатого апреля. Спустя полтора месяца после начала операции.
— Однако, к батальону вашего Жука мы ещё вернемся, герр Тарасов. Расскажите мне вот о чем… Что произошло с вашей бригадой под деревней Чёрной?
— При первой попытке прорыва?
— Да, — ответил фон Вальдерзее.
— Как я уже говорил, бригада должна была выйти к деревне к назначенному сроку, но не смогла. Мы опоздали на сутки. Дивизии генерала Ксенофонтова должны были ударить раньше. Но, насколько я помню, никаких следов боя мы там не обнаружили. Естественно, при атаке деревни из замаскированных блиндажей и дотов по бригаде ударили пулемёты, был интенсивный миномётный огонь, с флангов били два орудия. Первая волна десантников была буквально моментально скошена огнём. Мы потеряли, примерно, около сотни бойцов.
— Сто двадцать, если быть точнее.
При отсутствии поддержки атака была бы губительной. Особенно если учитывать моральное и физическое состояние личного состава, а также дефицит боеприпасов. Но я хорошо помню, что деревня была практически целой. Ни свежих пепелищ, ни воронок, — как будто в тылу.
— Это так, как будто в тылу, — подтвердил обер-лейтенант. — Атаки с внешней стороны не было. Более того, между деревней Чёрной, где форпост нашей обороны, и до линий русских окопов — не менее трёх километров.
— И они не сосредотачивались для атаки? — мрачно удивился Тарасов.
— Насколько я знаю — нет.
— Мда… А радиограммы говорили совсем о другом.
— О чем. Ну, дословно я сейчас не вспомню, но смысл сводился к следующему…
* * *
— Они обезумели… — покачал Тарасов головой. — Они там точно обезумели…
— Что там, Николай Ефимович?
— На, читай… — Тарасов протянул лист радиограммы Гриншпуну:
Тот читал и глаза его расширялись с каждой секундой:
«Тарасову: Я продвигаюсь западнее и восточнее Черной. Двадцать третья и сто тридцатая стрелковые дивизии ещё не заняли эти населенные пункты. Совместными усилиями мы прорвемся к Черной с запада и востока и обойдем их с северо и северо-запада. Эти действия будут отмечены красной и зелёной сигнальными ракетами. Я готов открыть артиллерийский огонь по Старому Маслову, Новому Маслово, Икандово, Лунево, Пеньково, Старое Тарасово и Новое Тарасово. В ходе марша к Луневу и Осчиди по радиосигналу откроем артогонь по указанным точкам. Ксенофонтов»
— Господи, да мы уже километрах в двадцати от Черной! — вспомнил Бога неверующий, естественно, особист. — Что делать будем, товарищ подполковник?
— Что делать, что делать… Снимать штаны да бегать! Все одно они у нас дырявые. Вот, что. Уходим дальше, на север. Если этот поганец не врет… Да не смотри ты так, особист! Я и в лицо ему скажу, что он поганец! Так вот, если он не врет, немцы стянут к месту боя резервы. А мы рванем в обратную сторону.
— На север?
— Да. Прорвемся через дорогу, выйдем на старую базу, а уже оттуда будем выходить к нашим. Как, особист?
— Николай Ефимович, я ж вашей военной тактике не обучен… Мое дело предателей и шпионов отлавливать… — пожал плечами Гриншпун.
— Да знаю я… — тяжело вздохнул Тарасов. — Отвечать-то мне…
— Воздух!
Десантники рассыпались по лесу, мгновенно замерев.
А по небу шли…
Четверка штурмовиков и четверка сопровождавших их «ястребков» — И-шестнадцать.
— Наши! Наши! — радостно покатилось по бригаде.
Тарасов долго смотрел на самолёты. Наши… На душе стало как-то тепло — вот они, наши, совсем рядом!
— Куда, интересно, они идут? — спросил кто-то рядом.
Тарасов, не отводя взгляда от краснозвездных силуэтов, ответил:
— На штурмовку аэродрома, скорее всего… Как раз в том направлении.
Потом пробормотал:
— Удачи вам, ребята…
Когда самолёты скрылись, десантники — без команд и приказов — снова были готовы двигаться вперёд. И пошли. Тарасов и Гриншпун шли впереди колонны.
Зима временно отвоевала свои позиции. Ночью снова были атака морозов и оттепель отступила куда-то на юг. Каша из снега вновь превратилась в лед. Идти так было легче. Хотя бы ноги не проваливаются в ледяную жижу.
