Ознакомительная версия.
— Учитель, значит… — старшина облегченно вытер пот рукавом гимнастерки и снова оглянулся на вертевшегося неподалеку Семенюка. — Тогда понятно. А то хлопец этот, — кивнул в сторону Семенюка, — принял вас чуть ли не за ихнего шпиона. Еще и набычился: звони в штаб, звони ротному. Пусть разберутся.
— И что же? Звонил?
Старшина замялся.
— Я спрашиваю: звонил?
— Как же звонить? Вы здесь, вблизи… Да и вообще, боевой офицер.
— Значит, гонца-солдатика послал, чтобы сообщил?
Старшина виновато посмотрел на Штубера и снова оглянулся на Семенюка.
— Еще нет. Но признаю: хотел послать. Его самого. Пусть сам и объясняет. Он еще говорит, что и в командирах у них вы тоже оказались как-то странно, во время бомбежки. Когда старшину, который принял их от военкомата, убило. На шоссе вас вроде бы не было. Из леса вышли, что ли.
— Только не из лесу, а из придорожного перелеска, — беззаботно уточнил Штубер. — Это же я и должен был принять взвод новобранцев. Однако меня задержали в областном военкомате, поэтому послали старшину. Вместе с двумя бойцами из комендантской роты я встречал его потом на дороге, чтобы сразу сюда. Жаль, погиб старшина.
— Тогда еще понятнее, — облегченно вздохнул Конюхов. — А то сразу: «Шпион! Шли гонца в штаб».
Штубер улыбнулся. Покачал головой. Потом, немного подумав, поманил старшину пальцем, чтобы тот наклонился.
— Чего ж все-таки не послал? Так, по-честному, между нами… Ведь у самого тоже были сомнения.
— Были, конечно, как не быть?
— Тогда в чем дело?
— Так ведь вы же воюете здесь, вы на фронте, а не где-то в тылу заводы взрываете. Вдруг ошибся бы.
— Я могу быть с вами откровенным?
— А чего ж, конечно… — воровато оглянулся Конюхов.
— Только чтобы это осталось между нами, — сурово потребовал обештрумфюрер.
Старшина кивнул и опять оглянулся.
— Я из разведотдела армии. Выполняю здесь особый приказ. Не исключено, что придется даже попасть в плен. И перейти на службу к немцам. Так надо. Потому и заигрываю с лейтенантом. Однако всего этого ты, старшина, не слышал.
— Крест святой. Как можно?! — простодушно поклялся старшина. Хотя Штубер и не был убежден, что тот окончательно поверил ему.
— Словом, хорошо, что ты не поспешил. Имел бы крупные неприятности из-за того, что раскрыл меня перед бойцами и сорвал задание.
— А ведь точно: имел бы. Знаете, в окопе оно проще. Вот — ты, вот — твои бойцы, а там — враг. В политику я не суюсь. Без меня разберутся.
— Тогда почему этот паренек так старается?
— В НКВД мечтает работать.
— Мечтает или уже работает?
— Пока только мечтает. Сам признался.
— Вот как?! А что, эдакая жилка в нем есть. Надо бы подсказать кому надо. Пусть возьмут на заметку, помогут. Мечта все-таки.
Такое завершение разговора, кажется, окончательно успокоило старшину. И все же Штубер понял, что он все еще находится на грани провала. Ощущение опасности еще больше усилилось, когда буквально через несколько минут позвонил капитан Грошев и сообщил, что к одиннадцати вечера, скрытно, должно подойти крупное пополнение. И что на его участок он еще дополнительно выделит взвод, поскольку приказано сдерживать здесь немцев до тех пор, пока позади, на вершине возвышенности, не будет создана новая линия обороны.
— А что, разве она уже создается? — уточнил Штубер.
— Ну, окопы роют. Наблюдаю. К ним и будем отступать, когда нас окончательно обескровят.
— Те, кто уцелеет, возможно, и отступят, — не преминул заметить Штубер, взглянув на часы. Двадцать два тридцать. Он-то рассчитывал еще более ослабить оборону участка. То ли на прощание швырнуть в окопы пару гранат, то ли хотя бы заманить с собой в плавни несколько бойцов и там убить… В зависимости от обстоятельств. Но теперь эти обстоятельства складываются так, что придется уходить вместе с пленным. Хотя к окопам он его, конечно, пошлет первым.
Выждав еще полчаса, Штубер подозвал к себе старшину и Семенюка и вместе с ними подошел к санитарному блиндажу. Розданов и Лозовский уже ждали его там. Пленный, похоже, тоже был готов. Хотя и выглядел довольно спокойным.
— Семенюк, и вы двое, — ткнул Штубер пальцем в Розданова и Лозовского, — отведите пленного в плавни и расстреляйте. Это приказ командования.
— Точно, был такой приказ, — неожиданно подтвердил старшина, чтобы никто не засомневался в правдивости слов лейтенанта.
— Есть расстрелять! — вытянулся в струнку Розданов, давая Семенюку понять, что он здесь старший.
— Ведите его плавнями в сторону немецких окопов. Чтобы не было доказательств, что мы расстреливаем пленных. Погиб во время атаки, как многие прочие.
— Опять же ясно, — вновь вытянулся Розданов.
— После расстрела немца похоронить? — спросил Лозовский.
— На кой черт? Хотя… Можно в болото. Тогда уж точно без следов.
— Есть «без следов».
— Товарищ лейтенант, — ожил доселе молчавший Семенюк, — пошлите вместо меня кого-нибудь другого. Никогда в жизни не расстреливал.
— Вот и представится случай, — негромко, но властно ответил Штубер. — Вдруг потом по службе пригодится. Так что выполнять приказ.
«А ведь этот парень почувствовал холодок гибели», — сказал себе Штубер. И, как только Семенюк отвернулся, жестом, но так, чтобы и старшина тоже не видел, показал Розданову: «Этого — ножом».
Выстрел этот Штубер сразу выделил из всех прочих, которые то и дело раздавались в плавнях и по ту сторону излучины. Он прозвучал как-то особенно выразительно и призывно. Розданов, очевидно, специально выбрал момент, когда стрельба вокруг поутихла. И хотя выстрел поручика снова вызвал пулеметную чахотку и по ту сторону плавней, и в немецких окопах, заглушить его для Штубера не смогла бы уже никакая канонада.
— Спрашивается тогда, на кой черт мы брали его в плен, таскались с ним? — проворчал старшина, которого Штубер пригласил к себе в блиндаж.
— Что с ними еще делать? Пришли сюда, ворвались в дом, как бандиты…
— Оно так. А все же… Как-никак жизнь человеческая ушла.
— По-христиански, старшина, по-христиански. Только сумеем ли всех оплакать? Хотя бы своих. Не говоря уже о пришельцах. И еще скажи мне… Ты значительно старше меня, опытнее, жизнь повидал. Сумеем в конце-концов устоять в этой войне? Против такой-то силы?
Старшина помолчал, закурил, потом еще какое-то время задумчиво смотрел на пламя зажигалки.
— Я тебе как окопник окопнику скажу, чтобы не под протокол.
— Так и прошу.
— Гнать он нас будет долго. Далеко гнать будет — точно говорю. Может, до самого Днепра, а может, и дальше — до Волги, Дона. А все равно выдохнется. Страна огромная. Люду много. Леса темные. И бить немца будут повсюдно, в каждом городе, каждом селе, в каждом перелеске. Нет, не захватить ему такую страну, не удержать ее — при всей его стальной машинерии.
— Но ведь, кроме Германии, против нас еще Румыния, Венгрия. А там и Япония не выдержит, попрет.
— Согласен, силища. Уж какой румын невояка, а человек при оружии — он всегда страшен. И убить его, обстрелянного, ой как непросто. Он ведь тоже горазд убивать. Но только, мозгую, все эти союзнички германцу не помощь. Дух не тот. Германец еще и духом, верой в свой рейх силен. А остальные — что свора шавок, им бы на падаль бросаться или после коршуна пировать.
— Доля истины в этом, конечно, есть, — неохотно согласился Штубер. Но это игра. В душе барон был полностью согласен с ним. Особенно в том, что касается союзников. Но более всего Штубера удивил трезвый аналитический подход старшины к оценке ситуации.
— Зря Гитлер попер сюда, зря. Чего ему не хватало? Под гусеницами его танков вся Европа. С нами вон договор подписал. Когда два медведя начинают драть друг друга из-за берлоги, хозяином становится третий. Послабее, но осмотрительнее, хитрее.
— Англия то есть?
— Да хоть бы Америка.
— А ты политик, старшина, политик. Кто ж ты по профессии?
— Да как тебе сбалагурить? Студентом был когда-то. Инженерничать мечтал. Не дали выучиться, выгнали. Чуть ли не судили как врага народа. Старый друг, армейский майор, помог в армию определиться. Уж сам не знаю, почему, но приняли меня, хоть и не должны были — неблагонадежный все же. Командовать людьми, конечно, не дали, все при технике состоял, но как-никак старшина.
— Однако предупредили, что офицерского чина тебе не получить?
Штубер сразу заметил, что употребил понятие «чин» вместо «звание». Однако старшина на это не среагировал.
— Я и не рвусь. И на том спасибо. Не будь армии — спился бы, заблатнился, как множество других. Так что я не в претензии.
— Сам-то рассчитываешь пережить эту войну, или… голова в кустах? Что чутье подсказывает?
— Подсказывает, что вроде должен еще пожить. Особого страха нет. Но и на рожон не лезу. А там, как судьба предначертит.
Ознакомительная версия.