Сидя в мягком кожаном кресле, генерал Мюллер повернул голову и посмотрел в затянутое ледяной коркой окно. Наступал ясный, морозный день. Где-то на соседнем дворе, предвещая не то пожар, не то покойника, завыла собака. Ее услышал и командующий. Нервно нажал кнопку звонка, раздраженно бросил возникшему, как дух, адъютанту:
— Убрать… эту мерзость.
Раздался стук в дверь и в кабинет командующего, сверкая крахмальной курткой и хорошо отрепетированной почтительной улыбкой, вошел молодой, не в меру тучный повар с серебряным подносом в руках, на котором пускал легкий парок, расточая пряный аромат, фарфоровый кофейник.
— Разрешите, господин генерал, — щелкнул каблуками сапог и поклонился повар.
Он ловко, не пролив мимо ни капли, наполнил японские тонкого фарфора чашечки, поставил их перед Хюпнером и гостем.
Мюллер, отхлебнув глоток, похвалил кофе, Хюпнер же, попробовав, поморщился:
— Дерьмо. Слишком горчит. Повар ни к черту не годится. Надо отправить его на выучку в окопы.
Хюпнер был явно не в духе. Он резко отодвинул чашку в сторону, встал и зашагал из угла в угол по мягкому и почему-то явно сырому, черт бы побрал всю эту обленившуюся штабную челядь, ковру.
В горницу без стука вошел адъютант. Лицо его было бледным, растерянным.
— Что случилось, в чем дело? — гневно закричал генерал, возмущенный вольностью этого вылощенного бездельника.
— Мой генерал! — вытянувшись, произнес он. — Начальник оперативного отдела генерал Шмидт… прибыл!
— Так зовите его, — все еще раздраженно, но уже мягче проговорил командующий. — Пусть войдет.
— К сожалению, он не может, — невнятно пробормотал адъютант.
— Что значит, не может?! — вскричал Хюпнер. — Он что, пьян?.. Обморожен?..
— Он… Он, господин генерал, убит.
Адъютанты успели только накинуть на плечи Хюпнера кожаное на меху пальто. Путаясь его полами в узкой двери, Хюпнер поднялся в штабной автобус, стоящий у дома. Следом за командующим туда вошел успевший одеться гость из абвера. Молча снял фуражку, по-стариковски сгорбился.
Генерал Шмидт лежал на полу автобуса на окровавленном брезенте. Его совсем новенький генеральский реглан, тот самый, в котором он собирался въехать в Москву, являл собой ужасное зрелище: одна пола до самого плеча была изрешечена осколками в клочья, другая — обуглена и спеклась в бесформенный ком. Кто-то из солдат охраны, внесший убитого в автобус, сложил ему руки на груди и старательно причесал его белесые негустые волосы. Хюпнеру на миг показалось, что начальник оперативного отдела вовсе не убит, а просто прилег отдохнуть.
— Бомба с русского самолета разорвалась в тот момент, — пояснял офицер с забинтованной головой, — когда господин генерал выскочил из бронетранспортера и бросился в кювет. Когда я подбежал к нему, он еще был жив и крепко сжимал в руке портфель с документами. Он успел только сказать: «Вот и конец».
— О, это было ужасно! — продолжал другой офицер с забинтованной рукой. — Партизаны сделали лесной завал и на дороге скопилось множество машин. Мы попали в ловушку и не смогли выбраться из этой каши. Внезапно налетели русские самолеты. Они бомбили нас и расстреливали в упор, о, мой бог!
«Это и впрямь ужасно, — подумал Хюпнер. — Что я теперь скажу фрау Магде — вдове Шмидта. Совсем недавно она приезжала в действующую армию в составе делегации женщин национал-патриоток и вручала подарки солдатам фюрера. И он на банкете, устроенном по этому поводу, обещал ей, что с головы ее милого Гюнтера, кажется, он так и сказал, не упадет ни один волос. Что ж, — мелькнула дикая мысль, — волосы у него действительно целы. О, эта кошмарная Россия! Весь путь по ней усеян трупами. И что еще ждет армию впереди?»
Хюпнер торопливо, зябко поеживаясь, выхватил из рук раненого офицера портфель Шмидта и поспешил из пропахшего гарью и кровью автобуса.
Генерал Мюллер не стал просматривать документы, доставленные его сотрудниками из дивизий первой линии, хотя ему было небезынтересно знать, каково настроение солдат, ведущих тяжелые оборонительные бои под Клином. В конце концов, за плохое знание боевого духа с него не спросят. Боевой дух поднимают речи фюрера, доктора Геббельса и его пропагандистов, находящихся в войсках. А вот за дерзкие действия русских лыжников, орудующих в тылах армий «Центр», отвечать придется ему. К сожалению, он поспешил и сам доложил фон Боку об их появлении. И за каким дьяволом он проявил эдакую объективность. Мог бы сослаться на какую-либо выходящую из окружения группу и конец. А теперь вот надо ловить их, а для этого, как минимум, надо знать, где они…
Взобравшись по крутым железным ступенькам в автобус армейских радистов, генерал подошел к передатчику. Радист — длинный сухой фельдфебель, в легонькой пилотке с матерчатыми наушниками, быстро уступил ему круглый металлический табурет и даже ухитрился щелкнуть сухими (в автобусе было тепло) каблуками.
— С кем прикажете связать, господин генерал?
— С отрядом авиационной разведки, — буркнул тот.
Радист пощелкал рычажками на приборном щитке:
— Отряд на связи.
— Говорит «Беркут-десятый», — захрипел в микрофон простуженным голосом Мюллер. — Поднять звено поисковых самолетов и еще раз прочесать до единого квадратного метра леса в квадратах «а», «б», «г», «и», «с»… и во что бы то ни стало установить маршруты русских десантников и их дневные стоянки. Все, до мельчайших деталей докладывать мне немедленно. Все!
На душе у генерала стало немного легче. Хоть один реальный шаг к поимке лыжных отрядов сделан. Недельное бездействие, связанное с дьявольской метелью, кончилось. В небе ни облачка. Словно сам бог пришел на помощь многострадальным войскам фюрера и открыл наконец солнце. О-о!!! Теперь вряд ли кто скроется в этих бандитских лесах. Хоть где-то на поляне, просеке, у деревни да появится след диверсантов. А уж дым от костров непременно. В такой мороз без них — гибель даже для русских.
С чувством исполненного долга и вспыхнувшей верой в скорую удачу Мюллер двинулся к двери автобуса, но его остановил радист:
— Вас, господин генерал! Аэродром просит вас.
— Что им еще не ясно? — не скрывая вновь нахлынувшего раздражения, спросил генерал.
— Не могу знать! — щелкнул каблуками радист.
Генерал слушал голос дежурного офицера стоя. С ближнего аэродрома, расположенного где-то в пятидесяти километрах от переднего края, майор, фамилию которого Мюллер не разобрал, докладывал, что взлетно-посадочная полоса занесена снегом и весь обслуживающий состав усердно занимается его расчисткой. К сожалению, на это потребуется немало времени. К тому же двигатели подводят, не заводятся на таком морозе.
— Много спите, майор! — бешено закричал генерал. — Герои фюрера под Москвой день и ночь, обливаясь кровью, добывают великой Германии победу. А вы чем были заняты в теплых землянках? Пили шнапс? Играли в карты? Ловили вшей? Немедля расчистить аэродром! А самолеты разогревайте хоть своим дыханием, дьявол бы вас побрал!!
Зло распирало Мюллера. Шагая по узкой тропе вдоль длинного ряда занесенных сугробами штабных машин, он яростно проклинал и снег, и мороз, и не подготовившихся к полетам аэродромных крыс, и фанатичное упорство русских, а под конец пути к своему автобусу разрядил раздражение бранью на погибшего генерала:
«Старый осел. Голова, набитая дерьмом. Какой дьявол понес тебя в эту заваруху перед лесным завалом? Куда торопился? Зачем?.. Неужели ты не знал, сколько погибло в подобных ситуациях солдат, офицеров? Может, уверовал в генеральскую неуязвимость? В надежность охраны?.. Поделом тебе! Ах, генерал! Как ты подвел всех нас! С кого спросят за твою идиотскую смерть? Конечно же с абвера. А если прикажут ему, Мюллеру, сопровождать твой гроб до Берлина, где совсем рядом цепкие руки Гиммлера? «А ну-ка, извольте держать ответ, как случилось, что под носом абвера орудуют разведчики русских?»
Но вот из-за гряды запушенного снегом леса выскочил, словно принюхиваясь к земле мутным диском пропеллера, темный с желтым брюхом «мессершмитт». Генерал остановился, с надеждой глядя в небо.
— О, мой бог! Помоги этому бездельнику обнаружить убийц генерала, а там… Но что там? Как прорваться к их стоянкам по таким сугробам? Да и времени нет, чтобы гоняться за ними. Тяжелые дни настали для солдат фюрера.
Над шефом абвера угрожающе навис козырек огромного, по самую крышу дома, свежего сугроба. По его острому хребту со свистом мела поземка, хвост ее вдруг закрутился и едва не свалил генерала с ног.
Ранним утром, еще затемно отряд на лыжах двинулся во вновь назначенный район и к исходу дня сосредоточился в восьми километрах севернее шоссейной дороги Москва — Волоколамск. Стояла ясная морозная погода. С востока доносились раскаты артиллерийской канонады. Усердно выбивали наши батарейцы оккупантов из их опорных пунктов. Начавшееся декабрьское наступление войск Калининского и Западного фронтов успешно развивалось. Рушилась надежда солдат и офицеров вермахта отогреться в Москве, отоспаться в тепле, раздобыть теплую одежду, отмыться от грязи, избавиться от вшей. Их ожидала тяжкая дорога отступления, снежные сугробы, промороженные блиндажи, пепелища и руины, оставленные самими же «завоевателями».
