— Уговор, — подтвердила Лиза.
— Она не из капризных, знаю ее давно, — отрекомендовал свою протеже Симаков. — Очень старательная сотрудница. Сам убедишься.
— Посмотрим, — Ермолов усмехнулся, — хорошо бы так.
— Имей в виду, все на контроле в самом верху, — предупредил его Симаков, поправляя фуражку. — Так что долго не раскачивайся. Чтоб за полтора месяца боец был готов к выброске.
— Все понятно, Николай Петрович, мог бы и не предупреждать, — Ермолов слегка нахмурился. — Разве когда подводил тебя? Сказано — сделаем, комар носа не подточит. Ты же знаешь, у меня и крокодил с парашютом прыгает, коли надо будет. Не то что ответственный сотрудник, — он покосился на Лизу, и в его словах она уловила легкую иронию.
— Ладно, шутки — шутками, — сердито одернул его Симаков, — а мне надо возвращаться в Москву. Оставляю Елизавету Григорьевну тебе, Егор Васильевич, — занимайтесь. — Завтра-послезавтра приеду, навещу. А уж когда Катерина Алексеевна пожалует, то мне пока неизвестно.
— Не волнуйся, Николай Петрович, все будет путем, — успокоил его Ермолов.
— До свидания, Елизавета Григорьевна, желаю успеха, — Симаков пожал Лизе руку и направился к машине.
Проводив его, Ермолов вернулся к новой подопечной:
— Сыты? — спросил он серьезно, отбросив всяческую иронию. — Обед уж пропустили, а ужин только в восемь. Могу попросить в столовой, чтоб организовали вам чайку.
— Спасибо, подожду до ужина, — отказалась Лиза, она от волнения совсем не чувствовала голода, хотя с раннего утра ничего не ела.
— Тогда — в класс, — решил Ермолов. — Сначала немного теории. Потом — на ужин и покажу, где будете жить. А завтра — прыгать.
— Как, прямо завтра? — Лиза не на шутку испугалась. — Так сразу?
— А как же, милочка? — усмехнулся Ермолов. — Сами слышали, времени у нас в обрез, начальство требует. Но не волнуйтесь, сначала прыгать будете не с самолета, конечно, только с вышки. Пошли.
День пролетел незаметно. Когда стемнело, Ермолов отвел Лизу в столовую, никому не представлял, усадил за стол напротив себя, спиной к большинству присутствующих. Официантка принесла две порции котлет с кашей и компот.
— Ешьте, ешьте, — успокаивающе произнес Ермолов, видимо, заметив, что Лиза нервничает. — На вас никто не смотрит. Здесь такие правила. С некоторыми из тех, кто сейчас присутствует в столовой, вы полетите на задание, с некоторыми не встретитесь уже никогда, но вы ничего не должны знать о них. Желательно даже не видеть лиц. Потому все сидят по одному и спиной друг к другу. Своих спутников узнаете в день вылета. Приказ доставят из Москвы секретной почтой, и только начальник будет знать, кто там указан. Он и вызовет к себе, кого нужно. Но накануне предупредят, мол, будьте готовы, завтра можете понадобиться.
— Я понимаю, все понимаю, Егор Васильевич, — ответила Лиза. — Только как-то не могу привыкнуть.
После ужина Ермолов отвел Лизу в здание бывшей школы, где жили будущие диверсанты. Классы были поделены на отдельные комнатушки, каждый обучающийся жил в одиночку. Как поняла Лиза, общение между «студентами» не поощрялось. Они даже не здоровались друг с другом. Каждое утро большинство отправлялось на кросс, потом проходили занятия по физической подготовке. После обеда все расходились по группам.
Лизу готовили по специальному плану, который не подразумевал ни усиленного физического развития, ни освоения подрывной работы, ни обучения прочим, привычным для диверсанта навыкам. Она полностью находилась в распоряжении Ермолова. Хотя избежать физической нагрузки не удалось. Быстро выяснилось, что пальцы пианистки, да и руки вообще, слишком слабы для постоянной работы с парашютом. Пришлось делать специальные упражнения. Узнав об этом, Симаков предупредил Ермолова: девушке придется в тылу противника изображать светскую даму, так что руки ее не должны выглядеть натружено. Нельзя допустить, чтобы какой-нибудь опытный немецкий офицер-контрразведчик с первого взгляда догадался, что утонченной фрейлян не впервой возиться с парашютом.
Вообще, техника прыжков давалась Лизе с трудом.
— Не дергай, не дергай ногами! — кричал ей снизу Ермолов. — Что ты раскорячиваешься, как баба на чайнике, смотреть тошно. Как только почувствовала, что парашют раскрылся, ноги вместе соедини, чуть подогни в коленях, чтоб не лететь истуканом. Падай на правый бок, так удобнее, удар смягчай полусогнутой рукой. Двадцать раз говорил, а она опять — плюхается на спину, и все. Хорошо тут страховка есть, а если в лесу на какую корягу занесет? От удара позвоночник сломаешь, милая, кто с тобой возиться станет. Сразу пристрелят. Не знаешь, что ли?
Она старалась. Хоть и обидно было, но пыталась скрывать свои чувства.
— Встала на ноги, гаси парашют, — продолжал учить ее наставник. — Немедленно отстегивайся, отрезай лямки ножом. Какие особенности приземления в лесу? — спрашивал он строго. — Вчера изучали. Помнишь?
— Так точно, товарищ подполковник, — отвечала Лиза, вспоминая. — Надо закрывать глаза и лицо, чтоб на пострадали, скрестить руки…
— Верно, верно, — подтверждал Ермолов, — так скрещивай, не зевай. Все должно быть отработано до автоматизма. Думаешь, тебя на ровную площадку сбросят? Прямо на блюдечко с каемочкой? Не надейся. Наверняка, в лес. Даже если на поляну бросят, не исключено, что ветер на деревья затянет. Думаешь, ты вспомнишь тогда, что надо руки скрещивать? Ни черта ты не вспомнишь! Не до того будет. Еще не ровен час, немцы палить начнут, карателей пошлют, если высадку засекут. А они тоже следят — не дураки, не моргают. На днях группу отправляли, только сели, а уже полицаи лес прочесывают. Всего-то один самолет, четыре человека. Троих на месте взяли, один ушел, да толку-то с него: рации у него нет, немцы как оголтелые рыщут. Может, повезет, с подпольщиками соединится, если явки не провалены. Но, как правило, — это уже не жилец. Схватят по пути, везде караулят, куда ни сунься. Так что в нашем деле все быстро делать надо, думать часто некогда. Кто чему научился, тем и пользуется. Так что не ленись, не ленись, Елизавета Григорьевна, сейчас попотеешь, дальше легче будет. Как Суворов говорил, в ученье трудно — легко в бою. Это к нам, милочка, самое прямое отношение имеет.
К концу месяца Лиза заметила, что Ермолов стал ее больше хвалить, чем ругать, да она и сама чувствовала, уверенности прибавилось.
Симаков приезжал часто, но Катерина Алексеевна не появлялась. Симаков только передавал от нее приветы, говорил, что она все время спрашивает, как проходят занятия.
Наконец Ермолов разрешил первый выброс с учебного самолета.
— Высадка, как правило, проходит ночью, — говорил наставник Лизе, — так что прыгать надо на конверт.
— На какой конверт? — Лизе показалось, что она ослышалась.
— Не на почтовый, конечно, — съязвил Ермолов. — На него не попадешь, как ни старайся. Мне сказал Симаков, что ты в партизанах была под Таллинном, — вспомнил он. — Неужто ни разу не приходилось конверт строить для парашютистов?
— Нет, — Лиза смущенно пожала плечами, — меня почти сразу в абвер-команду направили, так что я в лесу была недолго.
— Понятно, — Ермолов вздохнул. — Ладно, объясняю, товарищ лейтенант. Конверт — это пять костров. Четыре по углам прямоугольника, пятый — в центре. Как штемпель. Представляешь себе? — Лиза кивнула. — Вот и хорошо, — похвалил ее подполковник. — Сегодня вечером начнем тренироваться. А сейчас пойдем в лес.
— Зачем? — не поняла Лиза,
— Сушняк набирать для костров, — усмехнулся он. — Это у немцев при каждой разведшколе целый штат низших чинов при офицерах, подай да принеси. А у нас здесь слуг нет. Все своими ручками.
В начале сентября на базу в Одинцово наконец приехала Белозерцева. Вместе с Симаковым она наблюдала за контрольной тренировкой не только Лизы, но еще большей половины лагеря. Все прошло гладко, и Катерина Алексеевна осталась довольна. Как только Лиза освободилась, она подозвала ее к себе. Протянула письмо от сестры:
— С Натальей Григорьевной все в порядке, — сообщила она мягко. — Алексей Александрович добился, чтобы ее тоже перевели в штаб к Рокоссовскому, так что она теперь на твоем месте, под присмотром, так сказать. Жива-здорова. Прочти, я подожду.
Лиза раскрыла письмо, оно было не заклеено, и она сразу поняла, что его читали до нее.
— Да, Николай Петрович смотрел, — Белозерцева ответила на ее молчаливое недоумение. — Все письма с фронта прочитываются, тем более, когда они адресованы сотрудникам нашей службы или они сами пишут кому-то. Мы обязаны контролировать информацию.
— Да, я не возражаю, — тихо проговорила Лиза, хотя понимала, что, в сущности, ее никто и не спрашивает. Быстро пробежала глазами текст. Наташа писала, что чувствует себя хорошо, новое место службы ей нравится больше, чем старое. Она подружилась с Зелениным, и он шлет Лизе привет. Особо написала об Орлове. Тот прислал письмо из Свердловска, мол, поправляется, скоро вернется в строй. Наташа дала ему новый московский адрес Лизы.
