Дембельская ночь
3 июля 1987 года у старших лейтенантов-борттехников истекли два года службы. В Союзе вышел приказ на увольнение двухгодичников призыва 1985 года. Но здесь этот приказ не работал — их не могли отпустить, пока не прибудет замена. Тем не менее, вечером этого знаменательного дня в комнате отмечали формальное окончание срока службы. Нажарили консервированной картошки, открыли тушенки, добыли у «двадцатьчетвертых» спирта, да и своя бражка поспела. Ели, пили, веселились.
В час ночи открылась дверь, и в комнату заглянул майор Г. с защитным шлемом и автоматом в руках.
— Празднуем? — сказал он. — Дело, конечно, нужное, но старшему лейтенанту Ф. через пять минут — колеса в небе. Пойдем с тобой «люстры» вешать, дембель!
Это означало, что где-то идет ночной бой, и нашим нужна подсветка. Предстояло лететь в место работы и сбрасывать САБы — световые авиабомбы на парашютах.
— Ну вот, блядь, приплыли! — растерянно сказал старший лейтенант Ф. — Абсурд какой-то. Я, гражданский человек (притом пьяный!), почему-то должен садиться в вертолет и лететь ночью, развешивать над боем «люстры»! Надеюсь, это не дембельский аккорд моей судьбы вообще?
И он ушел, попросив все не доедать и не допивать.
Почему-то летела пара из экипажей двух командиров звеньев — майора Божко и майора Г. — конечно же, не слетанных между собой. Майоры пошушукались, договорились о наборе высоты, о скорости и дистанции, и разошлись по машинам. Взлетели, пошли в набор по спирали над аэродромом.
Ночной полет в Афганистане отличается от идентичного в Союзе выключенными бортовыми огнями — никаких тебе АНО, концевых огней, проблесковых маяков — только один строевой огонек, невидимый с земли — желтая капелька на хвостовой балке, чтобы идущий правее и выше ведомый видел, где находится его ведущий.
Спиралью требовалось набрать три тысячи над аэродромом, и, уже по выходе из охраняемой зоны, продолжать набор по прямой. Машины карабкались вверх в полной темноте — правда, вверху были звезды, а внизу в черноте кое-где моргали красные звездочки костров, но это не облегчало слепой полет.
В наборе по спирали ведомый идет ниже ведущего метров на триста, и ведущий наблюдает его строевой огонек, контролируя опасное сближение. Когда высота уже достигла двух тысяч, ведущий сказал:
— 532-й, что-то я вас не наблюдаю. Высоту доложите.
— Две сто, 851-й.
— Странно. Давай-ка мигнем друг другу, определимся. На счет «три». Раз, два, три…
Обе машины на мгновение включили проблесковые маяки — и каждый экипаж увидел красный всплеск прямо по курсу! Вертолеты шли навстречу друг другу и до столкновения оставались какие-то секунды. С одновременным матом командиры согнули ручки и развели машины в стороны.
— Давай уже отход по заданию, — сказал ведущий. — Доберем по пути. Пристраивайся выше…
И они пошли к месту работы.
Борттехник, представляя последствия несостоявшегося столкновения, ощущал, как маленькое сжавшееся сердце теряется в черных просторах его грудной клетки. Ноги его были мокры и холодны. Если мы вернемся, — говорил борттехник кому-то, — то я в тебя поверю. Я же понимаю, что ты специально отправил меня в день приказа — чтобы я поверил в твое чувство юмора. Уже верю. Теперь тебе нужно доставить нас назад, чтобы не потерять неофита…
Добрались до места работы, связались с землей, скорректировали курс, высоту, зашли на боевой, один за другим кинули по одной бомбе. Внизу вспыхнули два синих солнца, повисли на парашютах, заливая землю мертвенным светом.
Пара пошла по кругу, дожидаясь, когда бомбы погаснут, чтобы сбросить оставшиеся.
— Вот теперь жди, пока прогорят, — сказал майор Г. — Сейчас выйдем из зоны засветки неба, и начнут по нам хуярить — мы такие выпуклые и яркие будем, — как луна! Правый, посмотри-ка, где мы бороздим — может нам в другую сторону закрутить?
— Щас, только фонарик достану, — сказал правак, копаясь в портфеле.
— Какой, нахуй, фонарик, сдурел, что ли?
Правак посмотрел в блистер на бледную землю, нагнулся к карте, расстеленной на коленях, чиркнул спичкой. Огонек вспыхнул в темной кабине как факел.
— Да что ты, блядь тупая, делаешь?! — заорал командир. — Ослепил совсем! Теперь зайчики в глазах!
— А как, по-твоему, я с картой сверюсь? — рассвирепел правак. — Я тебе кошка, что ли?
И в этот напряженный момент командир пукнул.
Борттехник понял это по запаху, вдруг пошедшему волной от кресла командира.
Обиженный правак демонстративно замахал сложенной картой.
Вдруг в наушниках раздался голос ведущего:
— 532-й, чувствуешь, чем пахнет?
— Чем? — испуганно спросил майор Г.
Борттехник и правак расхохотались.
Они хохотали так, как никогда не хохотали. Они давились и кашляли.
— Чем-чем! Жареным, вот чем, — сказал ведущий. — Наблюдаю, — со склона по нам работают. А у нас даже нурсов нет. Держись подальше от горы.
— Понял, — сказал майор Г., и, — уже по внутренней связи: — Ну хули ржете, кони? Обосрались от страха и ржут теперь.
— Это не мы! — выдавили борттехник с праваком, извиваясь от смеха.
— А кто, я что ли? — сказал бессовестный майор Г.
— Наверное, это ведущий! — сказал борттехник, и теперь заржали все трое.
Так, со смехом, и зашли на боевой. Кинули две оставшиеся бомбы, развернулись и пошли домой…
На следующий день после обеда старшие лейтенанты Ф. и М. лежали на своих кроватях и размышляли о своем нынешнем статусе. Раз приказ вышел — они уже гражданские люди. Но пока нет замены, они должны воевать. Старший лейтенант Ф. склонялся ко второму варианту. Борттехник М. думал иначе.
— Они не имеют права держать нас здесь! А если нас убьют? С них же спросят — на каком основании у вас воевали невоенные люди? Кто, спросят, послал их на смерть не дрожащей рукой?
В это время в коридоре раздались быстрые шаги, потом царапанье по стене возле двери, и голос инженера прокричал:
— А ну открывайте! — он постучал кулаком в стену. — Я знаю, вы там! — Ну, какого хуя закрылись! Ф., М.! — он уже начал пинать в фанерную стену ногами.
Старший лейтенант Ф. подошел к двери, открыл ее и увидел инженера, который, вбежав с солнца в темный коридор, сослепу промахнулся мимо двери и сейчас бился в стенку. Увидев, что дверь открылась, он метнулся в комнату.
— А ну, давайте на стоянку, борта мыть, — командарм приезжает!
Борттехник Ф., вздохнув, сунул ноги в сандалеты. Борттехник М., не вставая с кровати, поднял голову с подушки и высоким дрожащим голосом отчеканил:
— Я никуда не пойду! Хватит, отслужил свое!
— Кончай хуйней маяться, Феликс! — сказал инженер. — Отрывай задницу и бегом на стоянку!
И тут старший лейтенант М. произнес свои главные, увенчавшие собой эти два года армии, слова, о которых спустя двадцать лет почему-то забыл. Он сказал громко и внятно:
— Да пошел ты нахуй, товарищ майор!
Товарищ майор открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и, повернувшись, выбежал из комнаты.
— А что он мне сделает? — сказал борттехник М., успокаивая сам себя. — Я уже в запасе…
Прошло два месяца. Замены все не было, и дембеля-борттехники летали как обычно. И по налету подошло время второго профилактория. Старший лейтенант Ф. сказал старшему лейтенанту М.:
— А не поехать ли нам в Дурмень, чтобы в Ташкенте наведаться в штаб 40-й армии и узнать про замену. Вдруг про нас вообще забыли?
И друзья пошли к инженеру эскадрильи отпрашиваться.
Выслушав старшего лейтенанта Ф., майор Иванов сказал:
— Ты поезжай. А ты, Феликс, естественно, пошел нахуй!
1.
У вертолетчиков есть примета — перед вылетом экипаж должен помочиться на колесо своей машины.
Обычно самым используемым в этом смысле является левый пневматик — его орошают перед вылетом все три члена экипажа.
А пассажиры, ожидающие вылета, на этот левый пневматик всегда присаживаются. Потому что больше не на что.
Истребители же считают подобный акт оскорблением самолета. Наверное, потому, что у них не бывает пассажиров.
2.
Повадились «свистки» ранним-ранним утром врубать форсаж над модулями вертолетчиков. Ты спишь, а тут вдруг небо вместе с твоей головой раскалывается — и не один раз, потому что на сверхзвук переходят сразу несколько самолетов — от пары до звена. И решили вертолетчики отучить зарвавшихся королей стратосферы. Попросили они прикомандированный Ми-6, который как раз убывал восвояси ранним утром, зависнуть перед отходом по заданию над модулем, где жили истребители-бомбардировщики.
Он и завис. Махина, величиной с весь модуль, грохоча винтами, перелетела со стоянки и начала медленно опускаться на фанерный барак, который под напором ветра от огромных лопастей, затрясся как домик самого ленивого поросенка, заметался, пытаясь сорваться с места и унестись прочь. Со стороны это смахивало на попытку гигантского изнасилования.
