— Ну положим, обстановка не всегда даст тебе время рассуждать, — задумчиво возразил Зенков.
— Я и не имею в виду обдумывать сколько угодно. И все же, увидев, что бензиномер показывает "бензина нет", прикинул бы прежде всего: почему? Либо пробиты баки и бензин вытек, либо отказал прибор. Поскольку моторы работали исправно, подождал бы с минуту и убедился, что отказал бензиномер. После чего спокойно бы себе летел.
— Скажи, Ефим Александрович, а как бы ты поступил, если бы действительно были пробиты баки и бензин вытек? — Зенков хитро заглянул Ефиму в глаза,
— Ну тут, как только бы заметил, что давление бензина падает, что моторы начинают чихать, немедленно скомандовал бы приготовиться к прыжку. Но сам прыгать бы не стал, пока не убедился, что все, кто был на борту, прыгнули.
— Так, так. А садиться, скажем, ночью решился бы?
— Нет, садиться бы не стал. Прежде всего потому, что по инструкции это запрещено. Да и правильно: не видя под собой земли, можно рассчитывать лишь на случайную удачу. Во всех других случаях можно ожидать катастрофы.
— Ладно. Пока вопросов нет. Надевай парашют, Ефим Александрович, и полетим. На земле ты кумекаешь неплохо. Пощупаю тебя, какой ты сокол в воздухе!..
Заместитель командира полка Вениамин Дмитриевич Зенков с первого же провозного полета усадил Ефима Васенина на левое пилотское кресло, сам занял место правого летчика и будто вовсе не замечал ничего в манере пилотирования молодого летчика. Сделал с ним три посадки в полетах "по кругу", слетал еще "в зону", где Ефим показал подполковнику, как умеет выполнять виражи, спирали на крутом снижении, змейки и другие важные для бомбардировщика эволюции в воздухе. После этого подполковник, не говоря ни слова, убрал газ одному мотору и зафлюгировал винт. Ефим, не взглянув ни на Зенкова, ни на остановленный пропеллер, удержал штурвалом потянувший в разворот самолет, снял нагрузки от несимметрично отклоненных рулей и продолжал выдерживать самолет на прямой с заданным курсом. Так они прошли минут пять, и подполковник вывел винт из флюгера, а когда мотор снова заработал в привычном крейсерском режиме, сказал:
— Ладно, Ефим, пошли на посадку, летать умеешь.
Подрулив к стоянке, замкомандира полка Зенков приказал механику готовить самолет к ночным тренировочным полетам и, будто забыв о новичке, зашагал к штабу. Ефим взвалил на плечи парашют и несколько секунд стоял в недоумении, затем, решившись, бросился за подполковником и, поравнявшись с ним, спросил:
— Разрешите, товарищ командир, получить заме…
— Ах, да… Разве я тебе не сказал? Сказал ведь. Летать умеешь. Надеюсь, когда стемнеет, покажешь, что и ночью горазд не хуже. Прости, брат, курить хочу. Ты отдыхай пока, свободен до вечера.
Направляясь в столовую, Ефим прочел объявление о предстоящей беседе штурмана дивизии подполковника Молчанова с пополнением летного состава.
Когда усаживались за стол, Васенин наклонился к соседу:
— Который Молчанов, он здесь? Тот шепнул:
— Третий слева за вторым столом.
Стараясь не пялить глаза, Ефим все же сумел разглядеть на груди старшего штурмана дивизии орден Александра Невского: на фоне многолучевой сверкающей звезды красная пятиконечная звезда, в центре ее — вороненое изображение древнего воина в шеломе и доспехах. "Заметный орден, — отметил про себя молодой летчик, — не часто увидишь".
А история этого ордена, к слову пришлось, такова.
В самом начале сорок третьего штурман дивизии Молчанов явился к начальнику штаба, чтобы поговорить о качестве ночного бомбометания. Он так и сказал полковнику Ковалеву:
— А что, Сергей Павлович, если бросать фугасок чуть поменьше, зато поточнее?
Ковалев оторвался от бумаг и взглянул на Молчанова исподлобья. Он знал Георгия как человека серьезного, поэтому постарался скрыть в глазах усмешку. И все же, помедлив малость, проговорил:
— Что ж, дорогой Жора, в самом деле: не лучше ли быть богатым и здоровым, чем бедным и больным?
— Вот-вот, — не смутился Молчанов. — Я как раз, понимаете, Сергей Павлович, об этом же. О том самом сообщении партизан, где говорится, что ахнули мы по ложной цели, по лесочку, а цистерны-волокуши с горючим у немцев остались целы.
Начальник штаба насупился:
— Короче, что предлагаешь?
— А вот что, — продолжал штурман, — На мой взгляд, нужно при налете на цель сбрасывать с ведущих самолетов больше САБов,[16] чем фугасных бомб. Когда САБы, спускаясь на своих парашютах, осветят землю, когда будет установлена несомненная подлинность цели, тут последующие самолеты пусть и бомбят в высшей мере качественно, прицельно. Не по огням пожаров предыдущих машин, как нередко у нас бывает, а точно по объектам цели, ибо они будут освещены САБами и видны, почти как днем.
Начальник штаба некоторое время барабанил пальцами по стеклу, потом спросил:
— Ну хорошо, а ты прикинул, сколько их на борту должно быть, САБов, от общей бомбовой загрузки, чтоб получилось "почти как днем"?
— Процентов тридцать — сорок, — спокойно ответил штурман.
Ковалев покачал головой:
— Вот что, товарищ штурман дивизии, вам ведь известно, с нас спрашивают максимальный тоннаж сброшенных боевых бомб, а не осветительных.
— Да, Сергей Павлович, известно. Но пока не всегда количество переходит в желаемое качество. А вот при новом методе тоннаж боевых бомб, сброшенных точно на врага, существенно возрастет, хотя и за счет некоторого снижения общего тоннажа поднятых нами с аэродрома фугасных бомб. И в сводках будем сообщать Верховному командованию не тоннаж бомб вообще, а точнехонько сброшенный на врага. Разве это не лучше?
— Ладно, Георгий Павлович, — пообещал Ковалев, — я доложу командованию.
Предложение Молчанова было принято. Более того, главный штурман АДД Иван Иванович Петухов поручил ему вести большую группу бомбардировщиков на разгром сосредотачиваемой немцами под Смоленском боевой техники.
Четвертую часть от общего тоннажа всех бомб, предназначенных для сброса в ту ночь, составляли осветительные. А уж сам Молчанов распоряжался, на какой самолет каких бомб сколько. К примеру, если на первые, головные пять машин велел грузить одни САБы, то на идущие за ними пятнадцать — только фугасы.
Перед вылетом штурману-лидеру стало известно, что партизаны зажгут костры и помогут вывести точно на цель всю массу самолетов. Они же, партизаны, и сообщат потом Ставке Верховного Главнокомандования о результатах проведенной новым способом бомбардировки. Об этом тоже не позабыл сказать Молчанову главный штурман АДД Петухов: мол, смотри же!..
Полетели. Ночь выдалась звездная.
На лидере, у Молчанова, помимо обычных осветительных, была еще и ФотАБ — бомба, дающая ярчайшую вспышку для фотографирования цели. Молчанов вывел свой самолет на цель и сразу же сбросил ФотАБу. Зенитки врага не решались пока себя выдать, и Георгий сфотографировал всю площадь. Затем развесил САБы. Давая направленный вниз свет, они медленно, в течение нескольких минут опускались на парашютах, а лидер ушел от цели, видя, как последующие самолеты продолжали развешивать осветительные бомбы, ослепляя ими вражеских прожектористов и мешая зенитчикам вести прицельный огонь.
Когда цель оказалась освещенной, как днем, последующие группы самолетов стали бомбить ее бомбами большой разрушительной силы и, видя прекрасно цель, бомбили точно. Опять же не забывали сбрасывать и САБы взамен тех, что уже потухли.
Много в ту ночь прошло над целью самолетов. А через полчаса, когда последний самолет отбомбился, над местом, где была сосредоточена вражеская техника, снова появился молчановский лидер и сфотографировал результат.
Расшифровка снимков и сообщения партизан подтвердили, что метод бомбардировки с усиленным подсветом цели удался на славу. За это Молчанов был удостоен ордена Александра Невского.
Во время беседы молодые летчики попросили Георгия Павловича рассказать о себе.
— С чего начать? — улыбнулся Георгий. — Разве что, как повидал самого Нестора Махно?..
Георгий был сиротой и жил в наймитах у тетки на Украине в девятнадцатом году. И тут прошел слух о приближении махновской банды. Собрала его тетка в лес, бросила в котомку хлебы, шмат сала, сказала: "Ховай коня, сынку, як душу свою!"
А лес там был реденький. Поймали его махновцы. Как на грех, на нем оказалась старенькая шинеленка. Готовят петлю, а у мальчонки слезы ручьем.
— Стой, хлопцы! — крикнул вдруг один из махновцев. — А може, его сам батько допытае?
Нестор Махно сидел на столе в заломленной назад серой смушковой папахе. Но как ни страшен был момент, поразили Георгия его очки. Он опешил, увидев бандита в очках.
— Хиба це комиссар? Дурни! — расхохотался Махно. — Це ж дитя неразумилое!
