— Извините, — смущаясь, говорил Неладин. — Извините.
Множество рук вынесло его на привокзальную площадь.
— Спасибо, друзья! Извините!
Какой-то шофер-«левак» доставил их за пятерку к гостинице, где Шорников забронировал номер. Поднялись в лифте на шестой этаж, распахнули окна.
— Привет, столица! — воскликнул Неладин, глядя куда-то вдаль, мимо сверкающих после дождя крыш.
Через улицу, в сером низком доме, кто-то играл на пианино романс «Сомнение» Глинки. Потом раздался приятный женский голос.
— Завидую! — выкрикнул Неладин.
— Опять завидуешь? — усмехнулся комиссар. — На этот раз кому?
— Сам не знаю. Нравится мне Москва! Особенно после дождика. Да вы подойдите сюда поближе! — Он положил руку на плечо Шорникова. — Эх, Коля-Николай! Помнишь нашу роту — «третью непромокаемую»? Передний край…
— Как немцы по радио кричали: «Русиш комерады, что ваш Неладин делает?»
— Было и такое!
— Да, что-то они тебя особо уважали. Наверное, за твою удаль! Спать не давал ни днем, ни ночью.
Сели за стол, сдвинули стулья. Неладин открыл бутылку и поставил ее на прежнее место.
— Надо бы позвонить генералу…
Шорников молчал, молчал и Демин.
— Конечно, генерал есть генерал. — Неладин вздохнул. — Так запросто с ним… Да и секретарша у него — всегда отвечает: «Занят».
— Ладно, не придумывайте всякие причины, — сказал комиссар. — Звоните!
Шорников позвонил — генерал Прохоров оказался на месте. Видимо, он и на этот раз был действительно занят, потому что без лишних слов ответил:
— Все понял. Выезжаю.
В комнате установилась такая тишина, какая бывает только во фронтовые ночи, когда люди не спят и ждут, что вот-вот загрохочет за горизонтом, а потом разрывы станут поднимать кругом рваную землю, выворачивать деревья.
— Генерал есть генерал! — повторил Неладин.
— Для нас он не просто генерал, а наш бывший комкор! — ответил Шорников.
Комиссар мог, наверное, добавить еще что-то и от себя, ведь они очень дружили на фронте, но Демин молчал и ломал спичечный коробок, который оказался у него в руках.
Летом сорок второго года, когда готовился удар по немцам под Сталинградом и генерал Прохоров формировал механизированный корпус, он попросил кадровиков прислать ему комиссара с комсомольским огоньком. И ему прислали бывшего беспризорника, «сына полка», немолодого уже подполковника. Комкор считал, что не ошиблись. Вместе они окружали группировку Паулюса, отбивали танковые контрудары Манштейна, а потом прошли с корпусом тысячи километров на запад.
Что комиссар после увольнения из армии поселился в маленьком поселке на Оке, стало известно только после встречи гвардейцев-сталинградцев в Москве, на которую Демин не приехал. У него в это время был второй инфаркт.
Генерал Прохоров все время собирался вместе с Шорниковым навестить своего бывшего комиссара, но дни текли, заботы одолевали, и в конце концов он сам уверовал, что ему не вырваться к Демину.
— Поезжайте вы, — сказал он Шорникову. — Я как-нибудь потом.
Шорников послал телеграмму, чтобы не свалиться как снег на голову, и выехал.
Поезд прибыл рано утром. В каком вагоне едет Шорников, Демин не знал, он стоял на перроне, высокий, худой, совсем поседевший, и смотрел на сошедших пассажиров. Без шляпы, в легком плаще, белая нейлоновая рубашка — воротник расстегнут. Издали замахал рукой. Торопливо подошел, обнял, положил голову на плечо.
Потом он долго уговаривал водителя такси, чтобы тот повез их куда-то за город. На дороге было много колдобин, и машину качало, как какой-нибудь кораблик на волнах. Видимо, недавно прошел дождь, листья на деревьях были тяжелые, в зеленых бусинках. В лужах отражались черные стволы сосен, хотя солнце еще не взошло или не пробилось на горизонте из-за облаков. У колодца лежала груда кирпича и рядом куча песка. В толстое ошкуренное бревно воткнут топор, весело, словно восклицательный знак.
— Вот это и есть мой гарнизон! — сказал Демин. — Пока одна времянка. Строюсь. Да вот загулял мой помощник, приходится все самому, слабо дела подвигаются. Но ничего, думаю, что до белых лебедей успею.
На усадьбе никого не было, кроме овчарки. Она подошла к Шорникову, обнюхала его и с таким же спокойствием отправилась на свое место, легла на сене под навесом.
Времянка — тот же сарай. Здесь были инструменты и краски, бумажные мешки с цементом, а у окошка — стол и раскладушка. На столе приготовлен завтрак.
— Сейчас я угощу вас чем-то вроде цыпленка табака, — сказал Демин. — Конечно, не то что в «Арагви», но все-таки… — Он открыл крышку сковороды и, вынув напичканную специями курицу, положил ее на тарелку. И времянка заполнилась теми запахами, которые вызывают бурный аппетит и желание что-нибудь выпить.
— А где же ваша семья? — поинтересовался Шорников.
— Семья? Семьи — вся здесь. В единственном числе. Жена погибла во время войны в Ленинграде. Сын служит на подводной лодке, годами не видимся.
— Скучновато?
— Всякое бывает. Но скучать некогда. Сплю два-три часа в сутки. Построю хибарину, тогда легче будет. Приглашу в гости своих гвардейцев-сталинградцев.
— Генерал передавал вам привет и просил узнать, не нуждаетесь ли вы в какой-нибудь помощи.
— Благодарю. Не беспокойтесь, у меня все хорошо. Вот если бы он приехал ко мне на новоселье, это было бы здорово!
— Я передам.
— Но он не соберется. Слишком большой фигурой стал. На Балатоне отдыхает!
Он пододвигал к Шорникову помидоры и соленые огурцы, положил на тарелку еще кусок курицы.
— Я вам покажу здешние места. Корабельные сосны и Ока! На каком курорте вы такое сыщете? Получайте отпуск — и ко мне!
— Может быть, и приеду. Помогу вам строиться. С удовольствием. На фронте столько блиндажей соорудил, что казалось, мозоли никогда с рук не сойдут.
— А они сошли. И очень скоро! И нечего этому удивляться. Все закономерно. Хотя немножко и обидно. Что время не дает нам опомниться.
После завтрака Демин показывал Шорникову лес. Они пошли по мягкой, присыпанной сосновой хвоей дорожке. Кругом было море солнца. Оно пробивалось сквозь дремучие кроны, рассеивалось, повисало косыми полотнами среди сосен, и тогда бронзовые стволы напоминали золоченые колонны в большом зале с очень высоким куполом.
Демин шел рядом с Шорниковым, заложив руки за спину, — высокий, почти долговязый, чем-то похожий на Горького, уставшего в своих странствиях. Остановился, выпрямился:
— Смотрите!
Внизу по широкой долине протекала река — голубая!
— Я видел Дунай, — сказал Демин, — но, уверяю вас, ему далеко до такой красоты!
Они уселись на пенышках.
Щебетали птицы, воздух был прохладный, почти мятный, напоенный смолами и цветами.
— Вы, наверное, часто здесь бываете? — спросил Шорников.
— Редко. По праздникам. А сегодня у меня праздник! Когда-нибудь вы это поймете… Я ведь вырос в детдоме.
— Я знаю.
— Откуда?
— Просто знаю. Должны же мы знать своих комиссаров.
Демин вдруг весело засмеялся:
— Повторите! Повторите, что вы сказали! Может, мне все это почудилось.
— Не почудилось, товарищ комиссар. Мы ведь помним и другое — из чьих рук и где получали свои партийные билеты.
— Спасибо. Большое спасибо. Вы уж меня извините. Это не слабость. Но когда рассеиваются какие-то сомнения, нельзя удержаться. Недаром в старину говорили: камень с души спал. Так вот и у меня сейчас произошло то же самое. — И он как-то виновато сказал: — Ну что ж, пошли дальше.
Демин расспрашивал его о том, как прошел первый слет ветеранов корпуса, многие ли приезжали, мрачнел, когда узнавал, что кто-то уже умер.
— Даже капитан Неладин приезжал.
— Неладин? — удивился Демин. — Красавец такой? Неугомонный?
— Он самый.
Шорников рассказал, как Неладин неожиданно появился на своей коляске в ресторане «Прага», как маршал Хлебников усадил его рядом с собой и бывшим комкором, а потом показывали кино, и все видели, какой это был отчаянный парень.
— И как ему живется?
— Он не жаловался. Но как может жить человек в его положении?..
— Это верно. Надо бы мне его увидеть. Просто необходимо. У вас есть его адрес? Не забудьте оставить.
Из-за леса надвинулась туча, кажется, и небольшая, но очень темная, и вскоре хлынул проливной дождь. И когда он должен был кончиться, каким-то ветром тучу развернуло в обратную сторону, и снова зашумело, но уже тише. Деревья расправляли свои намокшие ветви, поднималась полегшая трава.
Они сидели у раскрытых дверей сарая и смотрели в сад.
— Нам все казалось, что от войны до сегодняшнего дня — один шаг, — говорил комиссар. — Но вдруг увидели, какое огромное расстояние уже позади! И уже другому поколению надлежит думать о войне и мире. Решать большие судьбы… Еще несколько лет назад я проехал по местам боев нашего корпуса под Сталинградом. Теперь мне по ночам обелиски снятся. И все безымянные. Не на граните писали мы имена своих товарищей. Молчат обелиски. И степь молчит. И мне всегда становится не по себе, когда я думаю об этом. То, что встречались ветераны, хорошо. Но надо было там…
