— Помню, не волнуйтесь… — Зорин отвернулся. Как бы пережить последние сомнения…
За спиной раздался сдавленный хрип. Он резко повернулся, но было уже поздно. Откуда такая сила в дохленьких лапках Фикуса? Он свернул шею предателю буквально одним поворотом! Сосновский даже не брыкался, только глаза его сделались красными, как кровь, лицо побагровело и язык свесился до подбородка.
— Фикус, какого хрена? — всполошился Зорин. — Я же обещал ему…
— Твоя совесть пусть храпит спокойно, командир, — уверил Фикус, плотоядно улыбаясь, — а я не припомню, чтобы обещал ему что-нибудь такое.
— Да правильно всё, — отмахнулся Игумнов, — война идет. А мы тут в благородство играем. Гусары, что ли? Подумай, Алексей, на хрена нам эта обуза?
Неприятно как-то было. Но он почувствовал облегчение.
— Ладно… Слушай, мужики, внимательно. Имеется отличная возможность хапнуть… вы сами слышали что.
— Не дури, старшой, — запаниковал Фикус. — Этот фраер нам тут баки вколачивал, а ты ему поверил… В натуре говорю — горбатого лепил! Старшой, у тебя здоровенная заноза в заднице, ты знаешь?
— Заткнись, Фикус, — перебил Новицкий. — Зорин дело говорит. Не с пустыми же руками к своим возвращаться.
— А все равно не поможет, — печально улыбнулся Гурвич.
— И ты заткнись, — бросил Зорин. — Времени в обрез. Самое большое, что у нас остается, это полчаса. Итак, постановка задачи. И не хохотать мне тут! Шельнис будет шофером. Согласно зольдбуху вы теперь у нас, Павел Генрихович, фельдфебель Теодор Эберс, просьба любить и жаловать. Новицкий станет Сосновским… Фикус, не язвить! А я — штурмбанфюрер СС Гельмут Штайнер. Просто и со вкусом. Быстро моемся, бреемся… Фикус, воду!
— А я рожу, что ли?…
— Быстро, парни, быстро… Разворошить офицерский багаж в машине — неужели там нет бритвенных принадлежностей? Не верю! Это у вас, оборванцев, ни хрена нет! А у фрицев все есть. Фикус, воду, я сказал! Слышишь, ручей журчит?… В ладошках носи! Пулей, солдаты! Хоть рожи помойте! Вы же солдаты тысячелетнего рейха! Ну, и руки, конечно…
— Позвольте вопрос, господин штурмбанфюрер, — проворчал Игумнов. — Нам тоже бриться?
Прыснул Гурвич.
— Вам не надо. Можете выдвигаться на позицию. Разберетесь, где там можно залечь. Ловите ситуацию, следите за сигналами. Я понятия не имею, как пойдет. С огородов заходите, не светитесь… — Он резко повернулся к растерянным Новицкому и Шельнису. — Перевоплощаемся, бойцы. Творческая работенка предстоит. Только не говорите, господин фельдфебель, что вы не умеете водить машину.
— Умею, — смутился Шельнис, — у меня на гражданке была своя «эмка»…
— Да вы у нас сущий буржуа, дружище Теодор. Может, и немецкий язык знаете?
— Знаю… — окончательно перекрасился в помидор Шельнис. — Папа у меня в детстве был очень строгий, с ремнем заставлял учить…
— Но я не знаю немецкого, — нахмурился Новицкий.
— А вам и не надо, — отмахнулся Зорин. — Ваша задача самая простая, Петр Николаевич, — многозначительно помалкивать и надувать щеки.
*
Сердце колотилось, как полковой барабан. Он еле сдерживал поток эмоций. То кровь приливала к щекам, то бросало из жара в холод. То спина начинала покрываться инеем, а через мгновение — потом. Канонада нарастала — медленно, неукротимо. Единственная закавыка — грохотало уже не на востоке, а где-то севернее. «Но так и надо, — рассудил Зорин. — Если фронт открыт, зачем долбить по пустому месту?»
Машина медленно ехала по укатанной грунтовке. Дорога была сравнительно узкой, две машины разъехались бы с трудом. Впереди — распахнутые ворота, полосатая будка охранников, за воротами аллейки, мощенные гравием, заброшенные клумбы, кусты. А перед будкой — и слева, и справа — метров на пятьдесят тянулись невысокие каменные возвышения — эдакие барьеры естественного происхождения. В этих скалах должны засесть с пулеметом Игумнов, Гурвич, Фикус…
Он покосился на водителя. Шельнис подался вперед, руки на баранке дрожали, капельки пота блестели на лбу. Но форма убитого шофера интенданту шла — особенно Пряжка Железного креста под кнопкой на кармане: орел с венком дубовых листьев вокруг свастики. И ниже год: 1939.
— Все в порядке, Павел Генрихович?
— А по мне это скажешь, Алексей? — бормотал, заикаясь, Шельнис. — Боюсь, не справлюсь, подведу, осрамлю вас…
— Неудобно перед немцами будет, — хмыкнул в затылок Новицкий.
— Справишься, Павел Генрихович, справишься. Тебе и говорить-то не придется. А если придется, то не забывай, что ты немец. А волнение твое вполне объяснимо. Помнишь «официальную» версию того, что с нами случилось?
— Помню, Алексей… На нас напали гнусные партизаны… Представляете, у этого шоферюги была розовая майка… Нет, серьезно, черные трусы и розовая майка… Умора, правда? Никогда в жизни не видел розовых маек…
— И ты ее надел? — догадался Зорин.
— Ага, каюсь… стащил с мертвеца и надел… Ну, вроде как на счастье. Имею я право хоть раз в жизни поносить розовую майку?
— Трусами тоже поменялись? — усмехнулся с «галерки» Новицкий.
— Не, что ты, трусы не стал, еще чего. Только майку…
— А вы, Петр Николаевич, — повернулся Зорин, — перчаточки не забудьте надеть. А то с вашими, знаете ли, кровавыми мозолями…
За Новицкого Зорин был спокоен. И форма на нем сидела ладно, и физиономию тот сделал для предателя вполне соответствующую — видел в зеркало, как тот гримасничал. Только бы Шельнис не подвел…
Учебное заведение переживало не лучшие времена. Ветер гулял по заброшенному парку. Кусты по периметру высокой ограды стояли какие-то понурые, сиротливые. Шельнис притормозил — от будки в их сторону направлялся рослый солдат с погонами капрала и внушающим носом. На пороге застыл еще один — выглядывал и что-то жевал.
— Прошу прощения, господа офицеры, вы обязаны предъявить… — Он подошел поближе. — О, мой бог, господин штурмбанфюрер, что с вами случилось?
Кровь с униформы фельдфебеля и офицера СС отстирывать было нечем, некогда, да и незачем. Надевали, как было, превозмогая брезгливость и рвотные позывы.
— На нас напали, капрал, — неохотно объяснил Зорин, опуская окно. — Буквально в паре километров отсюда. Еврейские партизаны перекрыли дорогу, но мы прорвались. Эта кровь не наша, капрал. Пришлось ввязаться в драку — слава Господу, у этих мерзавцев заклинило автомат. — Зорин усмехнулся. — Так что теперь и у нас имеется еврейская кровь.
— Отличная шутка, господин штурмбанфюрер, — оценил капрал. — Позвольте взглянуть на ваши документы?
— Разумеется, солдат. — Зорин блеснул офицерской книжкой, закованной в дорогую кожу. — Гельмут Штайнер, СС, майор Сосновский из разведотдела Первой дивизии РОА, фельдфебель Эберс. — Он не дал ему толком всмотреться в фото, захлопнул документ. — Все в порядке, капрал?
— Так точно, — щелкнул каблуками солдат. — Именно вас мы и должны пропустить.
— Подполковник Хоффер, надеюсь, на месте?
— Так точно, господин штурмбанфюрер. Он ждет вас у себя на втором этаже. Последняя комната по коридору. Ждали только вас. В абверштелле осталось восемь человек. Мы получили приказ дождаться вашего прибытия, а потом срочно уезжать… — Солдат невольно прислушался — канонада нарастала с каждой минутой.
— Документацию еще не вывезли?
— Никак нет, господин штурмбанфюрер. Взвод обер-лейтенанта Зоммеля еще здесь. Занимаются погрузкой. Я думаю, скоро закончат.
— Прекрасно, — кивнул Зорин. Покосился на Шельниса, который потихоньку превращался в памятник на собственном надгробии. — Трогайте, фельдфебель.
Машина ехала по гравийной дорожке, объезжая центральную клумбу, за которой давно уже не ухаживали. Здание школы представало в полном великолепии. Особняк из серого камня. В архитектуре неуловимо проступало что-то готическое, гнетущее. Две башни по краям, опоясанные вкруговую балконами, островерхая черепичная крыша, венчаемая флигелем, помпезное парадное крыльцо, выходящее на обширный, устланный речной галькой плац. Окна здания прятались за пилястрами и тяжелыми карнизами — словно глаза, глубоко запрятанные в глазные впадины. Парадное крыльцо было не единственным входом в здание. Имелась еще одна дверь — на правом торце. Там крыльцо было несколько скромнее. Солдаты с засученными рукавами и автоматами за спинами выносили из здания тяжелые заколоченные ящики, складировали их в нескольких шагах от крыльца. Неповоротливая машина с длинным кузовом (достаточно места, чтобы загрузить документацию и взвод солдат) пыталась развернуться на суженном пространстве, чтобы встать к грузу задом, к воротам передом. Водитель свешивался с подножки, а сзади бегал коротконогий солдат и знаками показывал, куда сдавать. При всем этом действии присутствовал офицер. Он прохаживался, заложив руки за спину, и что-то насвистывал.
