Когда Сарантис жил в ссылке на острове, он на жалком клочке земли выращивал помидоры, капусту и другие овощи. Это занятие нравилось ему. Ежедневно много времени тратил он на уход за своим огородиком, потому что нелегко было вырастить что-нибудь там, где еще недавно были лишь голые скалы. Жизнь в этом пустынном местечке среди товарищей имела свою прелесть. В ссылке Сарантис созрел духовно.
Теперь тысячи молодых людей влились в ряды борцов Сопротивления. Сарантису приятно было причислять себя к революционерам старшего поколения. Иногда он говорил в шутку: «Мы, ветераны». А ведь ему не исполнилось и тридцати лет.
Но «ветеран», несмотря на свойственное ему упрямство и некоторую косность, должен уметь мужественно уйти из жизни. Сарантису это было совершенно ясно. Правда, сейчас им целиком завладела одна мысль: почему вдруг прекратилась стрельба?
Сарантис продолжал заряжать пистолет. Лицо его оставалось спокойным и непроницаемым, но мозг продолжал лихорадочно работать. Одна за другой уходили драгоценные секунды.
Мимис прислушался, прижавшись щекой к подоконнику.
— Перестали палить, — сказал он.
— Да, перестали, — прошептала Элени, которая тоже была возле окна.
Остальные напряженно прислушались.
— Да, действительно перестали, — подтвердил и Георгос.
Элени посмотрела на него.
Он лежал на полу рядом с товарищами. Рубашка и майка у него на спине вылезли из брюк, и видна была полоска голого тела. По его лицу, искаженному страхом, стекали струйки пота.
Элени страстно захотелось чем-нибудь помочь ему, хотя бы провести рукой по его лбу, осушить пот. Но она не в состоянии была пошевельнуться.
— Мы должны бежать отсюда, рассыпаться в разные стороны! — взволнованно крикнула она Сарантису. — Бессмысленно оставаться здесь.
— Скорей! Скорей! — присоединились к ней остальные.
— Минутку, не торопитесь, — остановил их Сарантис.
Он привстал, опершись на локоть, и обвел товарищей взглядом. Конечно, в глубине души они уже догадывались о том, что их ждет смерть. Но они прогоняли от себя эту мысль. Как мыши, попавшие в мышеловку, они пытались всячески из нее выбраться, не веря, что отрезаны все пути к спасению.
«Революционер добровольно отдает борьбе все свои силы. Он думает, принимает решения, действует. Вместо этого он мог бы, например, при желании отправиться вечером со своей девушкой в таверну или сидеть с пустым брюхом и греться на солнышке. И даже сладко спать вместо того, чтобы идти на смерть», — вспомнил Сарантис слова одного старого революционера.
Ему надо было объясниться с товарищами, час настал. Надо было убить в них тщетную надежду, лишавшую их мужества.
Сердце Сарантиса болезненно сжалось. К нему были прикованы все взгляды, и он понимал, что от него ждут реального плана, твердого решения. Он знал, как безгранично ему доверяют. Ему, ветерану! Но он не находил слов, язык у него прилип к гортани.
— Что случилось? Почему ты не отвечаешь? — испуганно спросил Георгос…
Но тут Мимис увидел старика с белым платком в руке, приближающегося к их домику.
Эта новость переполошила всех. Георгос вскочил, готовый броситься к окну, но Сарантис остановил его.
— Оставайтесь все на своих местах, — сказал он. — Главное — спокойствие. Его послали, конечно, чтобы он уговорил нас сдаться.
Полковник Перакис медленно шел по переулку. Он держал белый платок уже не высоко над головой, а у самого лица, и его рука дрожала от напряжения.
Георгос подошел к Мимису и из-за его спины выглянул в окно. Узнав отца, он отпрянул назад и закрыл лицо руками.
— Что с тобой? — спросила Элени.
— Это мой отец, — прошептал он побелевшими губами.
Последовало напряженное молчание. Девушка стояла перед ним совершенно растерянная. Точно она внезапно поняла, какое расстояние их разделяет. Рассердилась она или позавидовала ему? Вдруг она повернулась к остальным товарищам и презрительно бросила:
— Старик идет спасать его!
— Да, не иначе, — пробормотал Георгос. — Кто знает, у каких подлецов валялся он в ногах, моля пощадить меня!
Элени не произнесла больше ни слова.
Дойдя до ворот, Перакис остановился.
— Иди прямо, — донесся до него из дома голос Георгоса.
Он робко проковылял по двору и остановился перед баррикадой. Тимиос отодвинул немного мраморную доску, чтобы полковник мог проникнуть в комнату. Перакис поднялся на ступеньку и показался на пороге.
— Здравствуй, папа…
— Георгос… — проговорил полковник дрожащим голосом. Он смотрел на сына мутными старческими глазами с воспаленными веками без ресниц, и во взгляде его была неизъяснимая боль. Готовый обнять Георгоса, он протянул руки, но, устыдившись своего порыва, отступил назад. — Как поживаешь? — не зная с чего начать, спросил он и замолчал в растерянности. Может быть, его смутил пистолет, засунутый у Георгоса за пояс, может быть, лица присутствующих, молча смотревших на него.
Перакис испуганным взглядом обвел комнату. На столе были навалены одеяла, подушки и простыни. Рядом стоял старый продырявленный матрац, пружины которого в нескольких местах были стянуты проволокой. На полу лежал веник, и можно было подумать, что хозяйка собирается делать генеральную уборку. Лишь несколько стареньких картинок, точно их забыли снять, висели по-прежнему на стене. На одной из них был вышит кораблик.
— Но это… безумие, — прошептал, запинаясь, полковник.
Он, конечно, не думал, что за омытой солнцем стеной этого домика могут оказаться настоящие баррикады, вооруженные до зубов солдаты. Но в голове его шевелились смутные догадки, что там должны быть какие-нибудь тайные средства обороны, например подземные ходы, бомбы и прежде всего опытные военные, руководящие этой операцией. (Чего только люди не начитаются в газетах!)
Но то, что он увидел, потрясло его. Тщетно искал он здесь оружие, боеприпасы. Не было ничего, не было даже самых элементарных средств обороны.
Но больше всего его поразила мирная атмосфера этой комнатки, покосившиеся стены, бедное убранство, неотделимое от тихой семейной жизни, о которой, казалось, на время забыли. Невольно хотелось присесть на стул и подождать, пока хозяйка закончит уборку, угостит тебя кофе и заведет разговор о своих болезнях и бедах.
Нет, невозможно было поверить, что эта комнатушка с железной кроватью, посудой, вышитым корабликом сейчас представляет собой военное укрепление, а эта девушка и юноши, не сводящие с него выжидающего взгляда, — сражающиеся здесь солдаты.
— Но это безумие! — упавшим голосом повторил он.
Из головы его не выходили приготовления к атаке, происходившие на улице у него на глазах, план штурма, составленный капитаном (руководство по военному делу, безусловно, сыграло свою роль), немецкие и греческие солдаты с автоматами, засевшие на крышах соседних домов. «Но что за война идет здесь, в этом бедном жилище мирных людей?» — подумал он.
* * *
— Мимис, пойди-ка сюда, — послышался глухой голос из соседней каморки.
Мимис открыл низенькую дверцу, растрескавшиеся доски которой были закрыты листом цветной бумаги, приколотой кнопками. Обычно на гвоздики, торчащие наверху в этой дверце, вешал вечером Черный свой пиджак, а Мимис — свою холщовую рабочую куртку.
В задней каморке не было окон, и там сильно пахло мочой, потом и плесенью. В уголке на табуретке сидела, сгорбившись, старушка. Голова ее, повязанная платком, упала на грудь. На коленях она держала резиновые сапоги сына, которые нашла на ощупь у себя под кроватью, и теперь боялась выпустить из рук.
— Ты что, бабушка? — спросил Мимис.
— Ну как, внучек, угомонились они?
— Нет. Сиди здесь, никуда не выходи.
— Ох! Будь они прокляты! Обед у нас сгорит на плите. Почему, Мимис, ты не загасишь огонь?
Кухня была в глубине двора. Разве туда теперь доберешься? Но если бы старушка была зрячая, она поняла бы, что происходит, и тогда, наверно, уже не волновалась бы из-за обеда. Утром, как только раздались первые выстрелы, Мимис насильно увел ее со двора и усадил здесь, в каморке, сказав для успокоения, будто что-то случилось у них в квартале.
Даже тогда они не смогли уйти отсюда. Заседание у них еще не началось. Георгос заговорил о том, чтобы ему помогли найти другую квартиру, потому что к его хозяйке должны были приехать из провинции родственники, и тут с улицы вдруг донесся шум. Не успели они опомниться, как во дворе появились какие-то подозрительные личности, смахивающие на шпиков. Выхватив пистолет, Сарантис выстрелил в окно и крикнул своим товарищам:
— Расходитесь! Расходитесь быстрей!
Но к несчастью, дом был уже оцеплен и путь на улицу отрезан. Оказавшись в засаде, они долго стреляли в окно, разгоняя шпиков. Но выйти во двор было уже невозможно. Много раз пытались они это сделать, но тотчас возвращались обратно. При последней попытке был ранен Тимиос. А тут подоспели солдаты греческого батальона безопасности.
