— А как разбирать? — Первый пилот не смог сдержать досаду и взвился. — Болты раскручивать?
— Зачем же раскручивать? Теперь это значения не имеет. Заложим пиропатроны — и все… — невозмутимо парировал бортинженер.
— А что тогда целым оставить? — спросил пан Казимир.
— Главная ценность — кабина и лодочный отсек. Их и сохраним.
— Собственно, если частями, можно и все сохранить, — заметил молчавший до сих пор Рыбчинский. — Затащим по кускам в лес…
— Правильно! На это сил хватит, — согласился бортинженер.
— Вот и решили… — со вздохом подытожил пан Казимир и махнул рукой. — Начинайте!
Не доверяя никому, инженер топором начал рубить дюралевую обшивку. При каждом ударе металл поддавался, отсвечивая по краю свежим алюминиевым блеском. В каждой проделанной дыре инженер тщательно закреплял динамитный патрон с торчащим наружу кусочком бикфордова шнура.
Первой подорвали крыльевую связку, и едва багровый всплеск вырвался наружу, пан Казимир отчетливо понял, что он и его маленький отряд обречены на долгое пассивное ожидание…
* * *
Над старой городской площадью, у бывшего монастыря Бригидок, позже перестроенного под тюрьму, висело скорбное молчание, время от времени прерывавшееся плачем и причитаниями. Через открытые тюремные ворота собравшиеся могли видеть усыпанную цветами общую могилу, занявшую почти весь центр тесного дворика.
Три дня назад, при оставлении города, тюремная охрана начала здесь тотальный расстрел узников и не смогла уничтожить всех лишь потому, что внезапно налетевший немецкий самолет случайно разбомбил сторожевую вышку, позволив уцелевшим арестантам сбежать через полуразрушенную ограду.
Новая, установленная немцами власть, первым делом собрала горожан сюда, на площадь, и теперь всхлипывания спасшихся и рыдания близких не помешали главному ее верховоду — Михайле Лемику, стоявшему на импровизированной трибуне, закончить свою речь энергичной эскападой.
— Шановне товариство! Мы вси е свидками жорстокой масакры, що вчиненена бильшовицькими катами! Тут загинулы безневинни, кращи из кращих, ти хто дийсно бажав щастя своему народу, справжнього, а не колгоспного добробуту, ти хто прагнув Вильной Украины!
Выкрикнув последнюю фразу как можно громче, Лемик соскочил с трибуны. Люди заволновались, послышались выкрики.
— Кляти кати!.. За що людей повбывалы?
— За що? Ну, нехай до криминалу, але нащо вбываты?
В толпе почувствовалось движение, а выкрики, причитания и плач сменились слаженным пением церковного хора…
По окончании похорон Лемик, чувствуя странную опустошенность, заторопился домой. Признаться, последнее время «пан провидник» чувствовал себя препаршиво. Состояние эйфории сменилось неуверенностью, постепенно перераставшей в тревогу.
А казалось, все так замечательно складывается! Какие перспективы, какие планы! И вот финал. Первое «самостийное» правительство пана Ярослава Стецька, торжественно заявившее во Львове о своем существовании, господа немцы просто-напросто разогнали…
Именно так Лемик понимал недавние события, полностью отдавая себе отчет об их действительном значении. Лично для него они означали полную перестановку сил, при которой (и это больше всего бесило Лемика) с таким трудом отвоеванный пост почти что воеводского ранга, уплывал неизвестно куда…
Под эти невеселые размышления «пан провидник» миновал предместье Хмельник, по каменному мосту перешел старицу, игравшую раньше роль крепостного рва, и поднялся на холм Нового города.
Тут, на главной улице, срочно переименованной новыми хозяевами в «Гитлерштрассе», размещались все прибывающие немецкие тыловые службы и здесь же находился четырехкомнатный особняк, отведенный Лемику.
Дом, как бы с соблюдением субординации, стоял во втором порядке, и его фасад выходил не на центральную магистраль, разрезавшую холм точно по гребню, а на зады новых, респектабельных зданий, теснившихся ближе к официальному центру.
Пройдя мимо вдребезги разнесенного бомбой здания бывшего «Ювелирторга», Лемик с непозволительным ранее чувством собственного превосходства покосился на пронырливых типов, ковырявшихся в развалинах с явным стремлением отыскать не принадлежавшие им ценности, и по недавно расчищенной мостовой спустился к калитке своего дома.
Здесь, по уже входившему в привычку обыкновению, Лемик слегка задержался, глядя на особняк как бы со стороны. Да, разве мог раньше он, недоучившийся сын прогоревшего лавочника и сам, так недавно всего лишь приказчик из еврейского магазина, расчитывать на такой, утопающий в зелени дом с ванной и ватерклозетом?
Нет, Лемик, конечно, мечтал о чем-то подобном, и мечтал страстно, но теперь он твердо решил пробиться на самый верх. Туда, где к подъездам роскошных вилл подают бесшумные лимузины и где по одному движению бровей выполняются любые распоряжения…
А пока неизменно высокие каблуки, специально окованные медной дужкой, властно процокали по ступенькам парадного входа и выскочившей навстречу прислуге Лемик бросил заранее отрепетированную фразу:
— Меня… ждут?
Смазливая, полногрудая девчушка, подобострастно заглядывая в лицо хозяину, тут же ответила:
— Так, був пан! Той, худорлявий. Але вин пишов…
Лемик недовольно сморщился.
— Знову ты так говоришь… Ну сколько тебе можна вчыты? Зважь, дурепа, сюды мають пидьизджати авта, будуть поважни люди, а ты так говоришь…
— Але ж пане, я вчуся! Старанно вчуся! И вдень, и…
Она стрельнула глазами, явно намекая на их особые отношения, и районовый слегка стушевался.
— Ну ладно, ладно… Той пан не сказав, колы прийде?
— Ой, звычайно ж сказав! Блыжче до вечора.
— Гут, — Лемик благосклонно кивнул прислуге. — Приготовь мне ванну и можешь идти…
— А що, пану бильш ничого не нужно? — прислуга скромно потупилась.
— Ни, — отмахнулся Лемик и, уже не глядя на девчушку, зачем-то спрятавшую испачканные руки под фартук, с новым для него чувством собственного достоинства прошествовал в комнаты…
* * *
Пилюк, как и обещал, пришел перед вечером. Лемик лично встретил гостя и, явно стараясь продемонстрировать свою значимость, провел его анфиладой комнат, после чего через другой вход вывел в сад, разбитый на склоне холма сразу за домом.
Они молча зашли в вычурную, правда, уже изрядно облезшую беседку, и только тут Лемик неожиданно холодно, стараясь соблюсти дистанцию, спросил:
— Ну, то як справы, пане референт?
Несколько удивленный таким холодным приемом, Пилюк с готовностью доложил:
— Добре. Вже пидготоване урочисте видкриття нашого власного украинського театру. Починаемо выставой «Запорожець за Дунаем». Я з дорученням вид громады. Запрощуемо на премьеру.
Пилюк то ли забыл, то ли специально опустил обращение «пан провидник». Такая фамильярность очень не понравилась Лемику, и он поджал губы.
— Навряд чи зможу, пане референт… Державни справы!
Лемик явно рисовался своей занятостью и тут же, не удержавшись похвастался:
— Ось-ось мае приехать представник из Львова. Будемо з ним обговорюваты подальши кроки…
Пилюк с готовностью изобразил полное понимание, и тут Лемик, стремясь разом покончить с мучившим его беспокойством, решился.
— Миж иншим, друже Кобза, я часто згадую нашого Лэбидя. Це дуже велика втрата, що вин не дожил до цих днив…
Пилюк явно опешил. Лемик точно знал о полученном приказе, если не сказать больше, и такой внезапный «финт» просто сбил Пилюка с толку.
— Так був же наказ… — начал было он, но «пан провидник» тут же пербил его:
— Який наказ? — брови Лемика картинно полезли вверх. — Ты що, щось знаешь про це?
Сейчас Лемик явно издевался над недотепистым Кобзой, который никак не мог уразуметь, как ему реагировать на столь неожиданный поворот.
А тем временем мысли Пилюка понеслись в разные стороны. Он ровным счетом ничего не мог понять. И вдруг, совершенно потеряв голову, Пилюк ляпнул правду:
— Це не я! Я в нього не стриляв…
Пилюк ждал, что Лемик сейчас обрушится на него, но «пан провидник», казалось, вообще пропустил эту фразу мимо ушей.
— Без всякого сумниву. — Лемик довольно кивнул. — Так и видповидай, але…
— Та ни, пане провидник! — Пилюк был совершенно растерян. — Такий наказ був… Я, навить, бачив як його виконали…
— Як то — бачив? — испугался Лемик. — То що, був не один?
Вот теперь Лемик струхнул всерьез. Вот оно, мучившее его все это время предчувствие! Выходило, что обе группировки уже жестко столкнулись, и теперь Лемик лихорадочно решал, как ему поступить, чтобы, сманеврировав должным образом, не вылететь из игры. Он даже побледнел, но ничего не замечавший Пилюк продолжал оправдываться:
