Древс включил скорость, и машина помчалась по дороге.
— Захотел взять реванш? — спросил Шварц, расставляя фигуры на шахматной доске.
Цедлер посмотрел на часы и покачал головой.
— Только не сейчас. Через двадцать минут мне смену разводить по постам, — задумчиво произнес он, думая о Карин, которая в это время, наверное, спит уже дома на диване.
Со вчерашнего дня, когда Цедлер расстался с Карин на вокзале, он постоянно думал о ней. Пахло осенней пожухлой листвой и далеким сосновым бором. Сейчас, после отъезда Карин, он как-то по-особому стал чувствовать природу.
Расставив фигуры, Шварц сделал ход, а затем, отодвинув доску, прислонился к стене. Он наблюдал, как Цедлер вытащил из кармана конверт и начал внимательно читать письмо. Лицо у ефрейтора при этом повеселело, уголки рта поползли вверх.
Шварцу хотелось спросить, что так обрадовало друга в письме; он охотно поинтересовался бы и тем, почему Цедлер остался в армии еще на целый год и почему он выбрал именно его и Рингеля в свидетели при регистрации своего брака с Карин. Настоящими, большими друзьями они, можно сказать, никогда не были: их мало что связывало. И все же выбор Цедлера почему-то пал на Шварца.
Два часа, проведенные в ресторане, прошли незаметно за поздравлениями молодых, за рассказами веселых историй и анекдотов.
Когда все вышли из ресторана на улицу, Шварц остановился и внимательно оглядел Цедлера и Карин. Он смотрел на них до тех пор, пока Рингель не крикнул ему:
— Ну, пошли же! Для нас с тобой свадьба уже кончилась!
— А жаль!
— Не корчи физиономию…
Цедлер еще раз посмотрел на лежащее перед ним письмо, и улыбка еще шире расползлась по его довольному лицу.
Шварц придвинул к себе шахматную доску. Шахматы он любил самозабвенно. Для него эта игра была равносильна занятиям математикой, где нужно как следует шевелить мозгами. Играя в шахматы или продумывая возможные комбинации ходов, Шварц забывал обо всем на свете. Раньше он никогда не играл в шахматы так много, как сейчас. Однако, даже играя в шахматы, он, по сути дела, оставался один, так как достойных противников не находил. Поэтому очень часто он углублялся в решение различных шахматных задач, помещаемых в журналах, мысленно сражался со знаменитыми мастерами.
Но вот с Цедлером Шварц всегда играл охотно. Обычно после двух-трех сыгранных партий они вели оживленные разговоры, которые никогда не касались служебных дел.
Через несколько минут унтер-лейтенант Каргер вызвал к себе Цедлера. Письмо осталось лежать на столе.
«…Шлем тебе самый сердечный привет и пожелания успехов в службе…» — осторожно прочитал Шварц. Ниже следовал целый ряд незнакомых подписей и шесть подписей родственников Цедлера.
— Это мне моя бригада прислала, — объяснил вернувшийся Цедлер. — И часть премии мне переслали. Мои тоже под письмом подписались.
— За что же тебе давать премию, если ты давно не работаешь, а служишь?
— А у нас в бригаде так заведено. Бригадир написал письмо нашему командиру и спросил его, как я служу. Командир ответил, что хорошо. А раз хорошо, то часть премии и мне полагается.
— И так будет все три года, пока ты служишь в армии?
— Да.
— Вот это да! — удивился Шварц и, подержав черного ферзя, поставил его обратно на доску.
— А как ты думаешь, чем я буду заниматься через два года, когда вернусь домой?
— Тогда твоя бригада вряд ли захочет, чтобы ты работал у них, разве что разнорабочим, потому что за время твоего отсутствия там произойдут большие изменения, и все это без тебя, а ты тем временем станешь командиром орудия, быть может, даже командиром взвода, но для твоей бригады это не имеет никакого значения.
Цедлер выбил трубку, затем снова набил ее табаком, спросил:
— Я забыл, в каком институте ты работал до армии?
— В институте проектирования счетно-решающих машин.
— А после демобилизации что станешь делать?
Шварц пожал плечами:
— Сначала нужно демобилизоваться, а там видно будет… А ты чем займешься?
— Демобилизуюсь я осенью, один годок после этого поработаю слесарем, а затем пойду учиться. Через три года получу диплом инженера-строителя, вернусь в НИИ, который, быть может, пошлет меня по договору за границу.
Шварц снял очки. Что он мог сказать ефрейтору? В этот момент в комнату вошел Грасе и скомандовал:
— Очередной смене приготовиться к следованию на посты!
В комнате начальника караула зазвонил телефон. Каргер снял трубку. Дежурный по полку сообщил, что командир полка идет проверять караул, так что все должно быть в порядке.
— Все будет в порядке, — ответил Каргер.
— Четвертая батарея вышла в передовые.
— Я знаю.
Когда смена была выстроена, начальник караула сказал:
— Товарищи, не исключена возможность, что командир полка захочет проверить посты, будьте особенно бдительны.
Под вечер подул сильный ветер и пошел дождь. Правда, скоро дождь перестал, но ветер не только не стих, но стал еще сильнее: на смену солнечным летним дням пришли осенние.
Выйдя из караульного помещения, смена зарядила оружие. Два разводящих повели караульных на посты. Вскоре шаги солдат стихли вдали. В поселке залаяла собака, стукнуло окно — и снова стало тихо. Каргер завернул за угол, но майора Харкуса нигде не было видно, и он снова вернулся в караульное помещение.
Прошла ровно неделя с тех пор, как солдаты первого артдивизиона говорили: «Новый командир того и гляди снова выгонит нас на учение».
Каргер за время учебы Харкуса в академии не видел его ни разу, даже письмами друг друга они не баловали: написали всего по одному письму, и только. Харкус сообщил Каргеру, что вскоре они увидятся в Еснаке. В сентябре 1961 года Каргер поступил в офицерское училище. За время учебы он не раз вспоминал Харкуса.
Каргер все-таки дождался. Из-за угла послышались чьи-то шаги.
— Рад тебя видеть, товарищ унтер-лейтенант, — сказал майор, выслушав уставной доклад начальника караула.
— Я тоже.
— Четвертая батарея сегодня утром хорошо себя показала.
— Сегодня?!
Харкус внимательно посмотрел на офицера и предложил:
— Пойдем пройдемся немного.
Каргер, оставив за себя Грасе, пошел с Харкусом по маршруту, по которому ушел на смену постов ефрейтор Цедлер. Они догнали его, когда он производил смену последнего поста. Оба пошли вдоль стены, которой была обнесена казарма.
* * *
Шварц иногда любил представлять себе, что будет с ним и Цедлером лет через пять. Цедлер, разумеется, станет инженером-строителем, потом поедет за границу и наверняка никогда не вспомнит о том, что он когда-то служил вместе с рядовым Шварцем, не подумает он и о том, что стало с этим Шварцем. У Цедлера на это не будет ни времени, ни желания. Жизнь у Цедлера будет лучше, чем у него, Шварца.
— Скажи, почему ты все это сделал? — спросил Шварц у Цедлера.
— Что именно?
— Пригласил меня на свадьбу, а теперь вот советы даешь.
— Мне многие помогали: мой отец, ребята из бригады, Карин, а здесь, в Еснаке, — Каргер, Грасе. А почему ты так недоверчив?
Шварц ничего не ответил.
— Тебе нужен хороший друг.
— Я согласен.
Цедлер понимал, что своими словами, видимо, нисколько не убедил Шварца.
ГЕРОЛЬД ШВАРЦФилин! Такое прозвище дали вездесущие дворовые ребята мальчику, глаза которого за толстыми стеклами очков казались неестественно большими и безучастными*
Герольд, опасаясь мальчишек, старался, увидев их, заблаговременно скрыться.
Когда ему было шесть лет, он отыскал пустой заброшенный сарай с голубятней и, отгородив себе в нем угол, перетащил туда часть своих игрушек и книжки с картинками.
Голуби скоро привыкли к мальчугану и уже не боялись его. Это тайное убежище Герольда было известно только матери.
С высокой голубятни мальчик с удивлением смотрел вниз на ребятишек, которые суетились, кричали, играли в войну. Однажды, сидя в своем убежище, Герольд стал свидетелем того, как несколько человек преследовали убегавшего от них мужчину. Вот он остановился, беспомощно оглянулся и взмахнул руками, словно хотел улететь. В этот момент раздался какой-то сильный звук. Мужчина дернулся, на мгновение замер, а затем мешком упал на землю. Герольд видел, как один из преследователей подбежал к мужчине и несколько раз пнул его сапогом.
Так, сидя на голубятне, мальчик наблюдал за жизнью на земле. Все происходящее на улице казалось ему непонятным, бессмысленным, чужим и далеким, и он презрительно кривил свой детский рот.
Мать Герольда, преподававшая в школе математику и естествознание, осталась в последние месяцы войны без работы. Ежедневно она по четыре часа занималась с сыном.
