Звезду вырезал Алеша Крючок из Ахметова котелка, тщательно отполировал ее песком. Подумал, прежде чем сделать это. Выпадет мокрый снег или польет дождь, и станет звезда красной, такой, какой она и должна быть...
Скакун долго стоял над свежей могилой, потом отломил ветку ели и положил ее на желтый песок. Тихо, будто про себя, сказал:
— Я знаю, кто его убил.
Шаповалов удивленно посмотрел на него, пожал плечами:
— Что же тут знать? Полицаи...
— Не одни они! — твердо возразил Скакун. — Хочешь, через два часа я приведу сюда настоящих убийц Ахмета?!
Шаповалов удивился еще больше. А Микола уже загорелся:
— Слушай, Михаил, у вас есть немецкая военная форма. Дай мне двух своих хлопцев, мы переоденемся, и через два часа ты увидишь тех холуев, которые навели на хату Войтенка карателей. Я этих провокаторов знаю давно. Только вот как-то руки не доходили.
— Ты это серьезно?
— Честное партизанское! Дай двух разведчиков, и во всем убедишься сам.
— Ладно, идем.
...Через полчаса трое, все в немецкой форме, шагали по озеру, направляясь прямо к Зареченской пристани. Луны уже не было, стало довольно темно, и прятаться от чужих глаз не приходилось. Тем более, что надо было спешить — до утра оставалось не больше трех часов.
Первым шагал Скакун. За ним шли Кузнецов и Бондаренко, оба в форме оберштурмфюреров.
В шесть часов подошли к деревне и остановились в лозняке, недалеко от заброшенной пуни, которая стояла на отшибе, под старой липой. Прислушались, деревня, кажется, еще спала. Не слышно было даже лая собак. Только изредка подавал голос одинокий петух и, будто испугавшись собственного голоса, мгновенно затихал.
— Их двое, — заговорил Скакун. — Хаты их стоят одна против другой. Первая — четвертая справа, вторая — четвертая слева, если считать отсюда, от озера. В первой хате живет Андрейчик Маленький, во второй Герасим Большой. Оба — немецкие прислужники, шпики бургомистра Вальковского. Что это так — докажу. Но потом. Сейчас их надо тайком вывести из деревни.
— Что ты предлагаешь? — спросил Бондаренко, рукавицей растирая нос.
— Я пошел бы к ним сам, — но они меня хорошо знают. А потому идти придется вам. Сразу же направляйтесь в хату к Андрейчику, он более доверчивый. Скажите ему, чтобы позвал к себе брата, и прикажите... ну, проводить вас до хаты Войтенка. Я буду ждать вас там.
— Что ж, это неплохо придумано, — помолчав, согласился Кузнецов. — Хата Войтенка от деревни далековато... Вот что, — повернулся он к Бондаренко: — Я — переводчик, притом говорю с акцентом. Ты по-русски не понимаешь ни слова.
— Ясно, товарищ сержант.
— Пошли. А ты спрячься в Рыгоровом сарае, мы пойдем как раз мимо него.
— Подождите, — остановил их Скакун. — Чуть не забыл. Спросите у Андрейчика, передал ли он бургомистру список коммунистов, комсомольцев и партизанских семей, который ему приказано составить.
— А ты, Скакун, не по годам хитрый! — с уважением посмотрев на юношу, улыбнулся Кузнецов и вышел из кустов на укатанную санями дорогу...
...На стук и немецкую команду дверь Андрейчиковой хаты открылась мгновенно, будто хозяин всю ночь только и ждал этого стука. На пороге появился маленький тщедушный человечек. О таких в народе обычно говорят: «аршин с шапкой». Увидев эсэсовцев, да еще офицеров, человечек на миг окаменел, потом расплылся в улыбке и, задом отступая в сени, залебезил:
— Прошу, прошу дорогих панов! Ох, простите, тут темно. Бабы! Лампу!
— Штиль, — по-немецки приказал Бондаренко, а Кузнецов тут же перевел:
— Отставить! Прочь лямпа! Маленький коптилка пали! И не шуми. Зови брата. Шнэль!
— Бабы! Запалите коптилку! Шнэль! — словно эхо, повторил Андрейчик и вылетел за дверь.
Кузнецов и Бондаренко присели на лавку. В углу, на скрипучей деревянной кровати, пыхтела толстая баба, стараясь натянуть на себя платье.
«Сам — гном, а такую бабищу взял!» — ухмыльнувшись, подумал Бондаренко и отвернулся.
Вернулся Андрейчик, расстегнутый, потный и растеряный, он согнулся крючком и от порога льстиво проговорил:
— Брат спал. Вчера... немножко того, выпил лишнее. Но сейчас прибежит.
— Корошо! — успокоил его Кузнецов. Немного помолчав, спохватился: — О! Вспомниль! Слушай, ты этот бумажка... как то ест... о, список про большевик и другой дрянь — подаль пану бургомистру?
— Подаль! Подаль! — расцвел в улыбке Андрейчик. — Давно подаль!
Раскрылась дверь, и в хату, с клубами пара, неуклюже ввалился рослый человек. Лицо его густо заросло рыжей щетиной, весь он был какой-то развинченный: казалось, вот-вот развалится на части.
«Пьяный, гад! Едва на ногах держится», — с отвращением подумал Кузнецов, но вслух весело проговорил:
— Пан Герасим? Ошень похвально! — и, обращаясь к Андрейчику: — Я не ошибся? Это — ваш брат?
— Он, он! Немного того... простите... Но... это действительно он!
— Ошень карошо, — не слушая Андрейчика, снова похвалил Кузнецов и приказал: — Одевай свой свитка и покажит хату... как его... О! Файценак! Рыгор Фай-ценак!..
— Есть! Слушаюсь! Это не далеко. Это совсем не далеко, — заметался Андрейчик и, толкнув в спину Герасима, следом за ним вывалился в сени...
Язеп Дубинец думал. Думал упорно, напряженно и в конце концов пришел к выводу, что вся его жизнь, которая еще вчера казалось ему разумной и правильной, таковой не была. Впервые за свои сорок восемь лет он понял это и ужаснулся: там, в прошлом, не было ничего значительного, стоящего воспоминаний. Была одна черная, холодная пустота. Он напрягал память, стараясь отыскать хоть что-нибудь приметное, исключительное в своей жизни, а видел лишь засиженную мухами стену да закопченный котел.
...Обычно человек сам выбирает в жизни какую-нибудь дорогу, куда-то идет, чего-то добивается. У Язепа не было никакой дороги. Он знал одно: службу на кого-то, труд на кого-то. Была власть панов — он стряпал для старого, больного пана Вальковского. Используя свой кулинарный талант, Язеп всячески старался угодить переборчивому пану и был искренне рад, когда это ему удавалось. Революция сокрушила власть панов, в Заборье пришла советская власть, а в жизни Язепа мало что изменилось. Удирая в 1920 году от Советов, старик Вальковский захватил с собой и повара, отвез его под Варшаву, да и бросил там. Много лет бродил Язеп по городам, от хозяина к хозяину, пока наконец в 1939 году не пришла в Кобрин, где он батрачил, Красная Армия. Тогда, не долго думая, он вернулся, в Заборье, где его уже никто не ждал.
Незнакомая, новая жизнь бурлила в родной деревне. Что это была за жизнь, он так и не успел познать: началась новая война...
Несколько дней Язеп, как и большинство жителей Заборья, не выходил из хаты, где жил примаком, будто желая этим отмежеваться от всех событий, что бушевали на земле, а потом... потом ему неожиданно предложили место повара в немецком гарнизоне. Он согласился. Жить же как-то надо?
Его сфотографировали, фото прилепили к какой-то бумаге. Потом намазали черной краской пальцы и предложили сделать отпечатки их на другой бумаге. А на следующий день Язеп уже озабоченно ходил возле громадных, дышащих горячим паром, котлов, поторапливал подсобных рабочих, взвешивал крупу, муку, мясо, соль, разливал по тарелкам и котелкам еду. Снова четыре серых стены кухни отгородили Язепа от жизни с ее борьбой, радостями и горем...
Вскоре Язеп встретился тут, в гарнизоне, с одним из своих бывших хозяев — паном Вальковским-младшим. Вальковский даже обрадовался ему — приветливо кивнул головой и сказал, обратившись к коменданту:
— Старый и верный слуга нашего дома. Я вам о нем уже говорил. — И снова обернулся к Язепу: — Привет, дружище Язеп! Дождался избавления?
Язеп не понял, о каком избавлении говорил сын его бывшего хозяина, но улыбнулся в ответ и, по старой привычке, поцеловал панскую руку...
В хлопотах и трудах мелькали недели и месяцы, прошел год, начался второй, бее шло как по-заведенному: с утра до поздней ночи — работа на кухне, потом — короткий сон и опять кухня, горячий, чадный воздух с запахом жареного лука, сала, постного масла...
В этой жизни было мало радости, но не было времени и скучать, — так было вчера, десять, тридцать лет назад. И вот, словно каменная глыба, поперек этого русла стал незнакомый человек с чистыми темно-серыми глазами и твердым уверенным голосом. Стал и крикнул: «Оглянись!» — и весь привычный уклад жизни Язепа нарушился, все перемешалось, и он уже не мог вернуть себе прежнего покоя.
«Что делать? Как жить дальше?» — эти вопросы тяжелым грузом навалились на него, и он никак не мог найти на них ясного и простого ответа. Бросить работу в гарнизоне? Но кто ему это разрешит? Если он не выйдет на кухню, то на второй же день очутится за решеткой гарнизонной тюрьмы, и эсэсовский палач, рыжий Ганс, с наслаждением размалюет шомполом его плечи... Убежать, податься к партизанам? Но кто примет его, повара пана Вальковского, того самого Вальковского, сын которого сейчас терзает всю округу, повара эсэсовцев? Кто поверит в искренность его желания загладить свою вину перед родным народом?
